Ближайшее и более детальное изучение архитектурных особенностей кремлевских башен приводит к странному на первый взгляд заключению. При всем кажущемся однообразии башен, представляющихся как бы архитектурными деталями единого по замыслу здания, мы не найдем двух совершенно одинаковых, не встретим точных повторений даже в таких одновременно создававшихся их частях, как вышки XVII столетия. Ширина и высота оснований шатров, число и форма оконных отверстий, стройность самих шатров, обработка башенок над ними - всюду различны при несомненной общности их характера, при целостности ансамбля. Так было и всегда в древнерусском зодчестве, обладавшем великою тайной приведения к единству самых разнородных элементов, созидания гармоний и ансамблей из величин, казалось бы, несовместимых.
Любопытно отметить, что каждая из сторон образуемого кремлевскою стеной треугольника имеет по семи башен (считая, конечно, и угловые). И это не простая случайность, как не случайно и помещение главных проездных ворот Кремля - Спасских, Троицких и Тайницких - приблизительно посередине каждого из прясел; не случайно и то, что некогда на всех этих трех воротах были часы. Но при всех этих повторяющихся элементах каждое из трех прясел кремлевской стены имело свой особый характер, свою «физиономию», отвечавшую значению того или иного прясла. Обращенное к центру города - торговому посаду - прясло Степы со Спасскими воротами было наиболее нарядным и имело трое проездных ворот (Константиновские, Спасские и Никольские). Вторым по нарядности было прясло по Неглинной речке, тоже обращенное в сторону населенных местностей Москвы, с двумя проездными воротами - Троицкими и Боровицкими. Третье, южное прясло было наиболее бедным по убранству, но зато и наиболее грозным; в нем были уже лишь одни проездные ворота - Тайницкие.
Можно было бы, конечно, продолжать и дальше раскрытие этих архитектурно-художественных замыслов первых строителей стен - итальянцев и их сотрудников XVII века - неведомых русских зодчих, воздвигавших шатровые верхи кремлевских башен, как бы уничтожавших военный облик Кремля, стремившихся придать грозной крепости облик сказочного городка. Но и сказанного достаточно для зрителя, умеющего слушать, как «говорят камни». В летние лунные ночи и в морозные зимние вечера, когда не так назойливо въедаются в глаза поздние доделки и сооружения в Кремле, разве только безнадежно глухой для поэзии человек-кремень не почувствует чар Московского Кремля, сказка веков которого столько раз вдохновляла художников слова и кисти.