В 1721 году в Москве была издана во второй раз грамматика Мелетия Смотрицкого, появившаяся в свет в Вильно в 1619 году. Ко второму московскому изданию было присоединено "предисловие любомудрому читателю", составленное Феодором Поликарповым, бывшим директором синодальной типографии. Сама должность, которую занимал Поликарпов, свидетельствует о нем как о человеке книжном, а предисловие, им написанное, несомненно обнаруживает в нем значительную начитанность и знакомство со школьным делом, с его положением в современной ему и древней России. Этот-то Поликарпов в написанном им предисловии делает следующее замечательное заявление: "...яко издревле российским детоводцем и учителем обычай бе и есть учити дети малые в начале азбуце, потом часословцу и псалтыри, также писати; по сих же нецыи преподают и чтение апостола. Возрастающих же препровождают к чтению и священныя библии, и бесед евангельских, и апостольских, и к разсуждению высокаго в оных книгах лежащаго разумения, а истаго на таковое разсуждение орудиа (еже есть грамматика), оным наперед не показуют, по чему бы всякое речение, период и все слово разбирати, и в подобающий чин располагати, и крыемую в нем силу разума разсуждати; и тако, читающе по своему разсуждению, мнози о вере погрешиша, и доныне погрешают, впадающе в свое суемудрое мнение и не знающе осмочастнаго чинорасположения".
Из этого чрезвычайно ценного и поучительного свидетельства открывается следующее: 1) в свидетельстве очерчивается постановка образования не ищущих священства, а всех вообще учащихся, всех малых детей, постановка не только современная, но и старинная — "издревле обычай бе и есть"; 2) учебный курс в сущности указывается тот же, какой указывался и Стоглавом и Геннадием, т.е. церковно-богослужебный, как будто бы он назначался для подготовки будущих служителей алтаря. Можно смело сказать, что и Стоглав и Геннадий этим курсом остались бы вполне довольны, если включить в него пропущенное автором обучение церковному пению; 3) учебный курс в рассматриваемом свидетельстве изображается состоящим из трех ступеней; основной — обучения азбуке, Часослову, псалтири и письму; средней — чтения Апостола и высшей — чтения Библии, бесед евангельских и апостольских, рассуждения о смысле божественных книг. Означенные ступени отделяются одна от другой вполне определенно: сначала говорится об учении малых детей — "и псалтири таже писати". Это первая ступень. Потом сказано: "...по сих же нецыи преподают", следовательно, далее шел такой курс, который проходили не все учащиеся, так как преподавали его не все российские детоводцы и учителя, а только некоторые. Наконец, "возрастающих", т.е. более зрелых и по возрасту, и по познаниям, более успевающих учащихся, переводили на третью, высшую ступень занятий.
Конечно, громадное большинство учившихся ограничивалось первой ступенью образования и дальше не шло; меньшинство продолжало обучение и дальше, на второй ступени, и наконец, вероятно, не особенно многие, "возрастающие", занимались предметами третьей ступени, так как обучение в древности, как мы увидим далее, было делом многотрудным и тяжелым, требовавшим большого напряжения сил и времени. А отсюда и из приведенных ранее свидетельств Стоглава и Геннадия мы должны заключить, что древнее русское образование мало знакомило учащихся с христианскими идеалами, потому что школьники засиживались на Часословце и Псалтири, на изучении вечерни и утрени и не достигали до изучения Апостола и тем более до чтения Библии, бесед евангельских и апостольских и рассуждения о высоком смысле этих книг. Для такого, более серьезного и глубокого религиозного образования им оставался один источник — церковь. Но даже и в XVII веке немало было таких, которые в ответ на поучения своих пастырей говорили: "Что нам в книгах учительных? Достаточно Часослова и Псалтири". Но зато в одном азбуковнике XVII века от имени мудрости говорится о книжном учении по окончании азбуки: "К тому не глаголю ти о часослове и псалтири, без них же учение не бывает". Так важны были в учении Часослов и Псалтирь. Что такое Псалтирь, что она содержит — это общеизвестно. Не мешает только заметить, что наряду с прекрасным выражением высокой религиозной поэзии, чувствований раскаяния, сознания своей греховности, ничтожества пред Богом, покорности воле Божией она содержит излияние гнева, мести, жестокости, отчаяния, вообще чувствований, мало гармонирующих с христианским настроением. Скажем несколько слов о содержании Часослова.
Он состоит из неизменяемых молитвословий полунощницы, утрени, часов 1-го, 3-го, 6-го и 9-го, вечерни и повечерия. Все эти службы состоят главным образом из чтения псалмов и отрывков из книг Ветхого Завета, разных молитв, ектений, Евангелие же читается редко. Так, служба часов (1-го, 3-го, 6-го и 9-го) — каждого — состоит из трех псалмов, тропаря дня, песни в честь Богородицы, пресвятого, молитвы Господней, кондака дня, молитвы: "...иже на всякое время и на всякий час" и заключительной молитвы. Во всей службе из Нового Завета взята лишь молитва Господня. Вечерня слагается из чтения и пения псалмов, ектений и молитв. Кафизмы и паремии составлены из псалмов или прямо суть псалмы. Утреня заключает в начале чтение нескольких молитв, двух псалмов, ектению, потом шестопсалмие (т.е. шесть псалмов), снова ектиньи, тропарь, кафизмы, канон. Канон есть собрание девяти песней, составленных по образцу ветхозаветных песней. По будням на заутренях не читается Евангелие.
Таким образом, Часослов, по которому учились грамоте наши предки, состоял из изложения содержания и порядка служб, составленных по преимуществу из псалмов и из песнопений по образцу ветхозаветных песен. Евангельских и апостольских чтений в них мало, в них царит Ветхий, а не Новый Завет. Так вот эти-то две книги — Псалтирь и Часослов, с прибавкой обучения письму, и составляли не только корень, но и вершину образования массы, учившейся у мастеров, отцов, учителей и разных детоводцев. Следовательно, образование почти не знакомило с христианскими идеалами, источниками идеалов служили преимущественно книги Ветхого Завета — Псалтирь, притчи Соломона, Премудрость Сираха, книги Моисея.
О грамматике в рассматриваемом свидетельстве Поликарпова прямо заявляется, что она не преподавалась в школах. "Славянаская грамматика в тех училищах (основанных Петром Великим) не преподаяшеся, за оскуднением сих книг". Относительно бывших прежде изданий грамматики Смотрицкого Поликарпов в предисловии замечает, что "аще оная грамматика и издана была бяше не единожды печатию, но всеядца времени продолжением, едва где обретается, яко искра в пепле сокрываема". Он указывает вред, проистекавший из этого для правильного понимания божественных книг, — "мнози о вере погрешиша". Следовательно, если кто и достигал третьей ступени обучения, то пользы от этого получал мало: за отсутствием грамматических сведений вместо настоящего знания Библии и правильного понимания слова Божия впадал в суемудрие. Об обучении счету Поликарпов не упоминает.
Из всех приведенных документов какая же составляется картина школьного дела, образования наших предков? Оказывается, что главным органом народного просвещения, а равно образования и подготовки духовенства были мастера грамоты, т. е. грамотные крестьяне, делавшие из обучения грамоте промысел. Правда, они учили плохо, но все же учили и помимо их и грамотных родителей учиться было негде, не у кого. Так свидетельствуют Геннадий и Стоглав. Самые древнейшие показания об обучении говорят нам об учителях, а не об училищах. Так, из показания летописца Нестора известно, что он был отдан на ученье "единому от учитель", что в первой половине XI века в Курске были учителя, принимавшие к себе на ученье детей. Кто же были учителя? Да такие же лица, которые позднее получили название "мастеров грамоты". Даже царевен учили мастерицы, состоявшие в дворцовом штате. Так, в 1642 году царевну Татьяну Михайловну обучала грамоте мастерица Марья. Царевичей учили особые мастера — дьяки и поддьячие. Темой картинок в потешных книгах царевичей служила, между прочим, и такая: дети учатся грамоте. Дети пред мастером стоят, дети мастеру кланяются 10. Кроме собственно мастеров учили дьячки, дьяконы, священники, иногда монахи. Но как скоро они принимались за учительство, они превращались в тех же мастеров грамоты, учили тому же и не лучше, чему и как учили мастера. Ставленники, по свидетельству Стоглава, учились у мастеров или у своих отцов. Но отцами, учившими своих детей, были, конечно, и священники, и дьяконы, и дьячки. А про них про всех сказано Стоглавом, что учат они плохо. Геннадий полагал нужным учить "и попов ставленых", "занеже то неродение (попросту невежество) в землю вошло". Кроме мастеров грамоты у нас были еще и мастера пения, которые ходили по городам и учили петь. Между ними были свои знаменитости 11.
Между мастером грамоты и клириком не было какого-либо существенного различия, напротив, эти две должности легко и охотно совмещались, занятие одной вело к занятию другой. На основании древнего обычая южнорусских причтов в Малороссии в XVIII веке и, вероятно, несколько веков и раньше при каждой приходской церкви, по изображению одного исследователя старины, обучалось по нескольку мальчиков, содержимых на пожертвования прихожан. Эти школяры обучались в доме дьячка, называвшемся потому школой, и под руководством дьячка. Старшим и более практичным, более честным из школяров священники и крестьянские общества давали название поддьячих, т.е. помощников дьяка, другим — псаломщиков, клиросников и т. п. Иным долго не счастливилось, они до 30-летнего возраста и даже более оставались в звании школяров, т.е. в качестве кандидатов на должность дьячка-учителя. В случае неудачи, переходя из одного прихода в другой, преследуя свою заветную мечту — сделаться сначала дьяком, а потом и попом, неудачники возвращались, наконец, в свою первоначальную среду, крестьянскую или казацкую. Учитель-дьяк, обучая будущего такого же дьяка, обыкновенно говорил ему такую поговорку: "Как станешь учителем, учи так, чтобы не отбил школы", т.е. не открывай своему ученику всего, чтобы ученик не сел на твое место. Поэтому Стоглавый собор предписывал, между прочим, избранным в учителя священникам, дьяконам и дьячкам учить "ничтоже скрывающе". В старой Малороссии были дьяки "мандрованные", т. е. странствующие, перехожие учителя грамоты, были такие же учителя пения. Были бродячие школьники (западные sсholares vagantes). В Москве в XVIII веке бывали безместные попы и дьячки, которые промышляли обучением грамоте по договорам с родителями.