С мастерами грамоты родители договаривались, как и со всякими другими мастерами, т. е. приглашались один-два свидетеля и заключалось условие. На окончательном испытании ученика присутствовали те же свидетели и решали честно ли выполнен договор со стороны наставника. Содержанием договора служили условия о том, чему учить, в какой срок, за какую плату. Приступ к учению совершался так: наши предки начинали учить своих детей грамоте с 1 декабря — это день святого пророка Наума. Для сего наперед условливались с приходским дьячком или другим лицом. Все семейство отправлялось в церковь, где после обедни служили молебен, испрашивая благословение на отрока. Учитель являлся в назначенное время в дом родителей, где его встречали с почетом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами. Тут, держа сына за руку, отец передавал его учителю с просьбой научить уму-разуму, а за леность учащать побоями. Мать, по обыкновению стоя у дверей, должна была плакать, иначе о ней пронеслась бы по всему околотку худая молва. Ученик, приближаясь к учителю, обязан был сотворить ему три земных поклона — так установлено было нашими предками. После сего учитель ударял осторожно своего ученика по спине три раза плеткой. Мать сажала сына за стол, вручала ему узорчатую костяную указку, учитель развертывал азбуку, и начиналось великомудрое учение: аз, земля, ер — аз. Мать усугубляла свой плач и умоляла учителя не морить сына за грамотой. На одном азе оканчивалось первое учение. Учителя после трудов угощали, чем Бог послал, и дарили подарками. Отец награждал учителя платьем или хлебом, мать — полотенцем своей работы. Проводы и угощения продолжались до ворот. На другой день ученика отправляли к учителю с азбукой и указкой. Матушка снаряжала с сыном огромный завтрак и подарок учителю, состоящий из домашних птиц. Переход от изучения азбуки к изучению Часослова и от Часослова к Псалтири был настоящим праздником и для наставников, и для питомцев: учитель получал горшок с кашей, осыпанный сверху деньгами; ученикам родители дарили по пятаку или по гривне меди. Этот обычай был известен под именем "каши" и сохранился до последнего времени 12.
Мастер грамоты, учитель-дьячок, появившись у нас в первой половине XI века, продержался, хотя и с большими затруднениями, до второй половины XIX века и даже долее. Во второй половине XVIII и даже в XIX веке он, как мы увидим, выдерживал еще бой с принудительной правительственной школой.
Другим органом древнего русского просвещения была школа. Что существовали организованные правительственные школы в первый период русской педагогии, об этом свидетельства нет (за теми исключениями, о которых речь будет в VI главе). Школы с некоторым общественным характером были при монастырях, при церквах и у епископов. Князья отдавали иногда своих детей для обучения во владычные дома. Например, в 1341 году "приехал Михаил княжич с Твери в Новгород к владыке грамоте учиться". Ставленники безграмотные или малограмотные доучивались у епископа. До Петра в Малороссии и западной России были общинные, т. е. приходские, школы. Приход при церкви строил и школу. В описях старинных церквей в Малороссии, составленных, правда, уже в XVIII веке, обыкновенно говорится: "...церковь такая-то... при ней дворов поповских... дьяковских столько-то... школа одна". Преосвященный Филарет, описавший школы Малороссии на основании статистических данных 1732 года, сделал такой общий вывод: при обозрении церквей мы видим, что в Слободской Украине при многих церквах были приходские школы. По ставленническим делам видим, что в них учились все те, которые после исправляли должность причетников при церквах, а потом иные поступали и в священники. Понятно, что в этих школах учились немногому — читать и писать. В Великороссии школы были преимущественно семейные и ютились в домах учителей. Петр I пытался создать в Великороссии приходскую школу, но для нее не оказалось средств, не было почвы. По словам новгородского архиерея Иова, составители переписи 1710 года "священников неволят на всяком погосте строить школы и велят учить разным наукам, а чем школы строить, и кому быть учителями, и каким наукам учеников учить, и по каким книгам учиться, и откуда пищу иметь, и всякую школьную потребу приискать — того они, переписчики, определить не умеют, только говорят: "Впредь указ будет"". Но обещанного указа не было, и школы, конечно, не открывались. Для них не оказалось никакой почвы, никакой подготовки, никто не знал, как взяться за дело, кому и чему учить, откуда достать средства на постройку и содержание школы. Если бы церковно-приходские школы были явлением обыкновенным, распространенным в древневосточной Руси, то такие недоумения не возникли бы. Общественно-приходская школа имела бы и учителя, и средства содержания, в ней проходился бы определенный курс, да и вопрос об учреждении школы нельзя было бы и ставить, а можно бы говорить о расширении существующих школ и об их образовании. Но во всяком случае школы существовали, об этом вполне ясно и определенно свидетельствует Стоглавый собор; дело только в том, что их было мало, недостаточно, и мы не знаем, как они были организованы.
Геннадий молил об устройстве училищ. Стоглавый собор, 50 лет спустя после Геннадия, делает постановление об учреждении училищ и замечает, что "прежде сего училища бывали в Российском царстве", приезжавшие на Москву в XVII веке греческие патриархи и митрополиты указывали на тот же недостаток училищ. Ученый газский митрополит Паисий Лигарид убеждал правительство, что России нужны "первое — училища, второе — училища, третье — училища". Он сочинил великолепный панегирик в честь училищ, доказывая их благотворность и возвышенный характер. "От училищ, — говорил он, — яко от источников, благополучие народное искапает". Патриархи Паисий александрийский и Макарий антиохийский убеждали в том же. Вот греки, говорили они, страдают под игом нечестивых, но тем не менее "в самом кентре или пупе мучительства, в самой, глаголем, Византии, училища отверзоша"... Между тем русские, живя свободно, не страдая от ига и дани, уклоняются от училищ, мало ценя учение. О свидетельствах других иностранцев — Кобенцеля, Маржерета, что в Московии нет школ, — мы уже не говорим. Таким образом, на протяжении трех столетий — XV, XVI и XVII — мы слышим один и тот же вопль: училищ, училищ, училищ. Надо думать, что их было мало.
Первоначальные наши училища по постановке обучения, вероятно, мало чем отличались от обучения мастерами грамоты и дьячками. Чему учить в училищах? На этот вопрос Геннадий отвечал: толковой азбуке и Псалтири со следованием. Стоглавый собор говорит: читать, писать и петь. Федор Поликарпов утверждает, что издревле и ныне у российских детоводцев и учителей был и есть обычай учить малых детей азбуке, Часослову, Псалтири и письму. А чему учили мастера грамоты и дьячки — тоже детоводцы и учителя детей? Тому же: азбуке, письму, читали Часовник, Апостол, Псалтирь, с будущими ставленниками разучивали часы, утреню и вечерню. Предметы те же, только кустари — мастера грамоты учили хуже, а в училищах, более или менее постоянных заведениях, учили, может быть, несколько лучше, выпускали грамотных. Никакой другой разницы не было. Древнее училище — это несколько упорядоченное дьячковское учение или более систематические занятия мастера грамоты. Мастера грамоты и дьячки стали расходиться со школами преимущественно с XVII века; школы пошли вперед, начали расширять и усложнять учебный курс и усовершенствовать приемы обучения; дьячки и мастера остались при прежней педагогии, за новизной не гнались, об усовершенствованиях не заботились. Мало-помалу они отстали от школ и их методов и, как отсталые, должны были уступить свои места другим, представителям и защитникам новой педагогии; но они продолжали свою работу, ученики всегда находились и для них 13.
Список литературы
1. Голубинский Е. Е. История русской Церкви. М., 1901. Т. I. Ч. I. С. 711 712.
2. По данному вопросу можно сопоставить, с одной стороны: Лавровский Н.А. О древне-русских училищах. Харьков, 1854; Хмыров М. Д. Училища и образованность на Руси допетровской // Народная школа. 1869. № 4-10; Миропольский С. И. Очерк истории церковно-приходской школы. Три выпуска. 1894-1895. С другой стороны: Голубинский Е. Е. История русской Церкви. Т. I. Ч. I. Гл. IV и приложение ; Забелин А. Р. Опыты изучения русских древностей и истории. Ч. I. Статьи: Характер начального образования в допетровское время, и Его же – Домашний быт русских царей прежнего времени. Ст. 7-я // Отечеств. записки 1853. №12.
Чтобы убедиться в том, как скудны сведения о наших древних училищах и какая обширная область открывается здесь для всякого рода догадок, предположений, выводов и сопоставлений, достаточно прочитать в вышеназванном сочинении Лавровского первую главу (Обозрение свидетельств об училищах и степень распространения училищ). Для примера мы приведем разъяснение Лавровским одного свидетельства. В новгородских летописях под 1030 годом записано: "преставися Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаще". Аким был епископом новгородским, и понятно, как мог учить его ученик Ефрем, — очевидно, наставлениями, проповедями, ны учаше, т. е. нравственному житию. Но Лавровский желает извлечь из этих простых слов совсем другой смысл. "Вникнув в смысл этого известия, — говорит он, — мы не сомневаемся, что оно указывает на обучение, даже на обучение школьное, а не на простые поучения мирянам духовного лица". Такой хитрый смысл извлекается из этого простого свидетельства следующим образом: здесь нельзя под словом "учаше" разуметь обыкновенные нравственные назидания, потому что они составляют общую обязанность каждого священника, о выполнении которой упоминается всегда кратко (кажется, и здесь упомянуто не пространно); притом же здесь стоит слово "ученик", дающее свидетельству особенный вид, особенный смысл — указание на образовательную деятельность Ефрема. А у Татищева выражение "иже ны учаше" передано более определенно такими словами "который нас учил греческому языку" (насколько можно доверять прибавкам Татищева, см. у Голубинского указанное сочинение). Изложенное толкование летописного новгородского известия дает основание предположению, в справедливости которого "едва ли можно сомневаться", что Иоаким, когда крестил новгородцев, завел там училище, которое Ярослав только распространил (свидетельство о собрании Ярославом в Новгороде 300 детей для книжного учения относится к тому же 1030 году). В самих выражениях летописца заметна какая-то преемственность в переходе обязанности наставника от одного лица к другому "и бе ученик его Ефрем, иже ны учаше". Иоаким, без сомнения, внимательно наблюдал над устроенным им училищем, следил за успехами учеников, между которыми был, конечно, и Ефрем, а может быть, по понятному недостатку в наставниках, принимал и более близкое участие в деле обучения (С. 33—35).