другая абстрактная конструкция. Она должна обладать таким же бытием, иначе между ними не возникнет точек соприкосновения и никакое взаимодействие не будет возможным. Но таким же бытием может обладать лишь такое же абстрактное коллективное тело, объединяющее в себе какое-либо качество, в реальности разделённое между всеми его носителями. Таким образом, эмансипация — это взаимодействие двух коллективных тел, в процессе которого одно из них пытается обрести свободу, ограниченную другим.
Один пол может эмансипироваться от другого пола, одна гендерная идентичность — от другой гендерной идентичности, сословие — от сословия, раса — от расы, нация — от нации, конфессия от конфессии, но никогда — один человек от другого человека. Эмансипация не бывает индивидуальной, она всегда коллективна, институциализирована. Институциализация субъекта эмансипации и избавление его от каких бы то ни было индивидуальных составляющих составляют основу любого эмансипационного проекта.
В современной феминистской литературе широко используется термин «проект эмансипации» [1]. Согласно определению феминисток, проект эмансипации — это отдельный эпизод эмансипационного процесса, который отличают один определённый субъект эмансипации, один или несколько ограничителей его свободы, от которых он эмансипируется, цели (чётко ограниченная область, в которой достигается свобода) и стратегия их достижения. Очевидно, что процесс эмансипации может протекать только в рамках таких проектов, так что для его изучения мы рассмотрим структуру некоторых из них.
Вот классический образец такого проекта: женщины (субъект эмансипации) хотят добиться от государственной власти и общественного мнения (ограничители их свободы) права на аборты (цель) и для этого пикетируют парламент, вынуждая его принять соответствующий закон (стратегия). Ещё один пример: гомосексуалисты,
недовольные запретом собираться в общественных местах (вплоть до 60-х годов ХХ века — весьма распространённая репрессивная мера против сексуальных меньшинств, даже в Европе и США), требуют от властей предоставить им свободу собраний, при этом устраивают погромы баров и клубов, в которых им запретили собираться (волна таких погромов прокатилась по Нью-Йорку и по другим крупным городам США в 30-е, а затем и в 60-е годы). Пример из другой области — ребёнок, не достигший совершеннолетия, добивается от родителей разрешения работать, для чего подтверждает своё право в суде. Вот ещё один проект эмансипации: ирландские католики, чтобы добиться от британской короны права избирать парламентариев и самим баллотироваться в парламент, организовали в 1823 году Католическую ассоциацию — военизированную организацию, на содержание которой внутри Ирландии собирались налоги. Католическая ассоциация посылала королю Георгу IV петиции с просьбами предоставить им избирательные права и при этом открыто вела сбор негосударственных налогов и сепаратистскую пропаганду. Король, понимая опасность сепаратизма, был вынужден отступить, и в 1829 году ирландские католики получили избирательные права.
Что общего между этими случаями? Поскольку любой проект эмансипации подразумевает освобождение одного субъекта от другого, мы можем утверждать, что до возникновения этого проекта между ними существовали отношения несвободы, в которых один из них был, разумеется, властвующим, а второй — подчинённым. Эмансипация стремится изменить эти отношения, причем изменение должно быть не количественным — уменьшение властных полномочий и, соответственно, подчинённости, а качественным — переход власти от одного к другому, диаметрально противоположная расстановка сил. Обретение свободы автоматически сопровождается обретением властных полномочий.
С этим утверждением можно не согласиться, сказав, что Британская монархия не попала в подчинение к ирландской Католической ассоциации и король по-прежнему продолжал править. Точно также ребёнок,
получивший право самостоятельно трудиться, не стал главой семьи. И такие возражения могут возникнуть в отношении почти что каждого проекта эмансипации. Но я обращаю ваше внимание на приведённое выше определение — проект эмансипации всегда имеет одну цель, то есть он нацелен на устранение препятствий в одной, чётко ограниченной области. И в каждом из описанных выше случаев такая цель была достигнута, власть в этой области перешла от одного к другому — католики, получив избирательное право, стали определять, кто должен заседать в парламенте, а избираясь в него, сами стали отправлять властные функции. Также и ребёнок, начав самостоятельно трудиться, получает право самостоятельно распоряжаться своим трудом и своими деньгами — право, которое раньше было предоставлено его родителям. И женщина, получившая право на аборт, может впредь не только сама определять, когда и сколько она должна рожать детей, но и навязать своё мнение в этой области своей семье, обществу и государству, которые раньше решали этот вопрос за неё. Та же история и с гомосексуалистами: право свободно собираться в общественных местах — это право определить, в каких местах отныне будут собираться все остальные (ведь в общественных местах собираются все).
Кто-нибудь, быть может, возразит, что цель субъекта эмансипации — не власть над другим, а равенство с ним, и что именно достижение равенства объявляет своей целью любой проект эмансипации. Второе утверждение будет, несомненно, верным, но здесь следует рассмотреть, как именно дискурс об эмансипации определяет равенство. Американский политолог и эксперт по проблемам равенства полов Джони Ловендуски в статье «Равенство полов и правила игры» критикует традиционно принятую в современной политологии и политической социологии концепцию равенства, основанную на теории общественного договора [2]. Равенство, по её мнению — это равенство возможностей, на практике оно должно выражаться в выравнивании
стартовых позиций для всех участников конкуренции. «Не все люди начинают с одной и той же отправной точки» [3], — пишет Ловендуски, то есть возможности женщин и мужчин не равны. А значит, для обеспечения равенства необходимо применять к ним разные критерии. Законодательство и программы социального обеспечения должны оказывать женщинам большую в сравнении с мужчинами поддержку, причём в любой сфере их деятельности. «Политика должна включать предпочтительный подход для своих целевых групп» [4]. Но предпочтительный подход — это больше прав, а больше прав — это больше власти. Целевой группой в данном случае являются, конечно, женщины, которые для обеспечения «равенства» с мужчинами должны властвовать над ними.
Вот ещё один пример такого «равенства», на этот раз уже реализованного на практике. В Западной Европе и Северной Америке распространено мнение, что большинство негров, латиноамериканцев и азиатов (в отличии от белого населения) — преступники. Полиция относится к ним соответствующим образом, и это можно — вполне справедливо — расценивать как расизм. Поэтому в США и Великобритании представители национальных и расовых меньшинств могут требовать, чтобы их допрашивали, вели следствие по их делу или выезжали к ним по вызову с их стороны полицейские одного с ними происхождения. Это, несомненно, — точно такой же расизм, но он узаконен и считается большим достижением в обеспечении расового и национального равенства. Излишне говорить, что белые не имеют права требовать от полиции таких же привилегий. Это — власть цветного населения над белым.
Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно в своей совместной работе «Диалектика Просвещения» говорят о таком же эффекте в области развития научного знания. Просвещение, согласно их определению, «преследовало цель избавить людей от страха и сделать их господами. Программой Просвещения стало расколдовывание мира» [5]. В этом
определении легко просматриваются субъект, ограничители его свободы, цель и стратегии её достижения. Поэтому проект Просвещения, как его понимают авторы, можно рассматривать как проект эмансипации. В данном случае подлинная сущность цели определена откровенно ясно — сделать людей господами. Нигде Хоркхаймер и Адорно не говорят об освобождении от незнания, только об избавлении от него. И обретённое знание никогда не выступает целью, всегда — только средством. «Знание, являющееся силой, не знает никаких преград ни в порабощении творений, ни в услужливости по отношению к хозяевам мира. Оно имеет своей целью не понятия и образы, не радость познания, но метод использования труда других, капитал. Единственное, чему хотят научиться люди у природы, так это тому, как её использовать для того, чтобы полностью поработить и её, и человека» [6]. Средство обретения господства — знание, наука. И авторы дают нам краткую, но исчерпывающую характеристику этой новой науки: «Власть и познание — синонимы» [7].
Общую для всех проектов эмансипации цель можно, таким образом, определить как обретение субъектом эмансипации власти.
Это подтверждает и названная выше общая для всех проектов стратегия достижения этих целей — насилие по отношению к источнику несвободы. Каждый раз проект эмансипации реализуется посредством навязывания другому своей воли. В мягкой форме, как в случае пикетирования парламента, или в жёсткой, такой как погром клубов, используя закон, как в случае с детской эмансипацией, или демонстративно нарушая его, как это делали ирландские католики, субъект эмансипации каждый раз прибегает к насилию и только с помощью насилия достигает поставленную цель. Эмансипация возможна только там, где возможно проявление власти или дискурс о ней. Эмансипация — это всегда претензия на власть.
Существует ли критерий эмансипированности? Если понимать эмансипацию в традициях обыденного сознания,
как освобождение от зависимости, и не вдаваться в дальнейшие подробности, придётся признать, что такого критерия не существует, ведь абсолютная свобода невозможна, а значит, освобождение не может быть завершено. Но если мы признаем, что эмансипация — это претензия на власть и осуществима она только в рамках отдельных проектов, обозначить критерий эмансипированности будет несложно. Проект можно считать реализованным, когда субъект эмансипации обретает власть над ограничителем своей свободы.