Дискурс интерпретируется как "насилие, которое мы совершаем над вещами", по мысли Фуко. В рамках стратегии постмодернизма центральным предметом философии оказывается дискурс, понятый в аспекте своей формы, а это значит, что центральное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Дискурс рассматриается в постмодернистской философии в контексте парадигмальной для нее презумпции "смерти субъекта" (согласно Фуко). "Дискурс - это не жизнь, время дискурса - не наше время. В каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие. Какая разница, кто говорит, сказал кто-то, какая разница, кто говорит". Постмодернистская парадигма "смерти субъекта" не только влечет за собой выдвижение феномена дискурса на передний план, но и задает ему фундаментальный статус. "Речь идет о том, чтобы отнять у субъекта или его заместителя роль некоего изначального основателя и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса. В этом контексте дискурс начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции, вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. В этом семантическом пространстве дискурс полагается как могущий осуществляться в анонимном режиме. Таким образом, дискурс трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности. "Дискурс имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении - реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но моменты самотолкования мысли" (Деррида).
Существенным аспектом постмодернистской концепции дискурса является его интерпретация в свете идеи нелинейности. Дискурс рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция творческого потенциала, презумпция заложенности в него тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчиненности дискурса принудительной внешней причинности. Особенное значение придают в этом контексте такие этимологические значения латинского термина "дискурс" - диакурсус, как круговорот и разветвление, разрастание. Детальный анализ механизмов регуляции дискурсионных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подкодконтрольности дискурса в культуре классического западноевропейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьезному испытанию глубинные установки европейского стиля мышления. Прежде всего, это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающее космически организованное ( и потому открывающееся логосу познающему) мироздание, чьи законы, в силу своей необходимости, делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы инеллигибельных границ - таящиеся в дискурсе возможности спонтанности чреваты случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний ставит под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космической артикулированной антологии и логоцентризме. Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает дискурс в классической европейской культуре, Фуко усматривает своего рода страх. "Все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием дискурса, чтобы его беспорядок (креативный хаос) был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого". По оценке Фуко, страх перед дискурсом есть ни что иное, как страх перед бесконтрольным, и следовательно, чреватым непредсказуемыми случайностями разворачиванием творческого потенциала дискурса. Страх перед хаосом, разверзающимся за упорядоченной вековой традицией метафизики космоса и нерегламетрируемой универсальной необходимостью - "страх перед лицом всего, что тут может быть неудержимого, прерывистого, воинственного, а также беспорядочного и гибельного, перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления дискурса". Современная культура, по мысли Фуко, в отличие от классической, стоит перед задачей вернуть дискурсу его характер события, то есть освободить дискурсивные практики от культурных ограничений, пресекающих возможность подлинной новизны (событийности). Мысли, связанные со случайным (незаданным исходными правилами) результатом. Рассматривая событие как флуктуацию в поле дискурса, Фуко наряду с этим фиксирует и ее внутренний (реализуемый на уровне организации дискурсивного поля и сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, противопоставляя событие - творчеству, и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики. Выдвигая в противовес культуре классического типа, где "с общего согласия искали места для творчества, искали единства произведения, эпохи и темы, знака индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений", - радикально новую методологию исследования дискурсивных практик. Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориальный аппарат, вводящий понятие случайной флуктуации в число базисных понятийных структур новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, это понятия событий и серии с игрой сопряженных с ними понятий - регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация.
8. Судьба
Первое. Это универсалия культуры субъект-объектного ряда, фиксирующая представление событийной наполненности ряда времени конкретного бытия, характеризующейся телиологически артикулированной целостностью и законченностью.
Второе. Философско-мифологическое понятие, содержание которого является продуктом рефлексивного осмысления названной универсалии.
Третье. Философско-мифологическая персонификация, моделирующая сакрального субъекта конфигурирование событийности жизни индивида или Космоса. Конституируется в контексте культурной доминанты детерменизма, понятого в качестве принудительной причинности, предполагающей наличие внешней причины любого процесса, предполагаемого в традиционной культуре в качестве субъекта соответствующего действия причинения. Однако европейская культура предлагает аксиологически противоположные версии интерпретации судьбы. В рамках одной из них последняя понимается как фатум, рок, внешняя по отношению к индивиду или Космосу, от античных мойр (выражение "такую уж, видно, мощную выбрала долю судьба, как его я рожала", вложенная Гомером даже в уста богини) - до современного атеистического провиденциолизма. В другой интерпретации внешней по отношению к судьбе причиной (то есть автором судьбы) выступает сам субъект. Судьба мыслится как продукт сознательного ее созидания: от архаических представлений, отраженных в многочисленных пословицах, типа "посеешь поступок - пожнешь привычку, посеешь привычку - пожнешь характер, посеешь характер - пожнешь судьбу", характерных практически для всех без исключения национальных культур, до марксистскогого лозунга "человек - творец и хозяин своей судьбы". Точкой семантического соприкосновения двух названных версий трактовки судьбы выступает в европейской культуре идея о необходимости достойного исполнения предначертания, от древнегреческой презумпции исполнения рока до протестантской концепции призыва.
Применительно к индивидуальному субъекту, понимание судьбы как законченной целостности бытия полагает собой особую оценку статуса смерти в контексте представления о судьбе: именно и только применительно к закончившему земной путь возможно говорить о судьбе как свершившейся или исполненной - от архаичной интерпретации (древнегреческая песня арфиста - умерший обозначается как человек на своем месте - греческое "герой" исходно означало на языке надгробных надписей просто умершего) и вплоть до современной (известный афоризм Василия Шукшина "о человеке нужно знать только где родился, на ком женился и как умер"). Рефлексивное осмысление такой универсалии культуры, как судьба, сыграло существенную роль в формировании стиля мышления западного образца. В отличие от богов, человек смертен. Именно конечность его существования придает специфику его жизни как законченному целому.
Мифологема мороса (греческое "морос" - участь, судьба, смерть) выражает в античной культуре судьбу, понятую как мера индивидуального существования. В этом отношении судьба понимается в античной культуре в качестве фатально действующей необходимости. С другой стороны, судьба понимается в качестве непричинной игры случая. В этом контексте судьба артикулируется как лишенная каких бы то ни было рациональных оснований. Она не только безразлична к последствиям своего влияния на индивидуальную жизнь людей, но и вообще лишена какой бы то ни было разумной основы своего проявления. В контексте вероучения теистического толка феномен судьбы подвергается существенному переосмыслению и реинтерпретации: в системе отсчета субъекта можно говорить о судьбе лишь как о семантической целостности индивидуального существования, либо как о метафорическом выражении неукоснительной для него воли божией. Однако в системе отсчета абсолюта понятие судьбы теряет свой смысл. Мировой процесс предстает как принципиально незамкнутый диалог Творца с тварным миром, не несущий на себе следов каких бы то ни было ограничений: ни стороны естественного закона, ибо Господу открыто творение чуда, ни стороны правил рациональности, ибо Бог творит мир абсолютно свободно, то есть не по разуму своему, но исключительно по воле своей (значимость этого момента для средневековой схоластики обнаруживает себя в развернутых дискуссиях по поводу данного аспекта творения). В данном контексте теизм радикально оппозиционен идее судьбы в традиционном ее понимании (резкое осуждение веры в судьбу в Талмуде; раннехристианская трактовка водокрещения как смывающее печать созвездий, знак судьбы; раннехристианские запреты астрологии и мантики; противопоставленность библейского сюжета рождества Исаака как начала становления народа, избранного для провозглашения истинной веры и так далее).