Неразрешенность или недостаточная разрешенность социальных проблем обусловила маятникообразную динамику политических предпочтений восточноевропейского электората на протяжении более полутора десятилетий истории «после коммунизма». Общее движение по спирали, сначала взяв резко вправо (эра апологетов быстрой декоммунизации, либерализации и приватизации по образцам США и Великобритании), затем пошло влево (приход к власти сторонников европейского социального государства), затем снова вправо, но уже со скорректированным курсом, на знамени которого значились популистские и национальные лозунги.
Националистические и популистские лозунги были едва различимы в одних странах (Чехия, Словения) и громко продекларированы в других (Румыния, Болгария, Сербия, Польша). Объяснение этого различия кроется в степени остроты социальных и особенно национальных проблем в разных странах.
В Болгарии и Румынии - наиболее бедных по меркам ЕС государствах континента - оба фактора совпадают. Здесь наиболее востребовано сочетание социальных обещаний, антипатий к этнически «чужим» (особенно лучше материально обеспеченным) и упований на сильную личность во главе государства. Западник Петр Стоянов продержался у власти в Болгарии всего один срок (1997-2001), став не оправдавшей надежд промежуточной фигурой между правлениями социалистов Желю Желева и Георги Пырванова, сейчас президентствующего во второй срок.
Между тем с начала XXI в. в болгарской политической жизни появился политик, напоминающий о монархическом прошлом страны, когда царь выступал от имени всех болгар, независимо от социальной принадлежности. Из эмиграции в Испании вернулся делегитимированный коммунистическим режимом наследник престола, никогда от него, однако, не отрекавшийся, Симеон Саксобургготский, который инициировал популистское движение «Симеон Второй», получив на парламентских выборах 2001 г. 43% голосов, что позволило Симеону стать премьер-министром.
Но если «Симеон Второй» олицетворяет скорее социально, чем этнически ориентированных популистов, то партия «Атака» привлекает под свои знамена националистов, обвиняющих во всех невзгодах инородцев - евреев, турок, цыган - и спекулирующих на демографических прогнозах, согласно которым к середине XXI в. на 3 млн. этнических болгар (сейчас их вдвое больше) придется 2 млн. цыган и 1 млн. турок.
В Румынии ход политического маятника практически совпадает с болгарским. Румынский президент-западник Эмиль Константинеску также находился у власти один срок (1996-2000), став «либеральной прокладкой» между правлениями социалиста, бывшего коммуниста-оппозиционера Иона Илиеску. Популизм был и остается свойствен как лево- так и правоориентированным политикам и партиям в Румынии, но малая эффективность выполнения программ тех и других выдвинула на авансцену политиков типа нынешнего президента Траяна Бэсеску и лидера партии «Великая Румыния» Вадима Тудора - националиста, апеллирующего к антивенгерским, антицыганским и антисемитским чувствам избирателей (среди более чем 20-миллионного населения Румынии - полтора миллиона венгров и полмиллиона цыган). На сегодня Бэсеску, личность авторитарного толка, располагает более широкой поддержкой в массах и вообще не имеет себе равных по популярности (парламент вынес ему вотум недоверия, но 75% населения в ходе референдума в мае 2007 г. отвергли решение парламента).
История свидетельствует, что для многих вождей, завоевавших массовые симпатии обещаниями лучшего будущего, в случае задержки этого будущего и продления трудных времен спасительной соломинкой становятся внешние вызовы и угрозы, объединяющие население вокруг вождей под лозунгами защиты отечества. Таким образом уже почти полвека, к примеру, продлевается мандат народного доверия к Фиделю Кастро, который, отнюдь не являясь националистом, сплачивает кубинский народ в условиях низкого уровня жизни благодаря постоянно висящему дамоклову мечу агрессии США. Ни у одного восточноевропейского лидера сейчас нет аналогичного мобилизационного ресурса - хотя в 1990-х годах им пользовался Слободан Милошевич в Югославии, а затем в Сербии.
В ситуации распада СФРЮ Милошевич выразил настроения той части сербской верхушки Коммунистической партии Югославии, которая увидела шанс на продление доверия сербского народа в объединении всех сербов, равно как и территорий их компактного проживания. Великосербская идея поддерживалась авангардом сербской интеллигенции в лице Академии наук; известный сербский политик Воислав Шешель, баллотировавшийся на пост президента Югославии в 2002 г., но проигравший Воиславу Коштунице, видит историческое обоснование великосербского национализма в противодействии попыткам создания «Великой Хорватии».
Выдвижение идеи Великого Национального Государства - феномен не столь уж большого числа европейских стран. Многие из них сумели избежать этой претенциозной мании; это страны, не искушаемые великодержавным прошлым, громкими военными победами над соседями и территориальными притязаниями. Но даже отсутствие подобных благоприятствующих укреплению национализма факторов не гарантирует от его роста, если этнические меньшинства громко отстаивают свои права и начинают казаться противниками титульных этносов.
В Словакии популярности праворадикальной Словацкой национальной партии, вошедшей после выборов 2006 г. в правящую коалицию, способствовала критика, направленная в адрес Партии венгерской коалиции, представляющей, по разным оценкам, от 500 тыс. до 600 тыс. венгров, проживающих в Словакии, - основного национального меньшинства в стране с населением более 5 млн. человек.
В Польше наиболее высокий всплеск национализма и популизма зарегистрирован уже после ее вхождения в Европейский союз; он связан с претензиями этой самой крупной посткомунистической страны Центрально-Восточной Европы на особую роль в восточной политике ЕС, с пока не оправдывающимися надеждами населения на материальные дивиденды от вступления и, наконец, с прошлым, в котором запечатлены исторические обиды на великодержавных соседей - Германию и Россию. Польский национализм несет в себе гораздо более заметный (особенно с начала правления братьев Качиньских и в их интерпретации) антироссийский запал, чем все остальные этнонациональные фобии в Восточной Европе. Этот запал настолько силен, что Польша в последние годы пошла на беспрецедентное сближение с Украиной, патронируя процесс инициации ее вхождения в НАТО и ЕС и рассчитывая на нее как на союзника в выстраивании отношений с Россией. И украинская прозападная политическая элита была готова предать забвению собственные исторические обиды на Польшу ради укрепления националистической политики и идеологии «помаранчевой революции», имплицитно направленной на ослабление традиционной социокультурной общности и связей с Россией.
Можно сказать, что в целом восточноевропейская популистско-националистическая диспозиция перекликается с образованием и развитием аналогичных политических сил в России, и это естественно в силу схожести причин и параметров общественной трансформации. Следует отметить, что на новоявленный российский национализм огромное влияние оказали и оказывают, во-первых, исторический статус России как великой мировой державы (что объясняет его неизмеримо более явную развернутость во внешнеполитическую плоскость) и, во-вторых, исключительная этническая и конфессиональная гетерогенность российского общества.
Россия - страна многоликого национализма, наиболее умеренные формы которого проявляются в позициях праволиберальных сил, умеренные - в политике самого государства, экстремистские - в движениях типа РНЕ (баркашовского «Российского национального единства»).И Россия, и Восточная Европа показывают, что национализм начала XXI в. имеет сильную этническую компоненту, возникшую как «ответ на кризис государственных и социальных институтов, определявших идентичность человека как гражданина и личности», где этнос взял на себя главную роль.
В какой степени национализм способен затормозить или исказить движение стран Восточной Европы (включая Россию) к гражданскому обществу и правовому государству? Взаимосвязь между демократическими и националистическими принципами достаточно сложна. Национализм, способствующий ренессансу нации после периода политического и идейного разброда, вполне совместим с демократией и может опираться на ее постулаты. Национализм, утверждающий себя за счет ограничения прав нетитульных (и вообще других) этносов, несовместим с демократией по определению.
С точки зрения мировой истории Восточной Европе суждено переболеть всеми болезнями более ранних стадий формирования современной европейской цивилизации, но в новых условиях и со своей спецификой.
Типы национальной государственности в посткоммунистической Европе:
Все пять старых и 18 новых государств в посткоммунистической Европе предъявляют претензию быть национальным государством. Однако степень признания этих 23 государств как «свое государство», конечно же, различна.
Обычно государства не заинтересованы в выявлении этого признания в ходе опроса общественного мнения, тем самым такое выявление возможно только посредственно путем некоторых индикаторов. Самой низкой была идентификация крупного меньшинства граждан с Федеративной Республикой Югославией в период с 1992 по 2003 год или до 2006 года, а также с Сербией. Из почти двух миллионов албанских граждан Сербии, очевидно, лишь немногие идентифицируют себя со «своим государством», т. е. рассматривают себя членами «сербской нации».
Также граждане Боснии и Герцеговины, которые рассматривают себя членами «боснийско-герцеговской нации», как правило, упрощенно называемые «боснийцами», еще многие годы после Дейтонского мирного договора в 1995 году вряд ли станут подавляющим большинством, даже если они откажутся от насильственной или политической борьбы за присоединение частей территории своего государства к Сербии или Хорватии. Во всех де-факто государствах наверняка крайне мало число тех, кто рассматривает себя членами все еще существующего в соответствии с международным правом государства и желает воссоединения с ним, чаще всего их можно встретить, пожалуй, среди молдавского меньшинства в Приднестровье.