Мы можем эксплицировать социологические дилеммы на схему Белла и упорядочить во времени модели, совмещая выбор (решение) внутри дилемм с?тем или иным типом обществ. Первый этап (условное преобладание объективизма) можно отнести к доиндустриальному и частично индустриальному типу обществ. На этом этапе согласованность социальных перспектив во времени и «объективистское» понимание социального пространства достигались либо за счет включенности человеческих действий в природные циклы, либо (начиная с эпохи Нового времени) общество «внутри себя» находило стабильную, мощную, развивающуюся по прогнозируемым законам квазиавтономную систему?— промышленность, которая впоследствии фетишизировалась (К. Маркс) и определяла представления людей о социальном времени и пространстве («большая» жизнь больших заводов и градообразующихпредприятий). В обоих случаях социальные координаты понимались и понимаются как заданные — менялось название и положение инстанций , « ответственных » за такое восприятие .
Позднее индустриальное общество в большей степени тяготеет к субъективизму, — после Великой депрессии в США не учитывать «человеческий капитал» представляется по меньшей мере непродуктивным; однако переход к модели, в которой и пространство, и время полностью воспроизводятся людьми, зависят от них, до сих пор до конца не осуществлен. «Можно говорить не о социальном хронотопе, а о повседневной топохронии , в которой временные определения либо погружены в пространственные, либо дистанцированы от них» [4, 6–7]. Это означает, на мой взгляд, что промежуточной моделью социального хронотопа, адекватной для позднего индустриального общества, будет модель, в которой люди «отвечают» за время, но «тратят» его на воспроизводство все той же «внешним образом» понимаемой пространственной матрицы. Логичное продолжение «поворота к человеку» — конструирование социальной реальности — начинает приобретать в глазах сторонников пространственного порядка признаки хаоса, поскольку следующий шаг связан с тем, что именно постиндустриальное общество становится способным на «субъективизм различия», т. е. отказывается описывать человеческий капитал как капитал одинаковых способностей и ресурсов по аналогии с вычисляемой и стандартизованной мощностью машин. Топохрония , ставшая привычным мировоззренческим ориентиром, подготавливает почву для описания ключевой проблемы постиндустриального общества как проблемы расхождения социальной структуры и культуры (Д. Белл), так как это общество «не в состоянии обеспечить трансцендентальную этику» (стандартизировать человеческий капитал и схемы его применения) в условиях, когда антропологические и социально-онтологические допущения о природе человека поставлены под вопрос.
Надо отметить, что каждый этап получал свое идеологическое подкрепление — от идеи о природном «порядке вещей» до общества потребления (люди потребляют вещи так же, как машины — топливо, чтобы обеспечить условия для дальнейшего воспроизводства и потребления) и вплоть до современной идеи об обществе несоизмеримых ценностей, тотального различия и концепте modus vivendi в качестве альтернативы универсалистским моральным и политическим проектам (Д. Грей). При том что в реальности именно и только люди всегда воспроизводили социальное пространство и время, последовательность и перспектива действий людей были согласованы, а их смысл и автореференция сформулированы, легитимированы, «настроены» различными идеологиями. Возможно, сравнение этапов по какой-либо нормативной или эпистемологической шкале тоже будет идеологическим — критерии для оценки сами являются «внутренним продуктом» исторической ситуации. Поскольку идеология «нагружает» социальную перспективу нормами и задает систему для отсчета и интерпретации времени, постольку решение проблем, связанных с формулированием связного представления о социальном времени-пространстве напрямую зависит и зависело от выбора идеологических приоритетов. В этом смысле идеология является предметом онтологического анализа. Этот тезис нуждается в пояснении и дополнительной аргументации.
Идеология: проблема определения
Идеология в современном российском дискурсе в силу целого ряда причин остается весьма популярным словом. Впрочем, сам по себе факт популярности еще не гарантирует, что на уровне теоретической рефлексии мы можем однозначно и четко описать границы этого знакомого и интуитивно понятного феномена. Объем и содержание понятия и, как следствие, отношение к идеологии менялись и меняются в зависимости от политического контекста, теоретических рамок и философских допущений, которые исследователь выбирает в качестве системы отсчета, а также общих тенденций внутри целой традиции изучения этого социального феномена — теории идеологии. Так, например, один из современных исследователей приводит ряд определений идеологии, пытаясь показать все разнообразие значений (список приводится в сокращенном виде):
1.Процесс производства значений, знаков и ценностей в социальной жизни.
2.Совокупность идей, характерных для определенной социальной группы или класса.
3.Идеи, легитимирующие власть.
4.Систематически искаженная (властью) коммуникация.
5.Формы мышления, определенные социальными интересами.
6.Ложное сознание.
7.Социально необходимая иллюзия.
8.Средство, которым социальные акторы придают смысл своему миру.
9.Смешение лингвистической и феноменологической реальностей.
10.Средство натурализации социальной реальности [10, 1–2].
Конечно, трудно говорить о каком-либо исчерпывающем определении из списка: так, «процесс производства значений и ценностей» по объему почти приближен к понятию «культура», а потому мало что говорит о специфике собственно идеологии; «ложное сознание» и «социально необходимая иллюзия» напрямую отсылают к эпистемологическим корням, но подразумевают разную «этику» в работе с идеологиями, тогда как «идеи, легитимирующие власть», могут и не быть ложными; «средство натурализации социальной реальности» оставляет без ответа вопрос о необходимости натурализации послед-ней и т. д. Сам Терри Иглтон в качестве стратегии определения предлагает постепенное «наведение резкости» и говорит о шести различных уровнях определения идеологии. Другие исследователи этого феномена (Р. Гесс, Д. Томпсон и др.) предлагают ввести различие между дескриптивным, негативным и позитивным определениями термина. В дескриптивном смысле идеология предстает относительно хорошо систематизированным рядом категорий, которые обеспечивают «рамки» для убеждений, мотиваций и поведения индивидов (Р. Гесс). Позитивное определение закрепляет за ней лишь способность «вдохновлять» группу или класс на проведение в жизнь политических интересов, которые могут быть расценены как желательные для социального целого.
Очевидно, что и нейтральное, и позитивное определения остаются слишком широкими: задача спецификации идеологии в исторической ретроспективе чаще решалась за счет привлечения социальной критики и формирования спектра «негативных» (в теории Д. Томпсона — критических) концепций: «Идеология в негативном аспекте… вызывает упрек либо в том, что она порождает массовую социальную иллюзию, либо в том, что извлекает из истинных идей “неприятный” эффект, либо потому что она сама вырастает из явно недостойной мотивации» [11, 21]. Именно поэтому «…критическая концепция связывает анализ идеологии с задачей критики последней» [14, 4].
Итак, долгое время термин специфицировался, а сам феномен (идеология) локализовывался преимущественно за счет эпистемологических ресурсов. Классическая схема, позволявшая специфицировать идеологию таким образом, в?упрощенном виде заключалась в указании на то, что идеология, как «политическое мировоззрение» групп, не просто систематизирует классовый (частный) интерес, но выражает его в форме всеобщего интереса, т. е. позиционирует себя как полное и единственно истинное знание о социальной реальности, тем самым с неизбежностью искажая подлинную картину социальной реальности в?нужном для себя русле. Критика могла вестись по двум направлениям: как в?указании на внутреннюю несостоятельность самих идей (несоответствие реальному положению дел), так и в обратном «пристегивании» идеологии к?«носителю», т. е. в прояснении того, кому выгодно такое «искаженное представление» о социальном целом (социология знания и марксизм). В последнем случае необходимо было найти социального субъекта, чье местов социальном пространстве и чье переживание социального времени подготавливали именно такую объективацию локального социального (экономического, национального) интереса в форме интереса всеобщего. Очевидно, что для этого сами социальные условия нужно представить как внешнюю для человека систему координат, которая его определяет и по поводу которой он может иметь истинные или ложные идеи. Какие альтернативы «негативным» концепциям можно предложить?
В качестве одной из стратегий ответа рассмотрим теорию А. Гоулднера. Согласно Гоулднеру специфику идеологии следует искать не в области групповых интересов, а в самом режиме обоснования политических проектов. Автор связывает возникновение как социальных наук, так и идеологии с ростом научного знания в целом и закатом более ранних традиций легитимации социального воспроизводства в частности. Хотя идеология и социальные науки развиваются в дальнейшем (что имеет свои основания) в оппозиции друг к другу, они возникают в связи с коллапсом «старых режимов» (old regimes) и основанных ими систем авторитетов. И идеология, и социальные науки являются современными символическими системами, возникшими на волне «детрадиционализации» общества и коммуникации.