В связи с этим мне хочется привести контраргумент - эпизод из воспоминаний о Швейцере некой миссис Рассел, сотрудницы Ламбарене, в 1928 г. сопровождавшей доктора в одной из его "каникулярных" поездок по Европе. Она рассказывает: "Я думаю, что если бы он не стал никем другим, то он, должно быть, стал бы композитором, великим композитором. В его импровизациях есть ярко выраженная индивидуальность, хотя очень часто это просто танцевальная музыка. Но он никогда не записывает свои импровизации и никогда не повторяет их дважды. Перед нашим прощанием накануне моей второй поездки в Ламбарене он повел меня в страсбургскую церковь св. Николая и предложил сыграть что-нибудь по моему выбору. Я выбрала прелюд и фугу ми минор, и он спросил: "А потом?" Я сказала, что хотела бы их и потом еще раз, и он повторил их снова и снова. Дважды он сыграл мне еще прелюд и фугу. Потом отключил огни и сказал: "А теперь я сыграю кое-что для Канады (так звали мою маленькую обезьянку, оставленную в Ламбарене)"- и начал импровизацию, прекрасней которой я ничего не слышала ни до того, ни впоследствии. Она была полна магии африканских джунглей и реки, залитых лунным светом, в ней были веселые игры мартышек, которые скачут среди деревьев в сиянии солнца".
Был Швейцер изначально "теоретиком" или "артистом"? Вспомним, в какой ужас приводил его в детстве вид отцовского кабинета, забитого книгами и пропитанного старой пылью. Запах книг и вид человека, сидящего за столом и вечно что-то пишущего, казались ему чем-то противоестественным, почти отвратительным. Теоретичен ли И.-С. Бах? Ясно одно: Швейцер принес свою жертву. Дело не в том, что он "теоретичен". Это не более чем иллюзия, сопровождающая образ всякого "праведника"; за любым святым тянется шлейф подозрений в нарочитости и рациональной преднамеренности действий. Дело в том, что Швейцер действовал как практический духовный воин и, следовательно, взвалил на плечи свой крест и потащил его, вполне сознательно отрекшись от некой части своей природно-языческой универсальности в пользу этического танца . Вот он, парадокс: танец с бревном на плече! Но в этом парадоксе как раз и суть "двойного бытия", суть оптимистического эсхатологизма.
5
В личности Швейцера есть и следующий парадокс: форма его мышления и соответственно текстов - вполне рационалистична, педантически-суха, а содержание - взрывчато-эмоционально, импульсивно-мистично. К своим открытиям Швейцер приходил не через интеллектуальную работу, а через переживание, через некие сдвиги в осознании себя и мира. Я бы сказал, что он приходил к своим открытиям через силу своей наивности, позволявшей напрямую сообщаться с энергией своей интуитивности, фактически являвшейся прямым отражением энергетики живого тела Земли. Основную идею космически-этичного Швейцеру подсказала сама Земля как сознательный организм. Да и кто, кроме мыслящего тела Земли, может подсказать человеку экологически безупречную культуростроительную идею? Но войти в контакт с мыслящим пульсом Земли может лишь исключительно чистое сознание, отрешенное от временно-преходящих проблем мира. Стиль сознательно выстраиваемой безупречности, столь уникально явный у Швейцера, напоминает мне о стиле духовных воинов, описанных Карлосом Кастанедой; воинов, устремленных к свободе от тщетных забот мира и культивирующих сталкинг, искусство осознавания, искусство формирования намерения, преодоления чувства собственной важности, прекращения внутреннего диалога, обретения глубинного безмолвия и т. д. Позволю себе небольшую выписку из седьмой книги К. Кастанеды: "Древние видящие увидели, что у Земли есть кокон. Они увидели - существует шар, внутри которого находится Земля. Этот шар - светящийся кокон, заключающий в себе эманации Орла (персонификация силы, творящей светящиеся живые нити, полные сознания, которыми пронизана Вселенная и человек вместе с ней. В мировоззрении Вернадского, например, сущность подобного кокона именуется ноосферой Земли. - Н. Б.) Таким образом, Земля - гигантское живое существо, подверженное действию всех тех же законов, действию которых подвержены и мы. <...> Ключом ко всему является непосредственное знание того, что Земля, в качестве живого существа, способна дать духовному воину мощнейший толчок. Этот толчок суть импульс, исходящий из сознания самой Земли в тот момент, когда эманации внутри кокона воина (невидимой обычным зрением светящейся оболочки, состоящей из энергетических волокон, полных сознания. - Н. Б.) настраиваются на соответствующие им эманации внутри кокона Земли. Поскольку и Земля, и человек являются живыми существами, их эманации совпадают; вернее, у Земли есть все эманации, присутствующие в человеке, и все эманации, присутствующие в живых существах, как органических, так и неорганических. В момент, когда происходит взаимная настройка эманаций живого существа и Земли, существо воспринимает свой мир...".
Здоровый инстинкт едва ли будет сопротивляться идее подобной корреляции. Однако одно дело - признать эту связь сугубо словесно, абстрактно-интеллектуально, на обывательско-пассивном уровне, то есть вполне безответственно, и совсем другое - пережить ее целостно и притом находясь в активной фазе "пути воина". Можно только догадываться о колоссальности пути Швейцера, прежде чем произошло это удивительное мистическое событие - ощущение своего единства с Землей. Сила чувства в этом "контакте эманаций" достигла такой степени концентрации, мощи и музыкальной чистоты звучания, что избыток его выплеснулся на интеллектуально-словесный план: родилась формула. Вспомним, что произошло это в сентябре 1915 г. на борту баржи, шедшей по реке Огове, "когда на закате солнца мы проплывали сквозь стадо бегемотов". Сознание Земли толкнуло Швейцера, и он моментально молвил: благоговение перед всем живым 2 . Но для этого открытия уже прежде следовало от пяток до макушки быть пронизанным этим энергетизмом благоговения. Ментальное тело Швейцера, будучи чистым, лишь транслировало эту весть, посланную "эманациями" Земли.
Интересно, сколько людей в каждом поколении способно испытывать именно благоговение перед тайной жизни? Стойкое и длительное, а не спонтанное-поэтическое? Вероятно, таких людей единицы. Описать благоговение, конечно же, могут сотни и тысячи писателей и журналистов, но переживают эту длящуюся сквозь жизнь эмоцию - мистики-одиночки, затерянные в толпах человеческих сомнамбул.
6
Швейцер не был ни моралистом, ни теоретическим человеком (Томас Манн категорически не прав!) по той простой причине, что его путь был путем ежедневного конкретного тренинга, столь же телесного, сколь и волевого и осознанно-ментального. Для Гёте, декларировавшего "Вначале было Дело!", все же реально изначальным оставалось Слово (спиритуалистический путь, прямо вводящий в христианство, не оттого ли Гёте столь демонстративно признавался в своем отвращении к кресту?). Для Швейцера же, восхищенного этой декларацией Гёте, изначальным было действительно практическое деянье, и уже поэтому ясно, что втайне он исповедует дохристианскую хтонически обусловленную сакральность. ("Истинная этика там, где перестают пользоваться словами". Здесь речь идет о глубине безмолвия.)
Вообще удивительна аберрация Томас-Маннова противопоставления. Говорить, что у Гёте, напрочь чуждого энергий жертвенности, была симпатия, а у Швейцера вместо живой симпатии были лишь оптимизм и этика - какая поразительная контаминация. Это что же: "олимпиец" Гёте, всю жизнь благоговевший перед собственной творческой "энтелехией" и безупречно равнодушный к судьбам окружающих, - символ "симпатического" стиля? А Швейцер, вытаскивавший муравья из ямы под сваю, тащивший чужие тяжеленные чемоданы на вокзалах и писавший тонны писем безвестным адресатам, - символ теоретизма?
Не смешиваем ли мы жанры? Быть может, все дело в том, что Швейцер "симпатизировал" духу в ближнем, а Т. Манн, апеллирующий к Гёте, - телесности ближнего в его непроизвольном жалении самого себя?
7
Швейцер был, вероятно, не более теоретичен, чем Иисус, которому противостояли именно что "фарисеи и книжники", ужаснувшиеся именно что живой этике, вполне спонтанно-телесно отвечавшей за свои постулаты, даже за самоё мысль. Это-то и ужасало и, вероятно, извне казалось исключительно теоретичным, ибо практика здесь ничем не отличалась от теории. Разве не безумие - действовать так, как говоришь? Но что здесь было первично: инстинкт действия или теоретическая формула, словесная максима? В том-то и дело, что первое. О том свидетельствует и жизнь Иисуса, и жизнь Швейцера, который ведь не вначале придумал "благоговение к жизни", а потом поехал в Ламбарене, а совсем наоборот. И не вначале он "стал христианином", а затем стал поступать по-христиански, а именно что с детства поступал в критических ситуациях по-христиански: инстинктивно-жертвенно, исходя из безупречной целостности самого себя. Нечто камертонное было в его натуре.
Кстати, вот Томас Манн и был вполне книжным человеком по стилю и духу; и потому не мог он не обожествлять словесную магию. Швейцер же как раз представляет собой редкий в новое время тип антикнижного человека, испытывавшего вначале бессознательное (вспомним все тот же ужас перед книжной пылью в кабинете отца), а затем и вполне сознательное отвращение к мертвой книжной духовности, к этому бесконечному в новейшее время раздуванию авторами чувства собственной важности за счет мыльных пузырей интеллектуально-словесных заслуг. Швейцер представляет собой редчайший тип реальных последователей Иисусова стиля - тип людей, бдительных к словесному кривлянью, умственной патетике, эстетическому и интеллектуальному тщеславию. Потому-то столь безжалостен его приговор европейской словесности: гора родила мышь. И что с того, что эта мышь блистательна эстетически и невероятно помпезно экипирована? Не случайно среди его любимых текстов - Лао-цзы, Чжуан-цзы, римские стоики. Мастера лаконичного, радикально самоответственного высказывания.