Рисуя, художник выбирает угол зрения и положение изображаемого. Концентрация внимания на тех или иных деталях фигуры или одежды изображаемого лица несет в себе информацию об отношении автора к натуре. Применяя это замечание к анализу ономасиологического материала, обратим внимание на задействованность в номинациях тех или иных фрагментов реалии. В частности, кажется не случайным отбор частей тела животных, названия которых используются как обозначающие для окружающей действительности. Так, у барана в номинациях прежде всего отражаются шерсть (барашки вербы) и рога (баранка), у козла рога и копыта (козлы, козел как спортивный снаряд), у быка и коровы массивный корпус (бык - опора моста, коровка - белый гриб) 10 . Особенно показательно наличие номинативного материала, касающегося той или иной детали, у двух реалий. Так, отсутствуют номинации, образованные от обозначения носа (мордочки, пасти) мыши, но ср. окрыситься, вскрыситься, где номинирующим образом служит оскал крысиной пасти. В равной степени знаменателен выбор положения реалии. Например, номинации от лексемы лягушка рисуют ее скачущей, подпрыгивающей (лягушка - вид насоса), а жабу - сидящей и тяжело дышащей (ср. грудная жаба). Ономасиологический конь стоит, а кобыла скачет (ср. спортивный конь, шахматный конь и кобылка 'защелка у калитки', 'кузнечик'). Устойчиво динамическую характеристику получает заяц - ср. солнечный зайчик, зайчик 'иней, идущий полосой от двери в теплое помещение', заяц 'безбилетник', 'трус'.
Указанные ономасиологические параметры аналогичны композиционным особенностям живописного портрета. В реалистическом портрете (а, очевидно, именно таким следует видеть портрет по данным языка) это параметр вполне объективный, в достаточной степени обусловленный самой натурой. Можно говорить об этом уровне ономасиологического портрета как о наименее индивидуализированном и, следовательно, наименее нагруженном этнокультурной информацией.
За выбором композиции следует выбор манеры изображения. Здесь степень субъективности повышается и, соответственно, расширяется информация о носителе языка. На смену фиксации тех или иных черт объекта приходит интерпретация. Носитель языка из реалиста превращается в импрессиониста, отражая свое впечатление от реалии. Объективно заяц петляет не потому, что трусит, а потому, что именно так он может уйти от опасности, и дрожит не от страха, а для того, чтобы мышцы всегда были в готовности реализовать бег. Но носитель языка интерпретирует это как трусость, что и находит отражение в номинациях типа трусишка зайка серенький. Брачное поведение голубей интерпретируется как показатель особой любви между ними, отсюда вовлечение лексемы голубь в целый ряд номинативных образований, несущий в себе семы ласковости, любовного отношения и т .п. Очевидно, именно здесь проявляется определенный стереотип социальных отношений, в известной степени окрашенный национальным колоритом, при котором страх диктует действие (убежать, а не застыть в неподвижности, как кролик перед удавом), любовь ассоциируется прежде всего с поцелуем и лаской, супружеская верность в идеале исключает жизнь друг без друга (ср. лебединая верность) и т .п.
Данный уровень ономасиологического портрета предполагает опору на предшествующий, поскольку именно выбор точки зрения на реалию и определяет дальнейшую интерпретацию выделенных черт. Однако это не означает, что оба уровня проявлены всегда в одной и той же номинации. Не продленный интерпретационным уровнем, уровень фиксирующий оборачивается простым фотографированием объекта, демонстрирует использование образа реалии как своеобразного формального эталона. Ср.: птичка, галочка как чисто внешние обозначения облика летящей птицы, оторвавшиеся от исходного образа и превратившиеся в символы бюрократии (сделать для галочки), в то время как птица интерпретационно реализуется как символ свободы, раскрепощенности, творчества и т .п. Правда, в подобных случаях есть основания подозревать, что интерпретация осталась невыявленной при ономасиологическом анализе. В частности, в птичьем ономасиологическом портрете также можно увидеть определенный оттенок доминанты свободы, которая "выворачивается наизнанку", будучи привязанной, прикрепленной к листу бумаги. Взмахнувшая крыльями, но не улетевшая птица дает толчок для дальнейшего интерпретационного ономасиологического штриха.
С другой стороны, возможно сосуществование мифа и объективных характеристик (или сотворение мифа на их базе), которое в дальнейшем может нивелироваться в пользу объективных черт. Ср. кукушкины слезки - о цветке со своеобразной окраской, напоминающей, с одной стороны, окраску оперения кукушки, с другой - капли упавшей жидкости, - и миф о слезах кукушки по покинутым деткам. Здесь возможны номинативные линии: (окраска оперения - окраска цветка) *кукушкин цветок - (капля-слеза) - кукушкины слезки или наоборот (слезы кукушки - окраска цветка в форме капель) кукушкины слезки - (цвет оперения кукушки).
Если интерпретационный уровень аналогизируется с манерой портретного письма, то оценочный может восприниматься параллельно выбору красок. Ономасиологический портрет в конечном счете знает две краски: черную (отрицательная оценка) и белую (положительная). Оценка определяется содержанием интерпретационного уровня (трус - минус, трудолюбие - плюс), однако выпрямляет и обедняет исходную интерпретацию. Ср. отразившееся в таких номинативных единицах, как сравнения, представление о дубе как о могучем, прекрасном, надежном человеке и номинацию дуб 'тупица', где сема твердости оценена однозначно негативно. Можно говорить о неизбежности прихода каждой интерпретационной характеристики к той или иной оценке, чаще всего отрицательной. Однако нельзя не видеть наличия некоторого количества безоценочных портретов. Ср.: крыса - отрицательный портрет, в котором изобразительный и интерпретационный уровень почти нивелировались, и мышь - в целом нейтрально окрашенный портрет.
Приводимые примеры уже продемонстрировали, что нередко (а может быть, и всегда) показателен не один портрет, а, так сказать, "портретная галерея". Другими словами, портретные черты проявляются и становятся значимыми прежде всего через сравнение. Масштабы таких сравнений могут быть различными: и внутри одного класса реалий (животные одного вида, самец и самка 11 ; представители территориально или генетически близких этносов и т .п.), и между видами в масштабах рода (например, у животных - дикие и домашние, "гады" и домашние животные и т .п.). С другой стороны, возможны сопоставления "мастеров разных школ" - ими становятся межъязыковые параллели, позволяющие воссоздать специфику, например, русского и тюркского ономасиологического портрета зайца или русского и английского портрета представителя той или иной национальности. Ср., например, выводы Д. П. Гулика, установившего различия в номинативных портретах цыгана, воссоздаваемых по данным русского и английского языков. Во-первых, в русском языке сильнее тенденция обобщать ассоциации, связанные с "цыганами", - через этноним или его дериват обозначается целое понятие (например, "веселье", "плутовство", "диковатость" вообще); в английском языке "цыганские" ассоциации часто используются лишь для характеристики весьма конкретных реалий, существующих в англоязычных сообществах (этнонимом или его производным обозначают здесь не "склонность петь и танцевать" вообще, а "танцора в массовых сценах музыкального шоу", не "жизнь вне дома" как явление, а лишь, в частности, "трапезы на открытом воздухе", причем в отношении к собственной традиции пикников, и т .п.). Во-вторых, в русском портрете явно больше характеристик, заключающих в себе отрицательную оценку. Кроме общих с английским "негативных" мотивов "обмана и плутовства", "неокультуренности", в русском "цыгане" присутствуют "пересмешничество", "бестолковость", "безалаберность", "диковатость", а также общая негативная характеристика - образ "незваного гостя", "нежелательного элемента". В-третьих, в английском языке отразилась идея неоднородности цыганского этноса, обусловленная фактом обитания его в различных странах. В русской же языковой картине мира данный этнос предстает как "единый и одинаковый повсюду". Если учесть детальность социальных характеристик, то можно охарактеризовать английский портрет - по сравнению с русским - как более этнографический. Русский же аналог данного портрета с его тенденциями к обобщению "этнических ассоциаций", к негативной оценке всего "этнического образа" в целом и его абсолютизацией приближается к языковому отражению "чужака" вообще. В этом смысле русский портрет в отличие от английского более мифологичен 12 .
При создании ономасиологического портрета приходится считаться с теми искажениями, которые наслаиваются в процессе существования лексемы в языке. Например, при осмыслении библейских Вавилона и Палестины в русском языке существенно влияет на судьбу лексем фонетическая близость глаголу вилять (для Вавилона), существительных пластина , поле, лепестина (для Палестины). С другой стороны, последовательное разворачивание метафоры чревато опасностью найти в сравниваемом объекте все особенности, присущие избранной сфере отождествления. В нашем случае такая опасность тоже существует - и связана она, в первую очередь, с тем, что живописный портрет - явление статическое, а языковое полотно принципиально динамично. Та или иная деталь исходного представления со временем может подвергнуться переструктурированию, логика которого, как правило, подсказана когнитивными факторами (к примеру, утратой мифологических представлений, служивших исходными мотиваторами языковых единиц). Например, при интерпретации лексемы чертюга 'берестяной поплавок' естественно обратить внимание на весьма устойчивую связь черт - береста , которая просматривается, к примеру, в выражении как черт на бересте 'в хлопотах, заботах', в поговорке черт ли ему на бересте пишет. Сюда же, вероятно, можно подключить представления о том, что послание черту или лешему с просьбой о возвращении потерявшегося в лесу человека надо писать непременно на бересте. Возможно, эта связь появилась вследствие того, что рисунок на бересте воспринимался как загадочные "чертовы" письмена. Однако для лексемы чертюга вполне можно допустить и отсутствие связи с указанными представлениями: мотивирующим моментом может служить подвижность поплавка, мелькающего над поверхностью воды, или же скорость, с которой закручивается распаренная береста в трубочку при изготовлении поплавков (подвижность черта прописана в языке достаточно определенно, ср., например: как черт в решете 'о крайне неспокойном человеке', носиться, как черт на ходулях 'быстро бегать').