Сюрреализм основывается на вере в высшую реальность некоторых форм ассоциаций, в то, что художника окружают непознаваемые «вещи в себе», а за реальными явлениями стоит некая сверхреальность. Метафоричность абсолютизируется в сюрреализме и доводится до весьма смелых, эпатирующих сопоставлений друг с другом несопоставимых предметов. А. Бретон в программной статье «Сообщающиеся сосуды» отмечает, что сравнение максимально отстающих друг от друга объектов или другой способ создания захватывающей или внезапной формы является фундаментом поэзии сюрреализма, который основывается на вере во всемогуществе грезы.
Среди приемов сюрреализма – приемы монтажа на основе далеких ассоциаций. В результате на место системы образов приходит система символов, имеющих, в отличие от образов, неограниченное количество интерпретаций. Из произведений исчезают характеры, сюжет, жизнеподобные элементы, их заменяет шокирующая неожиданность и новый способ моделирования действительности, который можно определить как ее переструктурирование.
Кроме записей сновидных сеансов, приемов монтажа, распространенным приемом создания текста стала словесная игра «Изысканный труп», участники которой подписывали к невидимым ими существительным-подлежащим глаголы-сказуемые с подчинёнными им словами. Что получается в результате таких игр – известно: это довольно распространённая забава в быту школьников и студентов всего мира. Но только сюрреалисты решились объявить эту нехитрую игру произведением искусства, поскольку она вполне совпадала с их представлением о спонтанности творческого процесса, его непредсказуемости. Тот же приём использовался и в других играх – и например, при составлении связных диалогов, в которых отвечающий не знает задаваемого ему вопроса. В результате получаются такие определения: «Что такое самоубийство? – Много оглушающих звонков; Что такое радость жизни? – Это шарик в руках школьника; Что такое живопись? – Это маленький белый дым». Диалоги эти, вполне подобные тем, что сюрреалисты сочиняли для героев своих индивидуальных пьес, нельзя назвать абсолютно лишёнными смысла – напротив, неожиданное столкновение фраз заставляет читателя искать в них скрытый смысл, и это, как правило, удаётся.
Продолжая теоретическое самоопределение сюрреализма, в 1927 году создаёт свой «Трактат о стиле» Луи Арагон, обосновав в нём принципиальный отказ сюрреалистической словесности от соблюдения правил правописания. Именно от них начался сознательный отказ поэтов самой разной ориентации от использования в стихах традиционной, «прозаической» системы знаков препинания. Вообще, поэты-сюрреалисты заметно расширили диапазон художественных средств европейской поэзии. Они утвердили господство в ней свободного стиха (верлибра), не сковывающего поэта ограничениями в виде слогового метра, рифмы, регулярной строфики и так далее. Не менее важным оказался и отказ от обязательной логической связи элементов, переход от жёсткой конструкции поэтического текста к лирическому потоку сознания, включающему в себя на равных правах и закономерные, и совершенно произвольные, случайные ассоциации.
Экспрессионизм – наиболее характерен для немецкой литературы первой половины ХХ века. Термин экспрессионизм (выражение – фр.) был введен Х. Вальденом, редактором журнала «Штурм» в 1911 году для обозначения взвинченной эмоциональности, выразительности. Экспрессионисты в качестве героя выдвинули мятущуюся, захлестываемую эмоциями личность, не способную ввести гармонию в разрываемый страстями мир. Философская основа направления – трактат О. Шпенглера «Закат Европы» с рассуждениями о духовном кризисе, апологетика бессознательного в трудах А. Бергсона, социальный пессимизм А. Шопенгауэра. Экспрессионизм – острейший отклик на противоречия эпохи, проблему отчуждения человека, технократизацию существования общества. Экспрессионизм деформирует непосредственный жизненный опыт, искажает привычные предметные формы, тем самым выказывая недоверие к реальности, которая «выдает» свою суть лишь под пыткой деформации. Разорванность становится ведущей эстетической категорией, демонстрируя индивидуальность, смятенную хаосом мира. Для «активизации» искусства экспрессионисты используют такие средства как схематичность, гипертрофация, гротеск, антитеза.
Бертольд Брехт оставил глубокий след в развитии немецкого и мирового театра. Эпический театр. Прежняя драма, названная Брехтом «аристотелевской», культивировала чувства жалости и сострадания к людям, основывалась на принципе катарсиса. Катарсис – необычайная, высшая эмоциональная напряженность. Эту сторону катарсиса Брехт признавал и сохранил для своего театра; эмоциональную силу, пафос, открытое проявление страстей мы видим в его пьесах. Но очищение чувств в катарсисе, по мнению Брехта, вело к примирению с трагедией, жизненный ужас становился театральным и потому привлекательным, зритель даже был бы не прочь пережить нечто подобное. Брехт постоянно пытался развеять легенды о красоте страдания и терпения, хотел, чтобы трагедия возбуждала размышления о путях предотвращения трагедии.
Взамен этих чувств Брехт призывает театр вызывать эмоции социального порядка – гнев против поработителей и восхищение героизмом борцов. Вместо драматургии, которая рассчитывала на сопереживание зрителей, Брехт выдвигает принципы построения пьес, которые бы вызывали в публике удивление и действенность, осознание общественных проблем. Брехт вводит прием, названный им «эффектом очуждения», состоящий в том, что хорошо известное преподносится публике с неожиданной стороны. Для этого он прибегает к нарушению сценической иллюзии «подлинности». Он добивается фиксации внимания зрителя на важнейших мыслях автора с помощью введения в спектакль песни (зонга), хора. Брехт полагал, что главная задача актера – общественная. Он рекомендует актеру подходить к образу, создаваемому драматургом, с позиций свидетеля на суде, страстно заинтересованного в выяснении истины, то есть всесторонне анализировать поступки действующего лица и их побудительные мотивы. Брехт допускает актерское перевоплощение, но только в репетиционный период, на сцене же происходит «показ» образа.
«Мамаша Кураж и ее дети» (1938) – пьеса из эпохи Тридцатилетней войны, задуманная Брехтом как предостережение простым людям, обманутым фашистской пропагандой.
Характеры героев в «Матушке Кураж» обрисованы во всей их сложной противоречивости. Наиболее интересен образ Анны Фирлинг, прозванной матушкой Кураж. Многогранность этого характера вызывает разнообразные чувства зрителей. Героиня привлекает трезвым пониманием жизни. Но она – порождение меркантильного, жестокого и циничного духа Тридцатилетней войны. Кураж равнодушна к причинам этой войны. В зависимости от превратностей судьбы она водружает над своим фургоном то лютеранское, то католическое знамя. Мамаша Кураж бредет вслед за армией, стараясь нажиться, и в то же время лелеет мечты, что своих-то детей, двух сыновей и дочь, она сумеет уберечь от гибели. Однако жизнь безжалостно рушит ее иллюзии: гибнут сыновья, умирает и дочь, немая Катрин. Один за другим исчезают друзья мамаши Кураж. Старая женщина, которая хотела нажиться на войне, остается одна, сломленная горем.
Волнующий Брехта конфликт между практической мудростью и этическими порывами заражает всю пьесу страстью спора и энергией проповеди.
Помимо раскрытия конфликта посредством столкновения характеров Брехт дополняет картину жизни в пьесе зонгами, в которых дано непосредственное понимание конфликта. Наиболее значительный зонг – «Песня о великом смирении». Это сложный вид «очуждения», когда автор выступает словно от лица своей героини, заостряет ее ошибочные положения и тем самым спорит с ней, внушая читателю сомнение в мудрости «великого смирения».
Вся пьеса, критически изображающая практическую, полную компромиссов «мудрость» героини, представляет собой непрерывный спор с «Песней о великом смирении». Матушка Кураж не прозревает в пьесе, пережив потрясение, она узнает «о его природе не больше, чем подопытный кролик о законе биологии». Трагический опыт, обогатив зрителя, ничему не научил матушку Кураж и нисколько не обогатил ее. Катарсис, пережитый ею, оказался совершенно бесплодным.
Франц Кафка демонстрирует в своих произведениях совершенно особенную художественную манеру, перекликающуюся в некоторых аспектах с эстетикой экспрессионизма. Писатель часто прибегает к таким средствам сатирического иносказания и философского обобщения, как гротеск, аллегория, притча. Герой новеллы «Превращение» (1914) маленький чиновник Грегор Замза обнаруживает, что превратился в огромное насекомое. Это неправдоподобное событие изображается обстоятельно и подробно, с большим количеством натуралистических деталей и в результате вызывает жуткое ощущение достоверности. Но подлинно ужасное заключается в другом: Грегор Замза оказывается совершенно одиноким и беспомощным в своей беде. Добрые отношения, которые связывали героя с людьми, были лишь видимостью: даже семья Замзы не чает, как избавиться от чудовищного человека-насекомого, и в конце концов способствует его гибели. Мотив превращения, распространенный в фольклоре и литературе, в данной повести трактуется по-новому. Превращение у Кафки возможно только в одну сторону, в сторону зла, оно необратимо, так как посочувствовать, полюбить и тем самым спасти человека некому, одиночество непреодолимо. Роман «Процесс» (1914) – произведение, где особенно удалось сочетание фантастики и реальности, столь свойственное манере Кафки. Двое неизвестных бесцеремонно вторгаются в квартиру чиновника Йозефа К. и объявляют ему, что он арестован и против него возбуждено следствие. Йозефа К. обвиняет Суд – таинственная организация, всемогущество которой герой осознает лишь постепенно. Арест наложен на него формально и не мешает ему по-прежнему свободно передвигаться, исправно выполнять служебные обязанности, жить привычной жизнью, но непостижимая сила Суда преследует его ежечасно. Суд в романе – аллегорически-гротескное олицетворение власти, охраняющей жестокие законы общества. В жернова этой бездушной, обезличенной власти попадает Йозеф К. и погибает, как считает Кафка, не безвинно. Беда и вина Йозефа К. в том, что он пассивно и охотно следовал этим законам, не задумывался об их несправедливости до тех пор, пока сам не стал их жертвой. Смерть Йозефа К. воспринимается как возмездие за утрату человечности, как кара за бездумное отречение от исконного нравственного долга человека – служить добру. Глубокий трагизм «Процесса» отмечен печатью безысходности: человек, морально изувеченный обществом, не может вырваться из-под его губительной власти.