В патриотческом гимне «Брюс — шотландцам»,получившем название «шотландской марсельезы», сквозь образы легендарных средневековых борцов за независимость Шотландии — Брюса, Уоллеса и их сподвижников — просвечивают образы живых современников Бёрнса, шотландских «Якобинцев», членов сообщества «Друзья народа», поставленных вне закона классовым судом.
Вы, кого водили в бой
Брюс, Уоллес за собой, -
Вы врага ценой любой
Отразить готовы.
Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет -
Цепи и оковы.
Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.
Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!
Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.
Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!
Аналогично переосмысливаются в лирике Бёрнса и национально-патриотические мотивы, восходящие к шотландским песням и преданиям, сложенным после разгрома якобитского восстания 1745г. Появляющиеся в стихах Бернса образы «принца Чарли» (так называемого «молодого претендента» на престол Стюартов) и его приверженцев, изгнанных из Шотландии, не могут рассматриваться как свидетельство монархических симпатий поэта. Весьма далёкий от стремления к реставрации реакционной монархии Стюартов (ставшего к тому же явно утопичным в ту пору, когда писал Бернс), поэт ощущал в романтических преданиях о похождениях «принца Чарли» и в песнях, ему посвященных, все тот же дух народного непокорства, мятежного протеста против ненавистного английского режима. И порою, в годы Великой французской революции, по остроумному замечанию английского биографа Бернса, «якобитство» в Шотландии оборачивалось якобинством. Так, например, песня «За тех, кто далеко», написанная по мотивам старых якобитских «конспиративных» застольных песен и тостов, по праву ассоциировалась в восприятии современников с совсем другими, новыми изгнанниками — с отправленными в ссылку или брошенными в тюрьмы революционными демократами 1790-х годов.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом.
А кто не желает свободе добра,
Того не помянем добром.
Добро быть веселым и мудрым, друзья,
Хранить прямоту и отвагу.
Добро за шотландскую волю стоять,
Быть верным шотландскому флагу.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом.
За Чарли, что ныне живет на чужбине,
И горсточку верных при нем.
Свободе - привет и почет.
Пускай бережет ее Разум.
А все тирании пусть дьявол возьмет
Со всеми тиранами разом!
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом.
За славного Тэмми, любимого всеми,
Что нынче живет под замком.
Да здравствует право читать,
Да здравствует право писать.
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом.
Привет тебе, воин, что вскормлен и вспоен
В снегах на утесе крутом!
В «Дереве свободы» и других стихотворениях Бернс открыто выразил свое пылкое сочувствие революционной Франции и надежду на то, что последовав ее примеру, освобождённые народы всего мира объединятся в дружную семью. Настоящим гимном революционной демократии было знаменитое стихотворение во славу «Честной бедности» с его уничтожающим противопоставлением подлинного достоинства людей труда мнимым заслугам вельмож и богачей.
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство -
Штамп на золотом,
А золотой -
Мы сами!
Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормится трудом,
Таких зову я знатью,
Вот этот шут - природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, -
Бревно останется бревном
И в орденах, и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.
При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть
И прочее
Не заменяют
Ум и честь
И все такое прочее!
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
Сарказм Бернса переходит в патетическое пророчество грядущего торжества свободы, равенства, братства народов. Не переданный в русском переводе рефрен подлинника - “A mans a man for a that” («А человек всё равно остается человеком») - стал в Шотландии и Англии провербиальным выражением главного тезиса боевого, революционно-демократического гуманизма Бёрнса.
Для поэзии Бернса, где правдиво и горько изображается тяжкий труд, нищета и обездоленность бедняков, характерно, однако, могучее и страстное, всепобеждающие жизнелюбие, находившее себе идейную опору и в стихии народного творчества, и в просветительском мировоззрении поэта.
Такие примиренно-идиллические картины жизни бедняков, как, например, ранний «Субботний вечер поселянина», редки у Бернса: тема «счастья в бедности» чаще всего развивается им в воинствующе демократическом духе: только простой народ умеет быть верным и в любви, ив дружбе и дорожить своей родиной... Бернсу ненавистно и социальное неравенство, и религиозное ханжество — все, что калечит человеческую природу и мешает ее свободному гармоническому развитию. Все плотские радости бытия для него столь же прекрасны и достойны восхищения, как и радость созидательного труда и борьбы, поисков пытливой мысли и поэтического творчества. Идеал человека, как он раскрывается в поэзии Бернса, гармоничен и многогранен. Его лирический герой, в котором угадывается сам поэт, не знает того расщепления мысли и чувства, рефлексии и действия, которое отчасти уже намечается в поэзии сентименталистов, а впоследствии должно было еще резче проявиться в творчестве романтиков.
В жанровом отношении поэзия Бернса очень разнообразна. Наименее интересны его опыты в воспринятых от классицизма дидактических жанрах аллегорического видения или похвального слова. Гораздо ярче и оригинальнее его пародийно-сатирические травестии классицистических высоких жанров ( как, например, убийственная «Ода на смерть миссис Освальд» и др.).
Ведущий мотив творчества Роберта Бёрнса — свобода. Поэт видит ее в освобождении народа от ненавистной ему власти короля, в избавлении крестьянина от гнета землевладельца, в борьбе патриота с иноземными захватчиками и, наконец, в возможности беспрепятственного проявления всех способностей человека.
Иногда поэт перелагает старинную легенду, чтобы выразить в ней свои думы о народе. Народ бессмертен для Бернса, королям не уничтожить его, в нем - источник радости и силы. Прекрасно стихотворение «Джон Ячменное Зерно». Оно не только о вечности народа — о не нетленности самой природы. Это стихотворение — замечательный образец того, что только истинному поэту по силам в малом увидеть великое, через немногое сказать о многом. Не только свободолюбивые и патриотические стихи, но и незатейливые на первый взгляд картинки быта у Бернса — высокохудожественные произведения. Мир его поэзии — мир бедного, честного и отзывчивого фермера. Поэт находит радость и красоту в деревенских удовольствиях, в мимолетных свиданиях, в дружбе двух поселян. Ему интересны гнездо полевой мыши, срезанная маргаритка, пустеющие осенью поля. «То, что важные сыны учености считают глупостями, для сыновей труда имеет глубокое, серьёзное значение: горячая надежда, мимолетные встречи, нежные прощания составляют для них самую радостную часть их существования», - писал Бёрнс. Стихотворения, посвященные незначительным эпизодам, - о том, как он, идя за плугом, разорил гнездо полевой мыши, о подрезанном плугом маргаритке, приводят в пример небычайной душевной тонкости и мягкости Бёрнса, его любви к природе. Все эти черты были присущи Бернсу, но мы можем найти их и у сентименталистов. Проявлять чувствительность и проливать слёзы по поводу каждой раздавленной букашки было модно в конце ХVIIIв. Но Бёрнс, создавая эти стихотворения, думал о постоянно волновавшей его трагедии — о судьбе крестьянства. Оттого эти стихи приобрели большую искренность, теплоту и звучат гораздо серьёзнее чувствительных экспромтов.