Если еще раз взглянуть на сон немного в другом ракурсе, и уделить внимание развитию отношений Раскольникова с отцом, то перед нами предстает очень интересная картина. Видя общий грех людей, избивающих лошадку, он сначала кидается за помощью к отцу, затем к мудрому старику, но, поняв, что они ничего не могут или не хотят сделать, бросается защищать лошадку и наказывать обидчика сам. Но лошадка уже мертва, а обидчик даже не замечает его кулачков, и, наконец, отец ловит его и вытаскивает из ада и содома, в который он вверг себя своей ненасытной жаждой справедливости, в тот момент он теряет веру в могущество отца и его способность устроить так, чтобы страдания не было. В этот момент он теряет веру в могущество Бога. Эта идентичность отца с Богом заметна во многих местах романа. Смерть отца делает Раскольникова «единственным упованием и надеждой» его сестры и матери, он теперь «их все» - т. е. вершитель их судеб, тот, для кого всем жертвуют, но лишь потому, что на него только надеются. Написав ему об этом, Пульхерия Александровна беспокоится в конце письма, не посетило ли его модное безверие , и просит вспомнить, как они молились вместе, когда был жив отец Раскольникова. Вера, благодать напрямую соотносится здесь с жизнью отца – Бога. Во время романного действия отец мертв, «мертв» и Бог в сердце Раскольникова.
Для Раскольникова, как для личности трагической мироориентации весь мир, пространство мира поделено на части, на два ряда противостоящих друг другу ценностей, на два пространства: пространство церкви и пространство кабака. Еще раз обратимся к тексту: «Местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо больше изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Городок стоит открыто, как на ладони, кругом ни ветлы; где-то очень далеко, на самом краю неба, чернеется лесок. В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он проходил мимо него, гуляя с отцом. Там всегда была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло пели и так часто дрались. Кругом кабака шлялись всегда такие пьяные и страшные рожи… встречаясь с ними, он тесно прижимался к отцу и весь дрожал. Возле кабака дорога, проселок, всегда пыльная, и пыль на ней всегда черная. Идет она, извивается, далее и в шагах в трехстах огибает вправо городское кладбище. Среди кладбища каменная церковь с зеленным куполом, в которую он два раза в год ходил с отцом или матерью к обедне, когда служили панихиды по его бабушке. <…> Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частию без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Ребенок любит церковь и ненавидит кабак, его пугают «пьяные и страшные рожи», спасение от которых он пытается найти у отца (Бога), но дорога к церкви лежит мимо кабака. Раскольников должен выбирать ибо не знает, оба эти ряда ценностей включены в целое мира, а не противопоставлены друг другу.
Он любит храм, но его отец, ведущий его в церковь, его Бог, бессилен перед бушующей толпой, бессилен остановить убийство лошадки. Видя немощность своего Бога, Раскольников присоединяется к кабаку.
Видение Раскольникова накануне убийства, грезы наяву о Египетской пустыне – пребывании его души до преступления в месте, антогонически ему не присущем, в месте, прославившемся монашеством первых веков христианства. О том, что Раскольников монах, аскет, подвижник будет неоднократно сказано. На кануне окончательного извращения Раскольниковым своего призвания ему как бы напоминают, какой земли житель он есть: «<…> он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, мирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьёт воду, прямо из ручья, который тут же течет и журчит. И прохладно так, и чудесная – чудесная такая голубая вода, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку…» Эта греза соотносится с мигом его пробуждения после совершения убийства, свидетельствующего о том, как изменилось общество его души: «Он лежал на диване навзничь, еще остолбеневший от недавнего забытия. До него редко доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которой, впрочем, он каждую ночь выслушивал под своим окном, в третьем часу. Они – то и разбудили его теперь. «А! Вот уж и из распивочных пьяные выходят, - подумал он, - третий час, - и вдруг вскочил, точно его сорвал кто с дивана. – Как! Третий час уже!» Он сел на диване, - и тут все припомни! Вдруг, в один миг все припомнил!» Пьяных он слышал каждую ночь, но впервые ему приходит мысль о своей с ними схожести: «Если бы кто зашел, - рассуждает Раскольников, - чтобы он подумал? Что я пьян, но …» Вместо тишины, красоты, чинного обеда, чистой воды – отчаянные вопли, безобразия, грязь, пьянство. Каждой душе даровано прекрасное место для жизни, каждая душа может его покинуть или разрушить, растлить. Недаром в грезе Раскольникова прочитывается аллюзия на «Три пальмы » М.Лермонтова.
Третий сон Раскольникова, а точнее не сон - а видение наяву случился сразу после совершения преступления. «Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что за крик! Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств он никогда ещё не слыхивал и не видывал. Он и вообразить не мог такого зверства, такого исступления. <…> И вот, к величайшему своему удивлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова так, что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, - конечно, о том, чтобы её перестали бить, потому что её беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки бивший тоже что-то такое говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь.»
Характерно, что Раскольников ни минуты не сомневаясь, связывает избиение хозяйки со своим преступлением. «Но за что же, за что же, и как это можно!» - повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался но нет, он слишком ясно слышит… Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, « потому что… верно, все это из то же из-за вчерашнего… Господи!»
В сущности, перед нами описание того, что претерпевает душа, её истязание. На мой взгляд, одним из наиболее ярких образов этого сна и снов вообще, на протяжении всего романа «Преступление и наказание», является лестница. В грезах героя каждый пролет лестницы – особое мытарство. Посвященное определенному греху, и в системе романа соответствие «этажей» греха и истязания остро соблюдено: на четвертом этаже находится квартира хозяйки Раскольникова, на четвертом – квартира убитой Алены Ивановны. Лестница, по которой восходят разлучившиеся с телом души, для того, чтобы предстать перед Богом.
Четвертый сон Раскольникова о том, как он вновь убивает и не может убить старушку. Своего рода сон – издевательство, сон – глумление «старой ведьмы» и толпы над героем. Мне кажется, его можно рассматривать и как сон – прощение, так как к этому моменту Раскольников признал себя «тварью дрожащей» и вспомнил, и пожалел Лизавету. «Он бьет и бьет по голове старушку, но от ударов его столько же вреда, как от брыкания и лягания кобыленки в его первом сне. Он думает, что может убить и что его боятся, но оказывается, что он бессилен совершить преступление, и над ним смеются.»10
«Он постоял над ней: «боится!»- подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже не шелохнулась от его ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать, но она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, - так и заливалась тихим неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и сильнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площади, на лестнице и туда вниз- все люди, голова с головой, все смотрят, но все притаились и ждут, молчат…»5 Раскольников обнаруживает, что старуха живая, когда заглядывает ей снизу в лицо- пока он смотел сверху вниз, она для него и живая была- мертвая(«деревянная»5). Смех прощает его и уравнивает с людьми, которые ждут, что он спустится к ним, смешается с ними, тоже будет «голова с головой.»
«Таким образом, смех, юмор гармонизирует разорванную трагическим сознанием действительность, требуя от каждой ценности принять свою относительную «цену» в ряду других и не претендовать на абсолютную «цену» и значение.»10
В своей статье Татьяна Касаткина проводит параллель со сном Григория Отрепьева («Борис Годунов» А. С. Пушкина). Дух – самозванец, забивший тело, предавший душу на поругание, узурпировавший право « решать, кому жить, кому умереть», оказывается неспособным осуществить это право: плоть может убить плоть, но при встрече духа с духом насильник терпит сокрушительное осмеяние.
В этом сне получает развитие и образ лестницы, продолжающий мотив самозванства, развенчанного на вершине лестницы на виду у площади, разоблачение неправедно поднявшегося к вершине.
Анализируя этот сон, я не могла не отметить очень интересную деталь.