Подтверждением живого интереса Хвостова к истории исторической науки, к ее прошлому и современным научным течениям могут служить опубликованные им многочисленные рецензии на новые труды по всеобщей истории (Э.Лависса и А.Рамбо, Эд. Мейера, П.Гиро и др.), а также заметки об отдельных ученых, среди которых особо отметим содержательную статью о Т.Моммзене.71
Хвостов не только со вниманием следил за состоянием исторической науки; он испытывал глубокий специальный интерес к ее святая святых - к теории и философии исторического познания. Впрочем, для ученого, который в истории всем другим направлениям предпочитал социологическое, такое пристрастие к теории было только естественно. Еще в московские годы он откликнулся специальной заметкой на новую книгу С.С.Арнольди "Задачи понимания истории",72 а в Казани в 1905 г. приступил к разработке специального курса по методологии и философии истории. "В этом году, - свидетельствует А.С.Шофман, - им была представлена по этому курсу программа трех публичных лекций. В первой из них рассматривались вопросы о предмете истории как науки, об истории как конкретной науке об обществе, об отношении истории к другим общественным наукам, о художественном и моральном элементах в истории. Вторая лекция касалась методов истории: описательного, прагматического и социологического; здесь же анализировались виды исторических источников, приемы их внешней и внутренней критики, методы реконструкции исторического прошлого. В третьей лекции изучаются вопросы о применимости естественно-исторического метода в изучении исторических явлений; дедукция и индукция в анализе исторических явлений; (говорится) о факторах исторического развития".73 Читавшийся Хвостовым как в университете, так и на Высших женских курсах этот цикл лекций по теории исторической науки был позднее издан по записям его слушателей.74 Литографированному изданию этих лекций [389] предшествовала публикация небольшой заметки о задачах исторической науки.75
Наряду с собственно научными проблемами, которыми он занимался и как практический исследователь, непосредственно изучавший явления древней истории, и как теоретик, Хвостов постоянно держал в поле своего зрения также и вопросы педагогики. Он был настоящим университетским профессором, для которого было очевидно значение как собственно научной, так и преподавательской деятельности. Он живо отликался на современные дискуссии по поводу постановки историко-филологического образования и необходимых здесь реформ76 и никогда не уклонялся от участия в работе соответствующих совещаний, если его туда делегировали (даже, как мы видели, в условиях начавшейся Гражданской войны). Интерес его к живому делу преподавания был столь велик, что даже во время заграничных командировок, всецело, казалось бы, поглощенный изучением папирусных коллекций, он находил время, чтобы посетить занятия, к примеру, в Венском или Оксфордском университете, вникнуть в систему их проведения и извлечь для себя надлежащие уроки.77
Понятно, что при таком отношении к делу он не мог не стать центром притяжения для своих казанских слушателей. Он был выдающимся учителем науки, и под его руководством в Казани сформировалась целая группа молодых специалистов по всеобщей истории, успевших заявить себя еще в дореволюционные годы. Из этих учеников Хвостова должны быть упомянуты Н.П.Грацианский, специализировавшийся, впрочем, по истории западноевропейского средневековья, И.В.Миротворцев и С.П.Сингалевич, непоредственно продолжавшие дело своего учителя - изучение греко-римского Египта, а также В.Ф.Смолин, обратившийся к истории Античного Причерноморья, к темам скифов и Боспора.78
[390] В заключение обзора новых направлений, развивавшихся в русском антиковедении на рубеже ХIХ-ХХ вв., упомянем о еще одном характерном явлении - об общих трудах историко-социологического характера, принадлежавших перу не антиковедов, а всеобщих историков широкого профиля Николая Ивановича Кареева (1850-1931 гг.) и Роберта Юрьевича Виппера (1859-1954 гг.).79 Так же как и М.М.Хвостов, оба были воспитанниками Московской исторической школы: Кареев окончил Московский университет в 1873, Виппер - в 1880 г. Оба были учениками выдающегося специалиста по новой истории В.И.Герье и основные свои труды создавали в том же направлении: Кареев прославился работами по истории французского крестьянства и великой революции конца ХVIII в., Виппер внес существенный вклад в изучение духовной жизни, общественно-политических идей и исторических учений Европы нового времени (с ХVI по ХIХ в.). Кареев позднее преподавал в Петербургском университете, между тем как Виппер вернулся в свою Alma mater и долгие годы был там профессором. Но, при видимом различии жизненных путей, обоим было присуще характерное для Московской школы влечение к общим социологическим вопросам, побуждавшее их, с одной стороны, к специальному занятию теорией исторического познания, а с другой - к широким сравнительно-историческим штудиям, к созданию общих исторических обзоров, включавших все разделы всеобщей истории - и новое время, и средние века, и классическую древность.
Перу Кареева принадлежит несколько серий учебных и научно-популярных книг, начинавших каждый раз с древности. Это, во-первых, серия "Введений" к университетским курсам по всеобщей истории. Первый из пяти томиков - "Ведение в курс истории древнего мира (Греция и Рим)" (Варшавские университетские известия, 1882, ( 1-12; изд.3-е, СПб., 1895). Затем, серия учебников для средней школы, первый из которых - "Учебная книга древней истории" (СПб., 1900; изд.9-е, 1914). Наконец, и самое интересное, - серия типологических очерков по социально-политической истории, возникших из курсов, читанных Кареевым на экономическом отделении [391] Петербургского политехнического института. Два первых таких очерка относятся к древности: "Государство-город античного мира" (СПб., 1903; изд.3-е, 1910) и "Монархии древнего Востока и греко-римского мира" (СПб., 1904; изд.3-е, 1912).
Первая из этих книг посвящена истории античной гражданской городской общины (греческого полиса и римской цивитас) от ее первоначального независимого существования до превращения в элемент территориального монархического государства (римский муниципий). При этом подробно рассматриваются все главные стороны этого исторического явления: понятие государства-города, его возникновение (включая тему синойкизма) и первоначальная структура, его дальнейшее становление в связи с экономическим прогрессом и сословной борьбой; развитие и разные формы народовластия в Греции (Афинах) и Риме, положение личности в античном государстве, социальный вопрос и общественно-политическая мысль; наконец, различные формы объединения государств-городов, гегемонистские союзы - спартанский, афинский и римский, и заключительное превращение Рима в универсальную, т.е. мировую, монархию. Во второй книге специально рассматривается иной тип государственного единства - универсальная монархия. При этом специально отмечается, какое наследие восточная монархия оставила эллинистическим царствам, а эти последние, в свою очередь, - Римской империи.
Обе названные книжки носят научно-популярный характер. Автор - не антиковед, ему знакомы главные источники (так, в первой работе он широко пользуется Аристотелем и Полибием),80 но его главными опорами яляются новейшие пособия, в особенности основополагающие труды Фюстель де Куланжа и Эд. Фримена, К.Ю.Белоха и Эд. Мейера. При всем том он отлично разбирается в сути затрагиваемых проблем; более того, общая историческая культура и приверженность к сравнительно-историческому методу позволяют ему избежать тех крайностей, в которые нередко впадали его именитые предшественники. Так, он справедливо отклоняет, как одностороннюю, попытку Фюстель де Куланжа вывести весь строй древней гражданской общины из религиозного начала, из культа предков и домашнего очага. Он понимает искусственную [392] схематичность взглядов К.Бюхера на стадии экономического развития, согласно которым вся классическая древность оказывается втиснутой в узкие рамки домашнего, замкнутого на себя хозяйства. Наконец, он в принципе не приемлет тезис некоторых современных мыслителей и ученых, в первую очередь, Бенжамена Констана и того же Фюстель де Куланжа, о коренном различии мира античного и новейшего, в частности, в том, что касается положения личности. Мнение названных авторитетов о том, что в античном мире первенствующее значение имело государственное начало перед личным, тогда как в новейшем европейском мире, наоборот, над всем превалируют интересы личности, расценивается как антиисторическое: подавление личности сначала родом, а затем государством не было в классической древности явлением перманентным, развитие совершалось, как и в новое время, в сторону все больших свобод для индивидуума, только это развитие не было столь полным и результативным, как в Новой Европе.
Вообще, как правильно подметил В.П.Бузескул, то обстоятельство, что Кареев не был сугубым специалистом-антиковедом, имело и свою хорошую сторону: "он мог взглянуть на историю древности с свежей, иной и более широкой точки зрения; он мог пользоваться сравнительным методом, приводить много аналогий и делать сравнения... Словом, - заключал Бузескул, - обе его книжки, вовсе не претендующие на самостоятельность научных исследований, являются полезными популярными пособиями и достигают той цели, о которой заявляет сам автор, - "возбудить в читателе интерес к античности, к которой, к сожалению, всем хорошо известные обстоятельства внушают большею частью только чувства, противоположные всякому желанию подойти к предмету поближе".81