Жизнь Ростовцева за границей вошла в сравнительно нормальную колею только тогда, когда он получил приглашение в США, в Университет Мэдисона (штат Висконсин). Проработав там пять лет (1920-1925), он перешел в несравненно более престижный Йельский университет (в Нью-Хейвене, штат Коннектикут), где его по-настоящему оценили и где для него были созданы самые благоприятные условия. По предложению Ростовцева Йельский университет даже включился в начатые еще французами широкомасштабные раскопки древнего поселения на Евфрате Дура-Европос, развалины которого были обнаружены после Первой мировой аойны. Совместная американо-французская экспедиция провела здесь десять археологических сезонов (1928-1937 гг.), благодаря которым эллинистическая (а позднее парфянская, римская и снова иранская) крепость Дура-Европос стала "сирийскими Помпеями". Ростовцев руководил как самими археологическими работами, так и изданием девяти томов предварительных сообщений (окончательная публикация материалов была осуществлена лишь после Второй мировой войны).52
В Йельском университете Ростовцев активно работал до 1939 г., когда, отойдя от преподавания, он перешел на положение заслуженного профессора. Он тяжко переживал начало Второй мировой войны, которая вновь пробудила в нем опасения за судьбу западной цивилизации, культуры и науки. По свидетельству одного из его учеников, тоже эмигрировавшего из России и прижившегося в Америке Э.Бикермана (его свидетельство известно нам в передаче С.Л.Утченко), мучила Ростовцева и сильная тоска по родине. В довершение ко вcему в последние годы жизни его постиг тяжелый недуг, лишивший возможности продолжать творческую работу. Он умер в Нью-Хейвене 20 октября 1952 г.
[375] В американский период научная деятельность М.И.Ростовцева пережила новый подъем. По меткому наблюдению А.Момильяно, то, что для другого человека в его возрасте (Ростовцеву было к моменту эмиграции 48 лет) обернулось бы совершенной трагедией, для Ростовцева, сумевшего пережить кризис, стало новым импульсом к творчеству.53 В написанных и изданных за границей новых катитальных трудах по социально-экономической истории античного мира он на свой лад, со страстью и увлечением, свел счеты с действительностью. В "Социально-экономической истории Римской империи" (The Social and Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926) и "Социально-экономической истории эллинистического мира" (Social and Economic History of the Hellenistic World, Vol.I-III, Oxford, 1941) он не пожалел красок на описание античных городов, этих главных очагов цивилизации, и их деятельного населения, тех общественных слоев, которые он определял общим понятием "буржуазия". И каждый раз он пытался понять причины упадка и римской цивилизации, и - что случилось еще ранее - эллинистической.
В случае с Римской империей он видел причину исторической трагедии отчасти в косной политике Римского государства и вторжениях варваров, но еще более - и здесь его пером прямо водил его русский опыт - в роковом отрыве городской цивилизации и буржуазии от крестьянства, от всех вообще низов, которые, наполнив армию и увлекая за собой "солдатских" императоров, взяли в ІІІ в. губительный верх над городом. В случае с эллинизмом он главную причину упадка относил на счет государственной политики эллинистических царей, своими регламентациями сковавших предпринимательскую инициативу и деятельность средних городских классов, а кроме того, разумеется, и на счет римских завоевателей, своими разрушениями и вымогательствами довершивших общий кризис.
Заключая этот раздел, попытаемся сжато оценить тот вклад, который М.И.Ростовцев внес в современную науку об античности. Его деятельность как исследователя античного мира была исключительно разнообразной и плодотворной. Все же можно выделить те главные разделы древней истории, которые в особенности привлекали его внимание и где он сделал более всего. Это - социально-экономическая история Римской империи, эллинизм и [376] античное прошлое Причерноморья. В каждом из этих разделов он вскрыл своими исследованиями глубинные пласты социально-экономической жизни, знание которой признано теперь непременным условием адекватного постижения античности.
В истории Римской империи Ростовцев обнажил и исследовал важнейший нерв древней государственной жизни - финансовую, именно откупную систему, проследил истоки и показал существо важной социальной новации - колоната, наконец, изучил по существу и предложил общее истолкование - пусть спорное и тенденциозное - имперскому кризису ІІІ в. и последующему крушению античного мира. В истории эллинистического времени, куда его увело стремление познать истоки той универсальной системы, которая при римском господстве охватила весь античный мир, Ростовцев не только исследовал отдельные структурообразующие элементы, такие, в частности, как самоуправляющийся город, крупное поместье и царская власть, но и определил общие контуры и судьбы как социально-экономической системы, так и цивилизации эллинизма в целом. Наконец, в истории античного Причерноморья, области, особенно дорогой отечественному антиковедению, Ростовцев досконально разработал тему взаимоотношений античности с миром окружающих варваров, показал оригинальность вклада обоих контрагентов - греческих городов и скифо-сарматских племен и, таким образом, обосновал значение этнокультурного взаимодействия как решающего фактора исторического развития. Некоторые увлечения, проявленные Ростовцевым при оценке достижений причерноморских "иранцев" (т.е. скифов) в государственном строительстве и культуре, равно как и степени конструктивного взаимодействия их с греками, не могут поставить под сомнение его большие заслуги в разработке темы "античность и варвары".54
Обладая концептуальным складом ума, непрерывно обогащая изучение античности все новыми и новыми идеями, Ростовцев всегда старался опереть их на должное документальное основание. При этом он резко расширил источниковую базу и открыл новые возможности интерпретации: свинцовых пломб и тессер - для реконструкции римской экономической жизни и быта, папирусов - [377] для изучения экономической системы эллинизма, памятников архитектуры и изобразительного искусства - для воссоздания живого облика античности как в классических, центральных ее регионах, так и на периферии, в Причерноморье и на Переднем Востоке. Но и в работе с традиционными видами письменных источников, с памятниками литературными и эпиграфическими, он показал себя несравненным мастером. Его источниковедческие штудии по античному Причерноморью, и среди них в особенности, конечно, "Скифия и Боспор", являют собой сокровищницу драгоценных мыслей, проливающих свет не только на значение тех или иных конкретных исторических данных, но и на более общие аспекты античной традиции (например, на роль Эфора в развитии идеализирующей варваров тенденции или на развитие в Причерноморье собственной, местной исторической традиции).
В лице Ростовцева в русской науке ярко выступил новый тип деятельного человека, столь характерный для России рубежа ХІХ-ХХ вв. Интеллектуально одаренный и энергичный, эрудированный и богатый идеями, разносторонний, но и предельно дисциплинированный в своих занятиях, Ростовцев воплощал в себе ту новую европейскую культуру творчества, которая проявилась и в таких его замечательных соотечественниках и современниках, как И.А.Бунин, С.В.Рахманинов, Ф.И.Шаляпин, а еще раньше - П.И.Чайковский. Его научное творчество оказалось исключительно результативным именно потому, что оно было в высшей степени органичным: оно питалось традициями мирового антиковедения, но в то же время получало импульсы и от отечественной действительности. В ряду проблем античной истории, которыми занимался Ростовцев, главнейшие безусловно те, что были навеяны русской современностью: города и средние городские классы ("буржуазия") как главные носители цивилизации; драматическая коллизия города и деревни, городских классов и крестьянства; соотношение индивидуального предпринимательства и регламентаций, исходивших от сильной государственной власти, чье существование необходимо для поддержания державного политического единства; наконец, взаимоотношения культур Востока и Запада и возможность их плодотворного взаимодействия и интеграции.55
[378] До какой степени направление исследований Ростовцева оказалось созвучно общему движению научной мысли нашего столетия, с ее характерным вниманием к фундаментальным социально-экономическим и этнокультурным процессам - это видно из того, что творчество Ростовцева, будучи интегральной частью мирового (после эмиграции - западного) антиковедения, обнаруживает вместе с тем удивительную близость с последующей, утвердившейся на его родине марксистской историографией - близость и в выборе предметов исследования и даже в наборе понятий и терминов. Это замечено не только современными исследователями его творчества56 - это ощущал и сам Ростовцев. Недаром в предисловии к "Социально-экономической истории эллинистического мира" он с таким упорством открещивается от всякого родства с марксизмом. Но сходство, очевидно, и объяснялось тем, что и Ростовцев, и позднейшая советская историография получали импульсы от сходных или даже одних и тех же сил - от новейшей социологической философии и современной российской действительности. При всем том решающим оказалось не сходство, а различие, именно принципиальное расхождение политических установок и обусловленная этим разность идейных трактовок исторических явлений и процессов.