Смекни!
smekni.com

Моцарт (стр. 7 из 9)

МУЗЫКАЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ТВОРЧЕСТВО.

Концерты, частные и публичные, составляли главную статью скудных доходов Моцарта. Он был постоянным участником музыкальных собраний у графа Эстергази, барона Ван-Свитена — его большого друга, у русского посланника князя Голицына, у графини Тун и в других богатых домах, где его ценили как музыканта и любили как человека. За эти собрания его хорошо вознагражда­ли, и повторялись они очень часто. Случалось, что его фортепиано путешествовало ежедневно из дома в дом, так как в то время фортепиано имелось далеко не в каж­дом доме. Кроме этих частных собраний, в Вене существовали так называемые академии, род наших симфонических концертов. Они устраивались по подписке, то есть если находилось 150—200 посетителей, вносивших плату впе­ред, то назначалось несколько академий. Программы их составлялись настолько большие, что в наше время од­ного подобного концерта хватило бы на два-три вечера. Моцарт, принимая участие в чужих академиях, давал и свои собственные, в которых выступал в качестве дири­жера, композитора и пианиста. Во время исполнения он требовал полного внимания от слушателей. «Ничто не выводило его так из себя, как движение, шум и болтов­ня во время музыки. Это возбуждало в кротком и весе­лом человеке величайшее раздражение, которое он явно выказывал. Известно, что однажды в середине игры он встал из-за фортепиано и покинул своих невниматель­ных слушателей».

Зачастую после утомительного концерта Моцарт по тре­бованию публики снова садился за фортепиано и импро­визировал. Он охотно исполнял это, потому что импрови­зация была любимым родом его творчества, и кто раз его слышал, тот уносил на всю жизнь неизгладимое впечатле­ние. Певица София Никлас рассказывает: «Однажды его попросили проимпровизировать. Он согласился охотно, как всегда, и сел за фортепиано. Двое из присутствующих музыкантов предложили ему две темы. Певица подошла к его стулу, чтобы следить за игрой. Моцарт, любивший с ней пошутить, взглянул на нее и спросил на своем добро­душном австрийском наречии: «Ну что? У вас тоже есть темка на душе?» Она ему пропела. Тогда он начал свою чудную импровизацию то на одну, то на другую тему и в заключение соединил все три вместе к великому удоволь­ствию и изумлению слушателей.

Случалось, что Моцарт, возвратившись домой после утомительного концерта, немедленно садился за рояль и продолжал свои импровизации до глубокой ночи. «В эти часы его творчество создавало свои божественные песни,— сообщает нам его биограф Нимчек.— В безмолв­ной тишине ночи его воображение разрасталось, возбуж­даясь к самой кипучей деятельности, и расточало все бо­гатство звуков, вложенное природой в его гений. Тут Моцарт весь превращался в чувство и созвучия, и из-под его пальцев вытекали чудные мелодии. Только тот, кто слышал Моцарта в эти часы, мог познать всюглубину и ве­личину его музыкального гения; свободный и ничем не стесненный дух его смелым полетом возносился в самую высокую область искусства».

Плодовитость его творчества была изумительна: нет та­кого рода музыкальных произведений, в котором бы он не попробовал свои силы: он писал все, начиная с танцев и кончая симфониями и операми. Двух месяцев ему было достаточно, чтоб написать большую оперу, и несколько часов, чтобы написать увертюру к «Дон Жуану». Почти что к каждому концерту он писал что-нибудь новое.

Известно, что три его лучших симфонии написаны менее чем в два месяца: 26-го июня симфония Es-dur; 25 июля — симфония G-moll; симфония C-dur — 10 ав­густа 1788 года, хотя год этот не отличался особой пло­довитостью и принадлежал к одним из самых тяжелых в жизни Моцарта. Эти симфонии стоят в ряду самых вы­дающихся произведений этого рода по тому искусству, с которым они написаны, а также по богатству и глуби­не содержания. Написанные в такой короткий промежу­ток времени, эти симфонии совершенно не сходны меж­ду собой, но, напротив того, каждая из них имеет свой определенный, ярко очерченный характер. В первой из них (Es-dur) преобладает светлое настроение. Вторая (G-moll), названная Лебединой песней (Schwanengesang), носит отпечаток мечтательности и страстности. Третья (C-dur) - Юпитер, полна величествен­ной красоты и кипучей жизни. Последняя часть ее изу­мительна по тому необычайному мастерству, с которым Моцарт, как бы шутя, сосредоточил самые сложные зву­ковые сочетания. Можно смело сказать, что одного года было бы достаточно, чтобы имя Моцарта стало бессмерт­ным, так как в один год он успевал дать искусству боль­ше, чем другой во всю свою жизнь. К сожалению, произведения, которые в наше время принесли бы ему мил­лионы, в то время не давали почти ничего. Издателей не было, приходилось издавать все за свой счет или по под­писке; большинство же своих вещей он писал для уче­ников, для своих концертов или, из любезности, для ар­тистов. Как скудно оплачивались труды, можно судить по тому, что за такую оперу, как «Дон Жуан», он полу­чил всего сто дукатов.

Известно, что Моцарт писал охотнее всего среди зе­лени, на даче или в саду. Часто случалось, что за недо­статком времени или от избытка вдохновения он проси­живал за работой целые ночи. Тогда он стучал в тонкую перегородку к своему соседу, большому любителю му­зыки и обладателю прекрасного винного погреба. Сосед знал, что значит этот стук в стену: «Моцарт работает, надо послать ему вина». Вино было необходимо для под­держания сил и бодрости во время ночной работы. Если сосед не присылал вина, то Констанция готовила ему его любимый пунш, что дало повод его врагам распростра­нить ложный слух о его любви к крепким напиткам. Все знавшие его близко и друзья его отрицали это как кле­вету. Во время его работы Констанция садилась возле него и рассказывала ему веселые сказки; слушая их и сме­ясь от всей души, Моцарт продолжал сосредоточенно и безостановочно работать над своими бессмертными про­изведениями. Гений его творил непрерывно. За обедом он забывал о еде, ком­кал салфетку и устремлял неподвижный взор в простран­ство, прислушиваясь к мелодиям, звучавшим в его голо­ве. Поэтому жена всегда резала ему говядину из опасе­ния, что в минуту вдохновенной рассеянности он вместо говядины отрежет свои пальцы. Совершая свой утрен­ний туалет, он бегал взад и вперед по комнате, очевид­но, сочинял, и часто, когда парикмахер трудился над его прической, он вскакивал и бросался к роялю, а бедный парикмахер с бантиком в руке устремлялся за ним. Во время таких приступов вдохновения Моцарт сначала напевал тихо, потом все громче и громче, наконец, весь го­рел и не терпел, чтобы ему мешали. Ему было достаточ­но двух-трех нот, одного намека, чтобы вспомнить до мельчайших подробностей все то, что мимолетом созда­ло его воображение; поэтому он никогда не расставался со своей за­писной книжкой. О необычайной быстроте его работы можно заключить из следующего факта: в Вену приеха­ла знаменитая молодая скрипачка — Стриназакки. По примеру почти всех приезжих артистов она обратилась к Моцарту с просьбой написать арию для ее концерта. Моцарт обещал, но к ужасу артистки в вечер накануне концерта ария не была начата. Моцарт, успокоив ее, сел за работу, и вскоре ария была готова. Моцарт сам исполнил партию фор­тепиано — по нотам. Но императору, смотревшему в би­нокль, показалось, что на пюпитре перед Моцартом ле­жит лист чистой нотной бумаги. Он призвал его в ложу и приказал показать ему новую арию. Моцарт принес лист совершенно девственной чистоты: всю свою партию он сымпровизировал. «Как ты смел!»—воскликнул им­ператор в негодовании. «Но ведь все ноты были!» — возразил Моцарт. Рассказывают, что накануне первого представления «Дон Жуана» увертюра еще не была на­писана, а Моцарт беззаботно проводил вечер среди дру­зей. Наконец его почти силой засадили за работу; он пи­сал всю ночь при помощи вина и сказок жены, так как каждую минуту готов был заснуть; в семь часов утра увертюра была сдана переписчику и вечером сыграна с листа с большим блеском. Эта необычайная быстрота творчества объясняется тем, что вся черная подготовительная работа совершалась у него в голове, и он записы­вал уже готовое; случалось даже так, что, записывая одно, он в то же самое время сочинял другое. Он никогда не сочинял за роялем, а, по выражению жены, писал ноты, «как письма».

Музыка Моцарта изящна, благородна, грациозна. «Моцарт бесконечный мелодист; все у него поет, темы его сонат — настоящие арии. Он мелодист приятный, благозвучный; он поет лирически, не страдая за челове­чество. Этот человек испытал так много страданий, что отклик их должен бы был звучать в его музыке, между тем она полна света, мира и душевной ясности. В его музыке редко слы­шатся страсти, но она проникнута чувством, глубокой поэзией, полна жизнерадостности и веселья. В ней нет сентиментальности, но в каждой ноте сияет любовь и красота. В музыке его нет ничего грубого, пош­лого; душа его какою была в жизни, такою же вылилась и в его творениях; «за что ни брался Моцарт, из всего у него выходили жемчужины».

Любимой формой сочинения Моцарта, более всего удовлетворявшей потребностям его духа, была опера; и она всецело обязана ему своим развитием и тем драма­тизмом, который впервые у него выступил в музыке на­равне с действием и со словами. До него в опере, как и во всей музыке, царила итальянская школа, основанная на ложных началах. Ее главная цель была виртуозность и внешние эффекты; на содержание, на соответствие слов с музыкальной фразой не обращалось внимания. Свободный полет фантазии был стеснен нелепыми пра­вилами, созданными рутиной, но не вытекавшими из внутренней потребности, что иногда мешало достиже­нию надлежащей силы и красоты выражения. Притом допускались такие антихудожественные приемы, как остановка среди фразы с целью дать возможность певцу выдержать удобную для пения гласную или показать в длинном пассаже подвижность своего голоса. Иногдадействие прерывалось в ожидании скучной ритурнели (припева) или же чтобы дать певцу время запастись воз­духом для длинной ферматы (выдержанной ноты).