Качественное изменение научного уровня русской профессуры и ее представлений о своей общественной роли скажется на уровне развития всего общества, как через то посредничество студентов, о котором упомянул Ключевский, так и через общественную деятельность профессоров, например, чтение публичных лекций, популяризаторскую и просветительскую деятельность: выпуск научных и научно – популярных изданий, участие в русских энциклопедических журналах в качестве авторов или рецензентов. Наконец, важным фактором в повышении нравственного уровня общества было то моральное воздействие, та аура благородного служения не государству, а народу, которая окружала не одно поколение русских профессоров, особенно гуманитариев. Целую галерею их портретов создал уже упомянутый нами В.О.Ключевский, сам ставший их преемником и посвятивший жизнь продолжению их деятельности. В нарисованных им образах Т.Н.Грановского, Ф.И.Буслаева, С.М.Соловьева [23] будет выделена одна общая черта: сознание своей собственной ответственности перед наукой и Россией, которое сказывалось в каждом слове и каждом поступке. Отношение к себе как к публичной фигуре заставляло их предельно ужесточать требовательность к себе, будто они хотели таким образом быстрее продвинуть общество по пути усовершенствования. Ключевский отмечает у новых поколений русских профессоров стремление не только быть популяризатором, т.е. посредником между наукой и аудиторией, но и творцом науки, генератором идей, рождающихся непосредственно на глазах аудитории, что способно было серьезным образом отозваться на их собственных представлениях о жизненном долге [24]. Тот же прием вовлечения слушателей в творческий процесс отмечает Ключевский и у другого крупного русского ученого, профессора Московского университета С. М. Соловьева, также вышедшего из плеяды студентов 1830-х годов. Описывая процесс преподавания Соловьева, Ключевский отмечал: «Слушатель чувствовал ежеминутно, что поток изображаемой перед ним жизни катился по руслу исторической логики; ни одно явление не смущало его мысли неожиданностью или случайностью. В его глазах историческая жизнь не только двигалась, но и размышляла, сама оправдывала свое движение. Благодаря этому, курс Соловьева, излагая факты местной истории, оказывал на нас сильное методологическое влияние, будил и складывал историческое мышление: мы сознавали, что не только узнаем новое, но и понимаем узнаваемое, и вместе учились, как надо понимать то, что узнаем. Ученическая мысль наша не только пробуждалась, но и формировалась, не чувствуя на себе гнета учительского авторитета: думалось, как будто мы сами додумались до всего того, что нам осторожно подсказывалось» [25].
Т.е. моральные обязанности, которые брали на себя русские профессора, чтобы весомое слово научной истины подкреплялось нравственным авторитетом и все это содействовало бы выработке у студентов определенной общественной позиции, предполагало не только способ преподавания, но и образ жизни. Русские профессора считали себя заступниками студентов перед не всегда справедливой и чересчур сословной системой русского образования. Именно поэтому нередко они вместе со студентами выступали в поддержку демократических преобразований в просвещении. Были участниками общественных и политических акций. В истории русской высшей школы было много случаев, когда профессора становились объектом политических преследований, как, например, Т.Н.Грановский или П.Н. Милюков, из-за запрета царской власти вынужденный приостановить преподавательскую деятельность в России и перенести ее в Болгарию. В пореформенный период, когда правительство начало наступление на гражданские (и без того ничтожные свободы), пять профессоров петербургского университета подали в отставку в знак протеста против притеснений студентов, почти все станут активными публицистами (Стасюлевич станет основателем журнала «Вестник Европы», Пыпин – его заместителем и исключительно плодовитым сотрудником – почти все его научные труды (общий объем - около 2000) будут опубликованы в журнале, Кавелин и Спасович тоже станут регулярными рецензентами, обозревателями, авторами), как бы подтвердив слова Чернышевского: «Журнал стоит кафедры.» Еще печальней была судьба ученых гуманитариев в Советском Союзе: от высылки оппозиционеров на «профессорском пароходе» в 1922 г. до разгрома института красной профессоры и ИФЛИ в годы сталинских репрессий.
По масштабу своего влияния на умы молодого поколения вузовский преподаватель, способный сказать новое слово в науке и подкрепить его личным авторитетом, может стоять вровень с крупным общественным деятелем. Недаром молодой Чернышевский, планируя свою будущую деятельность по осуществлению демократических идеалов, признавался, что хотел бы стать либо журналистом, либо университетским профессором, уравнивая оба вида деятельности по силе общественного воздействия. О том, что служение науке не было для молодых русских ученых самоцелью, свидетельствуют многочисленные мемуары того периода. Среди множества драматичных и ярких эпизодов общественного образования есть один малоизвестный, но очень трогательный: умирающий от чахотки 27-летний А.В. Станкевич берет клятву с двух своих друзей - Грановского и Неверова, возвращающихся в Россию после научной стажировки в Германии, что они все свои силы отдадут просвещению России, ибо в нем залог освобождения русского народа [26]. О том, насколько эти задачи были неделимы в глазах русской интеллигенции, свидетельствует один знаковый эпизод из романа Н.Гарина-Михайловского «Гимназисты», где учитель истории - всеобщий любимец, изгнанный из гимназии за вольнодумство, прощаясь со своими повзрослевшими учениками, рисует перед ними перспективу жизни, призывая не к спокойствию и благополучию, а к жертве во имя высокой цели: «Нет решенных вопросов на земле, и вопрос образования - самый острый и больной у человечества. Необходимо и необходимо возвращаться к нему, как пахарю необходимо опять и опять возвращаться к своей ниве. И это не старый скучный вопрос - это вечно новый вопрос, потому что нет старых детей, и жизнь - это нива новых и новых посевов. Эта нива пахаря - это нива жизни. Эта нива и идущий по ней плуг - закон суровой необходимости, закон, который имеет достаточно силы, чтобы неутомимо и безжалостно волочить за собой тех, кто не может уразуметь новый и неизбежный смысл его. Чтобы чувствовать и понимать, чтобы охватить этот смысл, надо уметь смотреть вперед. Как для того, чтобы рассмотреть окружающую нас местность, надо взбираться на самую возвышенную тоску, а не лезть в ямы и болота, так и в образовании людей необходима эта возвышенная точка, эта его обсерватория, с которой он мог бы общим взглядом окидывать и свою и окружающих его деятельность. Чем выше эта его обсерватория, тем производительней его работа, тем меньше риску потеряться и застрять в дебрях жизни. Высотой этой обсерватории, полетом мысли нации делятся на культурные и некультурные, миссии их бывают исторические, хотя путем страдания, но они все-таки несут людям высшую форму человеческой жизни, - или же жизнь народов сводится к зачаточной и прозябательной» [27].