Сомнительно, однако, чтобы в течение 18 дней, отделявших смерть царя Федора от бунта 15 мая, Петр Толстой, человек очень осмотрительный и острожный, очертя голову бросился в водоворот бурных событий, участие в которых могло стоить ему головы. Но версия Виллардо, дополненная сведениями из биографии боярина А.С. Матвеева – опоры Нарышкина, становится уже убедительной. "Записки" Андрея Артамоновича Матвеева, сына казненного стрельцами Артамона Сергеевича, подтверждают заявления Виллардо о том, что Толстой был адьютантом и есаулом Милославского, и в дополнение к этому, сообщает важную деталь: братья Толстые доводились И.М. Милославскому племянниками. Именно родственные отношения проясняют позицию П.А. Толстого в споре брата с сестрой за корону. Впрочем, документальных данных, подтверждающих родство Милославских с Толстым, нет. Между тем иметь бы их не мешало, ибо в другом сочинении, описывающем эти же события, племянником И.М. Милославского назван Александр Иванович Милославский, а о родственных связях Петра Толстого с Иваном Михайловичем нет ни слова.[5]
Роль Толстого в майских событиях 1682 года сводилась к тому, что он – по одним сведениям, лично, а по другим – через клевретов – распространял среди стрельцов провокационный слух об умерщвлении царевича Ивана, чем подвигнул их на поход к Кремлю.
О 12 последующих годах жизни Толстого (1682-1694) ничего не известно, кроме того, что он возобновил службу при дворе. За услугу, оказанную Софье во время бунта, Петр Андреевич был пожалован в комнатные стольники к царю Ивану Алексеевичу.
Можно сказать с уверенностью, что Софьей он не был обласкан, как, впрочем, не был окружен заботой и Петром. Имя Толстого упомянуто известными источниками лишь в 1694 г., когда он в глухомани, в Устюге Великом, служил воеводой. Во время путешествия Петра в Архангельск прибытие его в Устюг Великий было ознаменовано пушечным и ружейным салютом с крепостного вала. Воевода предложил гостям ужин.
Надо полагать, что личная встреча царя с Толстым положила начало сближения между ними. Петру удалось завоевать доверие молодого царя – в 1696 г. К этому времени Толстой вернулся на военную службу, участвовал во взятии крепости Азов и получил чин сначала прапорщика, затем капитана гвардейского Семеновского полка.
Надо отдать должное умению Петру Андреевичу приспосабливаться к изменяющейся обстановке. Другой на его месте, потерпев неудачу в борьбе за трон на стороне Софьи, замкнулся бы в себе или озлобился в ожидании либо падения, либо смерти Петра и участвовал бы в заговорах против него, как то сделал думный дворянин полковник стрелецкого полка И.Е. Циклер. Толстой так не поступил. Он проявил выдержку, терпение и понимание того, что единственный путь поправить свои дела лежал через завоевание доверия царя. Этой целью и руководствовался Петр Андреевич, когда в 1697 г. в возрасте 52 лет, будучи дедушкой, испросил у царя разрешения отправиться волонтером в Италию.
Толстой знал, что делал: ничего не могло вызвать такого расположения царя, как желание изучать военно-морскую науку.
Хотя Толстой и значился в общем списке с 37 отпрысками знатнейших фамилий, но при чтении его "Путевого дневника" создается впечатление, что он ехал в Италию в полном одиночестве и, находясь в этой стране, не общался с прочими волонтерами*. Между тем документы итальянских архивов свидетельствуют, что Толстой жил в Италии, овладевал там военно-морским делом и путешествовал по стране вместе с другими учениками.
Первое путешествие. Дневник Петра Толстого
Дневниковые записки Толстого – великолепный источник для изучения мироощущения их автора, круга его интересов и вкусов. Уместно напомнить, что почти одновременно с Толстым туда держал путь и Шереметев, тоже оставивший путевые записки.
Толстой и Шереметев занимали разные ступени социальной иерархии русского общества. Петр Андреевич отправился в путь, имея скромный чин стольника; Борис Петрович – выходец из древнего аристократического рода, боярин. Эти различия подчеркивала свита: у Шереметева она была многочисленной и даже пышной; Толстого же сопровождали два человека – солдат и слуга. Толстой вел дневник сам; Шереметев подобным занятием себя не обременял: записи вел кто-то из его свиты.
Петр Андреевич выехал из Москвы 26 февраля 1697 г., имея инструкцию с перечнем знаний и навыков, которыми он должен был овладеть в Италии. Главная цель пребывания в этой стране – научиться пользоваться морскими картами, овладеть искусством водить корабли и управлять ими во время сражения. В знак особого усердия волонтерами, и среди них Толстой, могли обучиться также кораблестроению и за это "получить милость большую по возвращении своем".
Границу России Толстой пересек 23 марта, а неделю спустя переправился на пароме через Днепр и оказался "в городе короля польскаго Могилеве". С этого времени дневниковые записи становится более обстоятельными – чем дальше на запад, тем ярче достопримечательности: "И ехал я от Вены до итальянской границы 12 дней, где видел много смертных страхов от того пути и терпел нужду и труды от прискорбной дороги". Как и Шереметева, Толстому врезался в память и вызвал у него немало переживаний путь через Альпы: "…не столько я через те горы ехал, сколько шел пеш и всегда имел страх смертный перед очима".[6]
Сопоставление дорожных впечатлений Шереметева и Толстого показывает, что путешественники обладали разной степенью наблюдательности и любознательности и далеко не одинаковым умением фиксировать свои впечатления. Предпочтение по всем параметрам должно отдать Толстому. Если бы Россия того времени знала профессию журналиста, то первым из них мог стать Петр Андреевич. Для этого у него были все данные: наблюдательность, владение острым пером, умение сближаться с людьми в незнакомой стране.
"Путевой дневник" помогает сопоставить представление о Толстом через восприятием увиденного: что привлекло внимание автора, что сохранила его память, и что попало на страницы сочинения, а что осталось незамеченным; как путешественник был подготовлен к тому, чтобы в полной мере оценить увиденное.
Цель приезда Толстого в Италию предоставляла ему право ограничить свой интерес военно-морским делом. Но Толстой-путешественник достаточно выпукло проявил одно из свойств своего характера – любознательность. Куда она его только не приводила – в церкви и монастыри, зверинцы и промышленные предприятия, учебные заведения и госпитали, правительственные учреждения и ватиканские дворцы. Он не довольствовался личными наблюдениями, так сказать зрительными впечатлениями, и постоянно вопрошал, стремясь постичь суть явления. Общению с итальянцами помогало знание языка, которым он в совершенстве овладел за время пребывания в стране.
Петр Андреевич обладал рядом способностей, крайне необходимых путешественнику: находясь в чужой стране, среди незнакомых людей, он не проявлял робости, вел себя с достоинством, как человек, которого ничем не удивишь, ибо он ко всему привык; другой дар – умение заводить знакомства, располагать к себе собеседника. Скованность была чужда складу его характера, и он быстро находил пути сближения со множеством людей, с которыми встречался.
Можно привести целый ряд примеров того, как общительность Толстого и его обаяние оказывали ему добрую услугу. В городе Бари Петр Андреевич настолько пленил губернатора, что тот обратился к своему брату, жившему в Неаполе, с просьбой учинить нашему путешественнику "почтение доброе". Приехав в Неаполь, он оказался под опекой дворянина, который, как записал Толстой, "принял меня с любовью". Гостеприимство и предупредительность неаполитанцев к Толстому проявлялись во многом: то они изъявили желание показать приезжему учебное заведение, то "неаполитанские жители, дуки, маркизы и кавалеры" просили его разделить с ними компанию в морской прогулке. Любезность неаполитанских дворян простиралась до того, что они "рассуждали с великим прилежанием о приезде" его в Рим.
Об его умении внушать к себе доверие свидетельствует любопытный факт, имевший место в том же Неаполе: вместо уплаты наличными за проживание в гостинице Толстой оставил ее владельцу "заклад до выкупу", т. е. заемное письмо на 20 дукатов, на следующих условиях: "…ежели кому московскому случиться в Неаполь приехать, чтоб тот мой заклад у него выкупил, а я ему за то повинен буду платить".
Покидая Неаполь, Толстой заручился рекомендательным письмом к мальтийским кавалерам; он "писал один мальтийский же кавалер из Неаполя и попросил их о том, чтоб они явились ко мне любовны и показали б ко мне всякую ласку".
Сравнение "Путевого дневника" Толстого с "записками путешествия" Шереметьева выясняют общую для обоих авторов черту: они чаще всего ни прямо, ни косвенно не выражают своего отношения к увиденному и услышанному и как бы бесстрастно реагируют свои впечатления. Хорошо или плохо, что улицы многих городов вымощены камнем и освещаются фонарями? Достойно ли подражания устройство парков и фонтанов или презрительное отношение к пьяницам? Следует ли перенять устройство госпиталей, где лечили и кормили бесплатно, а также академий с бесплатным обучением? Не высказал Толстой прямого отношения и к легкомысленному поведению венецианок, хотя, надо полагать, оно ему было, вряд ли по душе.
Из высказанного отнюдь не вытекает, что эмоции Толстого спрятаны так глубоко, что читатель лишен возможности увидеть позицию автора. Из такта, чтобы не обидеть гостеприимную страну, он не осуждал того, что было достойно осуждения. Из тех же соображений он не осуждал порядков в родной стране, хотя имел множество возможностей для сопоставления и противопоставления, причем родное не всегда представлялось ему в выгодном свете. Перед читателем предстает человек доброжелательный. В его взгляде скорей изумление и снисходительность, нежели вражда и настороженность.