Нам известно, что донос Диоклида был ложным, однако он, конечно, старался, чтобы ложь выглядела правдоподобно, и сперва добился полного успеха. Этот донос стал кульминацией процесса гермокопидов. Согласно ему, Диоклид, выйдя из дома ночью с целью направиться на Лаврийские рудники, где у него был раб, стал свидетелем странного сборища, происходившего в театре Диониса. Спрятавшись в тени, Диоклид якобы увидел собравшуюся в орхестре толпу числом около трехсот человек, стоявшую группами по пятнадцать-двадцать, и, при свете полной луны, сумел даже разглядеть большинство лиц. Возвращаясь из Лавриона, он узнал о случившемся святотатстве и об установленных государством наградах, однако счел более выгодным получить деньги виновников преступления, о чем переговорил с Эвфемом, сыном Телокла, а затем встретился с другими заговорщиками в доме Леогора, где они договорились, что Диоклид получит за молчание два таланта серебра, и что его услугу не забудут в случае успешного государственного переворота. Затем договор был скреплен взаимной клятвой верности, данной на Акрополе, причем со стороны заговорщиков клятву дал по-видимому, Каллий, брат Эвфема. Донести же Диоклид решил, якобы, потому, что, пообещав отдать ему деньги в следующем месяце, заговорщики не сдержали своего слова. Если принимать во внимание этот рассказ, то между осквернением герм, произошедшем в полнолуние (а эта деталь, скорее всего, соответствует действительности) и доносом должно было пройти около полутора месяцев.
Как справедливо замечает Андокид, подобный донос позволял Диоклиду привлечь к суду практически любого из афинян, внезапно "вспомнив" его. В изображении доносчика, произошедшее предстало как результат сговора сразу нескольких тайных гетерий, имевших конкретную цель - государственный переворот. Город был охвачен ужасом, аресты стали повальными, причем подозреваемых хватали и заключали в оковы, не проверяя показаний доносчиков. "Вследствие такого возбуждения народа многие видные граждане сидели уже в тюрьме и делу не предвиделось конца; напротив, с каждым днем ожесточение народа усиливалось, и число арестованных возрастало". Андокид добавляет, что уже после доноса Тевкра страх был так велик, что граждане, опасаясь быть схваченными, убегали с площади всякий раз, когда глашатай возвещал о том, чтобы члены Совета шли в Булевтерий.
Всего Диоклид назвал 42 имени, в том числе двух членов Совета, Мантифея и Апсефиона, причем Писандр внес предложение пытать всех, кто был перечислен, чтобы узнать имена остальных злоумышленников еще до наступления ночи. Мантифею и Апсефиону с трудом удалось добиться, чтобы их отпустили на поруки, после чего они немедленно бежали, бросив поручителей на произвол судьбы. Все остальные были схвачены. Среди арестованных находился молодой человек очень знатного происхождения (согласно Плутарху, его род возводили к самому Одиссею) по имени Андокид, который считался ненавистником народа и приверженцем олигархии. Это подтверждается как сохранившимися фрагментами его собственных ранних речей, так и доносом Диоклида, где он был назван одним из руководителей олигархического заговора. Согласно "Жизнеописанию десяти ораторов" Плутарха, Андокид еще до дела с гермами обвинялся в том, что во время ночной гулянки разбил какую-то статую бога и отказался выдать раба для допроса. В речи Псевдо-Лисия "Против Андокида" говорится, что он убил своего раба, чтобы тот не смог дать показаний и вследствие этого был заключен в тюрьму, где и сделал донос по поводу гермокопидов.
Вероятно, автор речи "Против Андокида" смешивает оба судебных преследования Андокида, так как, конечно, чтобы быть соучастником осквернения герм, он должен был находиться на свободе. Согласно самому Андокиду, он был арестован вместе с другими по доносу Диоклида.
Дальнейшие события развивались следующим образом: оказавшись в тюрьме и сознавая безвыходность ситуации, Андокид решил сделать донос по поводу осквернения герм и этим попытаться спасти себя и своих родственников, многие из которых, включая его отца Леогора, оказались среди арестованных. Согласно Плутарху, его склонил к этому некий юноша по имени Тимей, не упомянутый, правда, никакими другими источниками; по словам самого Андокида, его подвигли просьбы двоюродного брата - Хармида и других родичей.
Сделав донос Совету, Андокид показал, что осквернение было делом рук олигархической гетерии, членом которой он сам являлся. Инициатором этой акции стал Эвфилет, по-видимому, бывший лидером гетерии. Он внес предложение во время пирушки, однако тогда оно было отвергнуто из-за несогласия Андокида. Затем, когда последний покалечился, упав с лошади, Эвфилет все-таки осуществил свой план в его отсутствие. Андокид, однако, хранил молчание, соблюдая верность своим гетайрам, до тех пор, пока не оказался в тюрьме под угрозой пыток и смерти. Побудительным мотивом совершения кощунства над гермами Андокид назвал желание членов гетерии связать друг друга залогом верности, что показывает заговорщический характер этого кружка. Чтобы доказать правдивость своих слов, Андокид указал на большую герму, стоявшую подле его дома и чуть ли не единственную в городе, которая осталась неповрежденной, и, кроме того, позволил допросить под пыткой своего раба, который подтвердил, что Андокид в момент осквернения был покалечен и не вставал с постели. Кроме того, пританы взяли служанок из того дома, откуда злоумышленники вышли, чтобы совершить свое дело.
Теперь сам Диоклид был привлечен к суду за ложный донос и казнен. Он признался во лжи и показал, что его подговорили выступить с ложным обвинением Алкивиад из Фегунта и Аммиант с Эгины. Оба они бежали. Андокид и все другие, на которых он не указал, были освобождены; тех обвиненных, которые находились в руках афинян, казнили, за голову бежавших назначена награда.
Фукидид весьма скептически отзывается о правдивости свидетельства Андокида. Дело действительно представляется весьма темным. Андокид, по сути, подтвердил донос Тевкра, добавив к нему лишь четыре новых имени - Панэтия, Диокрита, Лисистрата и Хэредена (всем им, по его словам, удалось бежать). Возможно, он стремился скрыть истинных виновников преступления, назвав имена тех, кому, по его мнению, все равно нельзя было помочь, и добавив четыре новых лица, а также выдумав причину осквернения, как раз такую, которая удовлетворила бы разгоряченные умы афинян, а также соответствовала их представлению о деятельности тайных гетерий и, в то же время, не вызывала дополнительных репрессий. Он сам говорит об этом следующее: "Из остальных, на которых прежде донес Тевкр, ни умершие не стали бы из-за меня более мертвыми, ни бежавшие - еще более изгнанными". Относительно же четверых, имена которых назвал он сам: "Естественно было бы думать, что они скорее всего окажутся в числе тех, на кого донес Диоклид: ведь они были друзьями людей, которых уже казнили". Эти слова можно считать следствием естественного желания Андокида обелить себя в глазах соотечественников, но они могут отражать и действительное положение вещей. С другой стороны, яростная ненависть к Андокиду со стороны пришедших в 411 г. к власти олигархов говорит за то, что сообщенная им информация соответствовала действительности хотя бы отчасти. Так или иначе, но донос Андокида показался афинянам лучшим выходом из сложившегося положения и положил конец разбирательству по поводу осквернения герм.
Мы и сейчас можем лишь догадываться о настоящих виновниках и истинных причинах этого преступления. Видеть в разрушении герм простой акт вандализма, совершенный группой пьяных юнцов, как это делает Эд.Майер, не представляется нам возможным: Афины того времени являлись большим городом, лишенным ночного освещения, а число герм в нем было весьма велико, и изготовлялись они из прочного материала; разыскать (пусть даже при свете полной луны) и последовательно обезобразить подавляющее большинство из них, оставаясь при этом никем не замеченными - такое не под силу хмельной компании. Она может разбить одну, попавшуюся под руку, статую, как это, возможно, случилось с Андокидом, или даже несколько, если они расположены близко, но только не совершить подобную акцию. Видеть в случившемся интригу демократов также нельзя: во-первых, они не обладали должной конспирацией, каковая была у олигархических гетерий, во-вторых, момент перед самым отплытием на Сицилию был слишком неудачным. Версия об осквернении герм как о преступлении, долженствующем связать членов гетерии общими узами, то есть о том, что преступление было для его исполнителей самоцелью, интересна, однако масштабы его слишком велики для подобного намерения. Андокид верно заметил, что подобное дело представляет опасность для совершавших его само по себе, помимо любых свидетелей. Преступлению такого рода пристало быть тайным, подобно тому жуткому ритуалу с убийством и последующими возлияниями вином, смешанным с кровью жертвы, который устроил для своих сообщников Катилина.
Вполне вероятно, что осквернение было произведено группой, желавшей, чтобы экспедиция на Сицилию была отменена или хотя бы задержана. В конце концов то, что это случилось перед самым отплытием эскадры, не может быть простой случайностью. Еще в древности существовала версия о том, что осквернение было делом рук коринфян, которые, конечно, более всех были заинтересованы в срыве экспедиции. Это мнение было выражено рядом поздних авторов. Плутарх в "Жизнеописании десяти ораторов" пишет, ссылаясь на Кратиппа, что коринфяне послали в Афины людей, которые ночью разрушили гермы. В Лексиконе Фотия под словом Hermokopidai "сказано: "Говорят, что это преступление совершил Алкивиад, действовавший заодно с коринфянами". Маловероятно, чтобы Коринф имел в Афинах достаточно мощную агентуру, способную на подобные действия, подослать же людей им было бы затруднительно, так как оба полиса находились в тот момент в состоянии войны друг с другом. Версия о коринфянах восходит, в конечном итоге, к Кратиппу: ни у Фукидида, ни у Андокида мы не найдем на этот счет никаких указаний.