Смекни!
smekni.com

Исполнительское искусство Святослава Рихтера (стр. 6 из 7)

Рихтер в своих немногочисленных интервью много рассказывал о своих музыкально-образных представлениях. Вот что он, например, говорит о Сонате ор.57 Бетховена: "В “Аппассионате" всё происходит ночью. То ближе, то дальше раскаты грома. Ненадолго всё успокаивается, над горным озером зажигаются звёзды… Как-то я забрёл в планетарий и узнал, сколько нам до Луны. Оказывается - всего один тон! Ещё меньше - полтона - от Луны до Меркурия. Так по пифагоровской теории я добрался до Сатурна. Это - октава! По его кольцам я и вращаюсь в финале “Аппассионаты”. Обороты надо наращивать с каждым повторением, а потом сгореть в атмосфере!".

О втором фортепианном концерте Брамса: " В разработке первой части - соревнование между Аполлоном и Гиацинтом в метании диска<…> Аполлон рассёк Гиацинту лоб; тот, бедняга, иссякал кровью. И тогда Аполлон превратил его в цветок… Всё это есть и в нотах: вот эта модуляция из As-dur в a-moll, затем секстаккорд F-dur… Уже прорезается цветок. Композиторское чудо, которое нужно не только слышать, но и видеть… иметь на него нюх. Даже эти перебрасывания диска - вот тоже в нотах!".

Как ни странно, музыкальное творчество началось у Рихтера не с занятий на инструменте, а с сочинения музыки. Пианист рассказывал: "Музыку стал сочинять раньше, чем научился играть. Первые мои фортепианные пьесы были записаны отцом". В юности Рихтер увлёкся импровизаторством и, по свидетельству Нейгауза, часто в интимном кругу охотно импровизировал и говорил о желательности возрождения импровизации как особого вида музыкального искусства.

Вот что писал Нейгауз о взаимопроникновении композиторской и исполнительской сторон деятельности Рихтера: "Слушатели Святослава Рихтера и почитатели его прекрасного таланта, вероятно, не знают, каковы настоящие корни дарования артиста, в чём, собственно, секрет его исполнительского творчества. Секрет этот очень прост: он - композитор, и притом превосходный. К этому надо прибавить его стихийное пианистическое дарование… играет ли он Баха или Шостаковича, Бетховена или Скрябина, Шуберта или Дебюсси - каждый раз слушатель слышит как бы живого воскресшего композитора, каждый раз он целиком погружается в огромный своеобразный мир автора. … Так играть может только исполнитель, конгениальный исполняемым авторам, родной их брат, их друг и товарищ".

Нейгауза никогда не покидала надежда, что талант Рихтера раскроется и в этой области: "Тот, кто знаком с его детскими и юношескими опытами, кто слышал, как он импровизирует, тому совершенно ясно, что он настоящий композитор. Пока, к сожалению, вследствие огромной загруженности “чужой музыкой" Рихтер - только “потенциальный” композитор, так как писать ему просто некогда. Мне, как педагогу, хочется, чтобы огромное потенциальное дарование Рихтера расцвело и выявилось полностью. Слишком было бы обидно и для него самого, и для нас всех, если бы этого не случилось" И ещё одно юношеское увлечение Рихтера - дирижерство - первая его мечта, уже как самостоятельного исполнителя. Желание увидеть себя во главе оркестра не следует считать прихотью молодого музыканта. Работая в одесском оперном театре концертмейстером и общаясь с известным оперным дирижером Столерманом, Рихтер строил определённые планы по поводу дирижёрской карьеры. И мечта пианиста один раз воплотилась в концерте, состоявшемся 18 февраля 1952 года, в вечер московской премьеры Симфонии-концерта Прокофьева. Критика сожалела, что это доброе начало не нашло продолжения.

Нейгауз писал: "… совершенно необходимо, чтобы Рихтер со временем стал дирижёром, так как и в этой области его достижения были бы ничуть не ниже пианистических. Кто слышал, как он читает “с листа" сложнейшие оперы, камерно-симфонические произведения, тот не усомнится в справедливости моего утверждения. Дело тут в… львиной хватке, в без-ошибочности творческой воли, в непогрешимости технических средств, сразу позволяющих дать совершенное исполнение любимого произведения".

Все эти "дирижёрские" качества являются особенностями стиля его фортепианной игры. Он постоянно мыслит оркестрово, как дирижёр. Для него характерно умение соподчинять различные звуковые планы по степени их значимости, владение "звуковой перспективой", тембровыми оттенками, светотенью, поразительно точное, конструктивно-чёткое ощущение ритма и по-дирижёрски искусное владение временем.

Ещё одно увлечение Рихтера, не оставившее его на протяжении всей жизни - литература. Он благоговел перед Шекспиром, Гёте, Пушкиным, Блоком, Прустом, Метерлинком. Его энциклопедическому знанию мировой художественной литературы мог бы позавидовать любой филолог. Рихтер использовал для чтения всё свободное время. Он всегда брал с собой книги в любую дорогу. Нейгауз рассказывал, что к нему как-то подошёл Гедике, после того, как чуть не столкнулся с Рихтером на улице, и сказал: "Непременно скажите Рихтеру, что опасно читать на ходу". Рихтер рассказывал, что на уроках с Нейгаузом они часто играли в следующую игру: "Генрих Густавович спрашивал: “Что тебе напоминает h-moll’ная рапсодия Брамса? Какой сюжет? ” …Я мучился целые сутки, ничего придумать не мог. К тому же и музыка не слишком нравилась. Думал, про задание он забудет, а он опять спрашивает. Я читал тогда “Принцессу Грезу" Ростана и честно пересказал сюжет: рыцарь-трубадур влюбляется в принцессу, которую никогда не видел. А она увлечена другом этого трубадура… Трубадура настигает смертельный недуг, а гордая принцесса уходит в монастырь. Генрих Густавович сидел задумчиво, а после начал меня хвалить: “Интересно, мне бы никогда и в голову не пришло. Но всё-таки это от лукавого. Вот если б ты прочитал “Кимейского певца" Франса, то понял бы, что происходит в рапсодии”. И он показал на рояле, как старец проклинает обитель раздора, как прижимает лиру к груди и как поднимается на высокий мыс… Я не слышал более ни у кого такой рапсодии, чтобы так играли. Такая страсть и такое самосожжение! Я тогда и решил, что h-moll’ную рапсодию Брамса играть никогда не буду".

Таким образом, "авральное" увлечение литературой является одним из источников вдохновенных интерпретаций пианиста. Рихтер очень часто мыслил "синтезированными" художественными образами. Он не мог не использовать аналогий из других видов искусств. В другой раз он сказал: "Я редко сочиняю такие сюжеты. Не всякая музыка это навевает. Есть композиторы, которых играешь с настроением - и всё! Совсем не надо что-то выдумывать. Возьмите Шопена!", - но тут же меняется, - "хотя нет… Четвёртое скерцо!!! Оно про ангела, который ещё не научился летать. Напоролся на скалу и сломал себе крылышко".

Как уже упоминалось, в молодости Рихтер соприкасался со многими видами искусства, гораздо больше, чем с фортепианной игрой. Но неизбежные черты любительства, наличествовавшие тогда в его игре, с лихвой перекрывались накоплением настоящего профессионализма широчайшего диапазона. Его работа с певцами, в оркестре только поверхностному взгляду может показаться уходом в ремесленничество. На деле тут всё подчинялось задачам подлинно творческим: теряя в одном, он находил в другом. Я. Мильштейн писал, что Рихтер был убеждён, что "искусства не разобщены, а наоборот, дополняют друг друга, и их питает один источник - жизнь".

Универсализм Рихтера проявил себя и в таком незабываемом явлении культурной жизни столицы России, как "Декабрьские вечера". Это единственный в своём роде традиционный фестиваль искусств, которому Рихтер отдал массу энергии и сил. Тематика очень разнообразна: классика и современность, русское искусство и зарубежное. Рихтер, инициатор и вдохновитель “вечеров”, в ходе их подготовки руководил буквально всем: от составления программ и отбора участников до самых незначительных деталей.

На "Декабрьских вечерах" раскрылась ещё одна грань дарования Рихтера: вместе с режиссёром Б. Покровским он принял участие в постановке опер Б. Бриттена "Альберт Херринг" и "Поворот винта". Рихтер, работая с раннего утра до поздней ночи, провёл огромное количество репетиций с музыкантами. Занимался с осветителями, сам проверял буквально каждую лампочку, всё до мельчайших деталей. Сам ездил с художником в английскую библиотеку подбирать гравюры для оформления спектакля, - то есть вся постановочная часть была под руководством великого пианиста.

V. Духовность

Многие исследователи творчества Рихтера отмечали, что Рихтер на своих концертах достигает огромной внутренней сосредоточенности, глубокой погружённости в процесс исполнения музыки. Он совершенно забывает про слушателей и целиком уходит в то состояние, которое передаёт произведение (можно вспомнить рассказ Г. Гульда о том, как он присутствовал при исполнении Рихтером Сонаты B-dur Шуберта). Но, забывая о публике, он тем самым очень сильно увлекает её в свои высочайшие духовные "владения".

У Рихтера духовное начало в музицировании даёт о себе знать очень ярко и властно. Духовность, можно сказать, пронизывает рихтеровское искусство. Игра пианиста воспринимается подчас как некое психологически сконденсированное "действо" (из-за чего возникает отмечавшееся многими гипнотическое воздействие этой игры, её особая суггестивная сила). Публика, слушая его напряжённые медитации в бетховенских и шубертовских сонатах, его отрешённую от всего мирского звукосозерцания философскую поэтику Баха и Брамса, теряет иной раз ощущение физической реальности "манипуляций" музыканта за клавиатурой. Все сугубо внешние стороны пианизма, инструментальная фактура, ткань - как бы исчезают. Остаётся лишь пронизывающе сильное и интенсивное духовно-психологическое излучение, обнажённая в своей первозданной чистоте поэтическая идея произведения, его откристаллизовавшееся содержание.