Итак, прежде всего, обратим внимание на то, как объявлялось крымцам, что они с данного момента - люди вне закона. То есть о том, что с ними теперь можно делать всё, что угодно, без суда и следствия, что они утрачивают право жить в своём доме, на своей земле?
Суть такого приговора, при всей его чудовищности, ещё можно было бы осмыслить, если бы жертвам разъяснили нормальными человеческими словами смысл происходящего. Но в том-то и дело, что приговор произносился злобным, угрожающим тоном, в 1-2 отрывистых фразах, после чего на вопросы уже не отвечали, торопясь перейти к делу. Иногда старший группы подражал торжественной дикции Левитана, что не мешало ему целиться их пистолета в головы безоружных селян. Но такие воспоминания редки, чаще всего люди даже не удержали в памяти, кто и что им говорил: солдаты врывались в дома к спящим людям, размахивая оружием как бандиты, расталкивали их, угрожая стрелять, и, главное - орали, вопили как сумасшедшие, пересыпая и без того малопонятные слова грязной руганью. Вы, читающие эти строки, представьте себе на секунду всё это безумие: если даже сегодня (т.е. в нормальной жизни, а не после многомесячной пытки-оккупации, натянувшиеся нервы как струна) вас подняли с постели вооружённые до зубов, неизвестно откуда и почему оказавшиеся в квартире чужие люди. И эти люди, пробормотав несколько непонятных (как это было для большинства татар) слов, начинали кричать: "Давай, давай!", направляя автоматы то на вас, то на ваших детей, пиная их сапогами, - что бы вы почувствовали?
Вряд ли вам в голову пришло бы единственно правильное: нужно отвлечься от этих воплей, полностью отключиться от них, и по возможности спокойней и сосредоточенней сообразить, какие вещи и продукты укладывать в узлы в первую очередь, что пригодится в дороге старикам, а что - грудным младенцам и т.д. И не на день, не на два, а на неопределённый срок. Подумать, что более всего необходимо для быта в пути, то есть практически в полном отрыве от земли. Для быта в условиях голода и страшной жары, среди грязи, вшей, всяческой заразы. Кто мог это предвидеть, кто мог угадать ближайшее будущее, кто мог сохранить в эти роковые минуты присутствие духа?
В дальнейшем были моменты и пострашней. Но вот это ошеломление ночного вторжения, беспамятство ничего не соображающих, полусонных женщин и стариков стоило многим из них жизни, а уцелевшим - горьких мук совести и самобичевания: как мы могли так растеряться, как позволили себе забыть взять самое нужное, как не вырвали зубами у солдат то, и то…
В Биюк-ламбате красноармейцы ворвались в дом фронтовика (его семья: мать, жена, семь дочерей от дошкольниц до 19-летней девушки) и криками стали выгонять всех на улицу. Ничего не понимали взрослые, а малышки никак не могли проснуться; тогда солдаты стали будить их пинками, бить каблуками сапог - что можно было сообразить в этом кошмаре?
В другой семье, где после гибели отца на фронте осталось 6 детей, все оцепенели от ужаса, "когда два солдата с автоматами и так грубо… выталкивали нас из дома. Мама растерялась, на руках больной 4-летний сын (мне 6лет, сестре 8, брату 11 лет, сестре 13 и старшей 16 лет), не знает, за что браться, хочет на дорогу продуктов взять, а солдаты не разрешают, и только: "Давай, давай!" - я это запомнила на всю жизнь".
Были случаи, когда в этой суматохе люди отправлялись в неизвестность, "не взяв с собой никаких документов. У многих [уже в Средней Азии - В. В.] не было паспортов, трудовых книжек, свидетельств о рождении детей". Уже в эшелонах люди спохватывались, что "ничего не взяли - ни расчёску, ни иголку, ни документы". Хуже всего было детям, даже довольно большим, родители которых были в эту ночь в отлучке, или сиротам. Что мог подсказать им детский опыт в обстановке, когда и взрослые терялись до беспамятства? Им пришлось совсем худо: "У кого мать, отец - у них в узлы завязаны кое-какие вещи, а я голая, одно пальто на мне и в трусах".
Как упоминалось выше, иногда красноармейцы не ограничивались криками, угрозами и площадным матом. В ход шли кулаки, сапоги и приклады. Об избиениях с нешуточными травмами рассказывают жители Эльбузена (Судакский район), Стили (Бахчисарайский район) и других сёл.
Время, отпущенное на сборы, каждый старший группы отмеривал по собственному разумению. О нормальной человеческой совести и речи не может быть, поскольку предписанные два часа на сборы не были отпущены никому и нигде. Кроме одного-единственного известного нам исключения. В дер. Токлук (Судакский район) матери Чайлака Рефата было позволено перед отправкой напечь полный чемодан лепёшек - как раз за 2 часа она, и управилась, а солдаты тем временем ждали.
Этот случай интересен не только своей уникальностью, он говорит о том, что так могло быть, что так должно было быть везде - и большая часть "ада на колёсах" была бы спасена. Но во всех остальных случаях - а их десятки и десятки тысяч - дело обстояло совсем по-иному. Обычно отпускалось 15 минут. Чуть больше получили жители Татарского Сарабуза (н. Укромное), но благодаря не красноармейцам, а каким-то американцам-союзникам, ночевавшим в деревне. Их постеснялись, что ли. А вот короче 15 минут на сборы давалось сплошь и рядом. Так, в Стиле посадка началась уже через 10 минут; в Ак-Баше - через 7 минут, всего 5-6 минут давали жителям Бахчисарая, в Биюк-Мускомье, во многих иных местах.
Наконец, были случаи, как в Красном Терчеке (Кировский район) или Янджи (Коккозский район), когда выгоняли из домов сразу, не дав опомниться ни на минуту.
И - снова оговорка. Всё это массовое хамство и общая ледяная жестокость карателей вряд ли были жёстко санкционированы сверху. Скорее, она являлась инициативой непосредственных исполнителей. Ведь было же и так, что в отдельных случаях солдаты помогали собирать и грузить вещи, а некий высокий чин в погонах даже разрешил татарской женщине дважды вернуться с площади сбора за забытыми вещами. И ничего, всё обошлось, да эти солдаты и не опасались наказания за человечные свои поступки, они явно не нарушали никакого приказа: если бы они совершали их украдкой, это сразу бросилось бы в глаза.
Сделаем небольшое отступление. Любое явление или факт плохо постижимы, если они рассматриваются изолированно, в одиночку. Поэтому для сравнения приведём данные о совсем иной депортации - а именно населения районов Польши, "присоединённых" к СССР в 1939 г. Их ведь также выслали в Азию. Что роднит эту депортацию с крымской - так это действующие лица, те же НКВДэшники, возможно, что некоторые из них и в Крым впоследствии успели. Разница обращения с поляками была огромной. Во-первых, жертвы были оповещены о высылке за несколько дней до её начала. Во-вторых, она проводилась совсем по иному. Вот пример: "Вошли два солдата, молодые с приветливыми лицами, увидев, что нас только две женщины, улыбаясь, спросили документы. Проверив по списку фамилии, отобрали наши паспорта и заявили: "Ну, тётеньки, собирайтесь, поедете с нами". На сборы нам дали полчаса. Каждая имеет право взять с собой 100 кг багажа. "Берите побольше, - подбадривали нас добродушно солдаты, - там всё пригодиться". Они, видимо, были довольны, что с нашей стороны ни слёз, ни протестов нет, им тоже невесело силой вывозить женщин и детей. Они охотно помогали нам связывать вещи, подушки, чемоданы" (Хребтович-Бутенева,52).
Автор не берётся комментировать эту разницу в обращении - вряд ли она была вызвана нежной любовью к польским "панам", как их тогда в нашей прессе называли. Скорее, дело в противоположном чувстве - в совершенно оглушающей ненависти людей в погонах (и без) к крымским татарам.
Основной проблемой при депортации было материальное обеспечение всей массы народа во время их перевоза, а также в начальный период жизни на новом месте. Было ясно, что в местах высылки никто не приготовил даже подобия оставленного в Крыму налаженного быта, с сотнями хозяйственных и иных мелочей. Этого не стоило ожидать хотя бы по той причине, что шла война. Бедствовала вся страна, и каждая семья спасалась, практически, в одиночку. Таким образом, даже самые небогатые (а в первую очередь - именно они) должны были взять из дому максимальное количество одежды, предметов бытового и хозяйственного обустройства и, конечно, все продукты подчистую.
Выше говорилось, что люди не смогли этого сделать по причине краткого срока на сборы и стрессовой обстановки. На вопрос можно поставить по-другому: а имелась ли возможность даже самым уравновешенным или заранее приготовившимся к ссылке людям взять самое необходимое в будущие дни или месяцы?
Постановление ГКО СССР "О крымских татарах" от 11.05.1944 г. разрешало "спецпереселенцам взять с собой личные вещи, одежду, бытовой инвентарь, посуду и продовольствие в количестве 500 кг на семью" (Авдет", 16.05.91). Это не слишком много, тем не менее, строгое выполнение Постановления решило бы самые острые проблемы, в том числе проблему простого выживания для десятков тысяч людей. Несколько забегая вперёд, скажем, что это пункт не был выполнен нигде и ни разу. Но здесь возникает уже вопрос об изначальной пустоте этого пункта, о запланированном его невыполнении.
Существует логичное мнение, что такого рода решения принимались в расчёте на пропагандистское воздействие, на оправдание акции геноцида "заботой" обо всё же советских гражданах. Возможно, этим достигалась и ещё одна цель - "скрыть истинный масштаб катастрофы". Но, с другой стороны, как можно говорить о таком воздействии на массы, если Постановление несло гриф "Сов. секретно"? Да и не выполнение этого и некоторых схожих его пунктов (то есть практически отсутствие обеспечения при депортации) можно объяснить и свободной инициативой исполнителей среднего и низшего звена. А конкретных примеров такой инициативы имеется очень много.
Большинство свидетелей событий тех дней согласно показывают, что человек не в силах унести на себе разрешённые полтонны груза, но ведь отбирали 5-10-килограммовые мешочки; бывало, что продукты вообще отбирали полностью, до грамма, не позволяли в огороде пару пучков чеснока выдернуть, а у семьи, не имевшей никаких запасов, кроме полумешка муки, красноармейцы отобрали и это.