Со своей стороны Валидов к началу 1922 г. фактически руководил действиями басмачей и сгруппировал вокруг себя различных «контрреволюционеров» из Бухары, Хивы и Туркестана20. 4 августа 1922 г. Энвер-паша был убит. В литературе существуют различные версии политической подоплеки этой смерти. Отмечалось, в частности, что руководство Афганистана негативно относилось к планам Энвера-паши, делая ставку на другого известного местного лидера—Курширматаг21. На политику правящих кругов Афганистана оказывала влияние и направленная на дискредитацию Энвер-паши информация, поступавшая в Кабул от Валидова п. Устранение Энвер-паши — «последнего из могикан младотурецкого движения», «сильного умом, волей и безумно храброго авантюриста»23 — имело для Советов большое значение, ибо позволяло нормализовать отношения с Афганистаном. Не случайно в советской историографии разгром его отрядов подавался как завершение первого, основного периода борьбы против басмачества24. Между тем Валидов, по мнению некоторых авторов, в том числе Чокаева, «предал большевикам» и басмачей25.
Такая интерпретация ранее не вписывалась ни в западную, ни в советскую историографию, да и теперь не устраивает ангажированное валидоведение. Что бы ни было тогда, ясно, чтоВалидов, который руководствовался своими собственными, подчас труднопонимаемыми ныне мотивами, вольно или невольно вновь оказал неоценимую услугу Москве — на сей раз в борьбе с «басмачами».
В начале 1923 г. Валидов уехал за рубеж. На некоторое время он оказался в Афганистане. Однако афганские власти сочли необходимым прекратить его деятельность, которая, как им казалось, могла осложнить отношения с Советской Россией.
В конце 1924 г. Валидов появился в Берлине, где быстро вошел в среду мусульманской эмиграции. Его действия находились под пристальным вниманием польской разведки, и она собрала полезную для историков информацию, которую, однако, не всем из них хочется учитывать. Итак, Валидов стал в Берлине активным членом клуба «Туран», созданного по инициативе татар-эмигрантов для объединения молодых азербайджанцев, туркестанцев, крымских, поволжских и уральских татар и башкир на антисоветской платформе. Свое сотрудничество с большевиками Валидов преподнес тогда как хитрость и уверял членов клуба в своей верности национальной идее.
Мусульманская эмиграция, как любая другая, была полна слухов, сплетен, подозрений, расколов. Когда Валидов встретился со своим бывшим учителем Ф. Туктаровым26, тот посоветовал ему не вступать ни в какие отношения с У. Токумбетовым27 и с А. Идриси28, которых подозревали в связях с чекистами, а также не посещать советское посольство. Но Валидов, напротив, установил контакт с Токумбетовым и Идриси и по договоренности с ними подготовил статью под названием «Туркестан» для берлинского журнала «Знамя борьбы»29 о влиянии революционного движения в России на мусульманские народы Поволжья, Казахстана и Центральной Азии. В день, когда вышел номер журнала со статьей Валидова, после лекции в клубе «Туран», Туктаров выразил Валидову недовольство его сближением с большевистскими агентами и публикацией статьи. Валидов, оправдываясь тем, что продолжает оставаться эсером и хочет убедить Советы начать с ним переговоры, вроде бы признал свою ошибку. Однако через несколько недель в азербайджанском журнале «Ени Кафкасия»30 была помещена статья31, в которой автор обвинял поволжских татар в русофильстве. Это возмутило татарских эмигрантов, которые обратились к правлению клуба «Туран» с требованием устроить над Валидовым суд чести.
Со своей стороны Валидов, Токумбетов и Идриси сорвали лекцию Туктарова. Через два дня туранцы созвали собрание, на котором избрали комиссию по изучению дела Валидова. Позднее она постановила исключить Валидова из общества туранцев. Однако усилиями его сторонников работа клуба практически была парализована. Токумбетов и Идриси устроили в честь Валидова банкет, на котором присутствовали работники советского посольства.
С этого времени заметно изменилось материальное положение Валидова: он начал тратить крупные суммы денег. Валидов пытался перетянуть на сторону Советов Туктарова, предложив ему через посредника 100 долларов (значительную по тем временам в условиях Германии сумму), но успеха не имел. По сведениям польской разведки, Валидов получал деньги от резидента ОГПУ в Берлине. Кроме того, в мусульманских эмигрантских кругах считали, что в результате состоявшегося 17 алреля 1924 г. визита к советскому послу Н.Н. Крестинскому32 в Берлине Валидов смог в 1925 г. выехать в Турецкую республику33.
Встреча с советским представителем состоялась после того, как 12 апреля Валидов написал Н.Н. Крестинскому письмо. Согласно уфимскому изданию, начиналось письмо так: «В бытность мою в Афганистане я согласно своему письменному сообщению тов. Рудзутакум в Ташкенте хотел было видеться с российским представителем в Кабуле тов. Раскольниковым35, но это ввиду не зависящих от меня причин мне не удалось и пришлось ограничиться лишь письменным обращением, копия которого к сему прилагается и результата которого я не сумел узнать. Теперь я через Индию, Египет и Францию прибыл в Берлин и имею возможность лично передать русскому представителю свою просьбу и лично получить на нее ответы». Далее в письме говорилось: «Уже в Туркестане в сентябре 1922 г. я письмом тов. Рудзутаку уведомил ЦК РКП и Российское Советское правительство, что мое участие в национальном движении в Русской Средней Азии в 1920—1922 гг. являлось делом чисто внутри российским, что вынужден был перейти на нелегальное положение ввиду полного недоверия ко мне со стороны руководящих русских товарищей и невозможности в российских условиях, оставаясь легальным, свободно или даже полусвободно бороться за свои убеждения36, и что, будучи принужден удалиться за границу Советской России, мне не остается ничего, кроме того, чтобы быть по отношению к ней вполне лояльным, и что я буду сосредоточивать все свое внимание на чисто научной работе и, будучи более года за границей, я оставался верным своему решению»37.
Подобного рода оправдания эмигрантов — дело обычное. Но применительно к Валидову сравнение документов показывает своеобразную манеру его эпистолярного творчества.
Оказывается, 12 апреля 1924 г. Валидов написал и другой вариант письма, копию которого он в 1929 г. сообщил полякам. Начинается оно совершенно по-другому: «После того, как я, предпочитая эмиграцию предложенной через товарища] Рудзутака амнистии, выехал из Туркестана в Персию, прибыл теперь через Афганистан, Индию, Египет и Францию в Берлин, я имею возможность лично представить русскому представительству свою просьбу и лично получить на нее ответ»36. Далее текст существенно отличается от «официального» варианта. Получается, что Валидов в Россию направил один вариант письма, а за рубежом демонстрировал другой. И дело здесь не в стилистических расхождениях, а в смысловых акцентах, подчиненных определенной логике. Понятно, что при изучении этого периода валидовской деятельности необходимо учитывать все известные варианты его писем.
Крестинский переслал цитированное письмо Сталину, который наложил резолюцию: «Оставить без ответа»39. Оказавшись в столице кемалистской Турции Ангоре, Валидов написал 24 декабря 1925 г. письмо лично Сталину (см. приложение). Появление этого документа было обусловлено, на наш взгляд, не только изложенными в нем причинами. Дело в том, что перед тем в Стамбуле было опубликовано письмо Сталину азербайджанского лидера М.-Э. Расул-заде40, который писал, что не мог дальше «жить в условиях засилия Коммунистической партии, которая узурпировала впасть, видеть имперскую политику, наблюдая в течение двухлетнего пребывания в Москве процессы денационализации, ассимиляции, русификации, насильственное подавление солдатским сапогом ростков национальных свобод на Украине, на Кавказе, в Туркестане, с особым упором на преследуемые тюркские народы и вообще мусульман»41. В ответ Сталин дал указание «разоблачить» деятельность Расул-заде42.
Вскоре последовала реакция Сталина и на обращение Валидова. 20 апреля 1926 г. он вызвал к себе председателя СНК Башкирской АССР А.Б. Мухаметкулова43. На заседании оргбюро ЦК ВКП(б) 26 апреля обсуждался вопрос о положении в Башкирской парторганизации. Здесь Сталин, в частности, заметил: «Кто в Башкирии председатель Совнаркома? Башкир. Председатель ЦИКа? Башкир». На такую кадровую политику, по его словам, «татары... не обижаются». Что касается разговоров о различии между татарским и башкирским языками, то Сталин не без юмора сказал, что «язык башкирский отличается от татарского значительно меньше, чем язык хозяйственников от языка профессионалистов» 44. Наконец, 1 июня пленум Башкирского обкома ВКГ!(б} утвердил тезисы под названием «Характеристика башкирского движения»45, посвященные «разоблачению контрреволюционной сущности валидовщины». Это, естественно, еще больше укрепило авторитет Валидова среди мусульманской эмиграции, дало импульс его деятельности.
Находясь в Стамбуле, он предпринял действия, призванные продемонстрировать его «полезность» Советам, чтобы прежде всего вызволить свою жену, прекратить давление на своих родных. Валидов вместе с тем попытался устранить Чокаева от руководства организацией «Туркестанское национальное объединение» (ТНО)46, авторитет которой за рубежом подкреплялся размахом басмаческого движения в советских республиках Центральной Азии. Чокаев, находившийся в Париже, в конце 1926 г. почему-то не смог получить визу в Турцию. Одни стали считать его «английским агентом», а другие, во Франции, следили за ним как за «агентом парижского полпредства Советов», — так писал Вапидов позднее в письме из Стамбула в Варшаву47. Так или иначе, нов 1927г. Чокаев был вынужден выйти из состава ЦК ТНО. Из-за раскольнических действий Валидова руководство ТНО, как писал Чокаев в 1931 г. руководству польской разведки, в течение нескольких лет вынуждено было ограничивать свою деятельность выпуском двух ежемесячных журналов48. Неудивительно, что в 1929 г. Валидов, который создал особую башкирскую организацию, был исключен не только из ЦК, но вовсе из рядов ТНО, а Чокаев восстановлен в ЦК ТНО и стал безраздельно руководить этой организацией, пользуясь поддержкой не только экспозитуры № 2 (созданное в 1929 г. подразделение Отдела II (разведка) Генштаба Польши, ведавшее работой с российскими эмигрантами), но и — со временем — французских и германских властей.