“Циркуляцию”, регулярность города будет подчеркивать писатель и в последующих главах. “Планомерность и симметрия успокоили нервы сенатора... Более всего он любил прямолинейный проспект... Мокрый, скользкий проспект: там дома сливалися кубами в планомерный, пятиэтажный ряд... Вдохновение овладевало душою сенатора, когда линию Невского разрезал лакированный куб: там виднелась домовая нумерация; и шла циркуляция...”. И далее: “Параллельные линии некогда провел Петр”.
Но “западный круг” замыкается. Передние копыта Медного всадника уже занесены над бездной, в пустоту; только два задних еще держатся в гранитной почве. И все же в будущем медный всадник—Петр оторвется от земли, а с этим прыжком исчезнет и сам город — Петербург.
Весь петербургский период истории империи раскрывается в романе как гигантская провокация, осуществленная в отношении России Петром, расколовшим ее надвое, ввергнувшим ее в темноту бреда капиталистической культуры, в бессмысленность чуждого ей и губительного для нее западного бездушного рационализма, прервавшим ее естественное, органическое развитие.
Тема провокации - одна из центральных тем романа, объединяющая все три аспекта его идейно-художественного плана.
Провокацией оказывается не только дело Петра, но и, в социально-политическом срезе произведения, само революционное движение, ибо оно лишь “подмена духовной и творческой революции”, “вложение в человечество нового импульса — темной реакцией, нумерацией, механизацией; социальная революция (“красное домино” — образ, не однажды появляющийся в романе.) превращается в бунт реакции, если духовного сдвига сознания нет; в результате же — статика нумерованного Проспекта на вековечные времена в социальном сознании; и — развязывание “диких страстей” в индивидуальном сознании...”.
Духовный нигилизм и скептицизм революционера Дудкина прямо сопоставляется в романе с национальным нигилизмом и сухим западным рационализмом Петра. И не случайно явившийся к помраченному сознанием Дудкину в образе “Медного всадника” император признает в нем своего исторического преемника, приветствуя его словами: “Здравствуй, сынок”.
“Социал - державие”, воспользуемся здесь фразеологией А. Белого, совпадало в романе по своей сути с “самодержавием”.
Но все происходящее в романе не может быть объяснено и не исчерпывается лишь исторической и социальной провокацией, корни зла, как дает понять писатель, находятся гораздо глубже. События петербургской жизни — “лишь условное одеяние” “искалеченных мысленных форм”, отражение “мозговой игры”, происходящей в сознании героев, своего рода условность, маска. Но и “мозговая игра”, например, сенатора Аблеухова — тоже лишь “маска; под этою маскою совершается вторжение в мозг разнообразия сил: и пусть Аполлон Аполлонович соткан из нашего мозга, он сумеет все-таки напугать неким, потрясающим бытием, нападающим ночью: “Атрибутами этого бытия наделена его мозговая игра”.
И здесь мы подходим вплотную к мистическому эсхатологическому плану романа, разъясняющему нам смысл главной, великой провокации, совершаемой под влиянием сил мирового, вселенского зла. И историческая провокация Петра и социально-политическая революционеров — “лишь теневая проекция” этой великой провокации, извращающей смысл их деяний.
“Нота близкой катастрофы, определяющая общую тональность романа, тесно сплетается в нем с “нотой востока” (монголов, татар)”. Главная угроза России видится А. Белому в опасности, указанной еще В. Соловьевым, в монгольском Востоке, панмонголизме. Разумеется, термин “панмонголизм” следует понимать не буквально, а как символ бездуховных, демонических сторон жизни Востока, “как символ тьмы, азиатчины, внутренне заливающей сознание наше”.
Главным проводником этой опасности выступает в романе глава имперского бюрократического Учреждения сенатор Аблеухов “монгольского рода”, потомок киргизкайсацкого мирзы Аб-Лая, сам не подозревающий, что управляет российскими делами по плану, намеченному его “туранскими” предками. “Монгольский дух”, темная стихия Востока руководит и действиями провокатора, псевдореволюционера Липпанченко, этой “помесью семита с монголом”, прообразом которого был известный в те годы “двойной провокатор” эсер Азеф.
Цель этой темной восточной силы заключается вовсе не в разрушении арийского мира, как думает сын сенатора Николай Аполлонович, “проповедник крайнего терроризма, автор яростных рефератиков, теоретик восстания” и неокантианец. Явившийся ему в астральном сне “преподобный туранец” направляет его:
— “Задача не понята... параграф первый — Проспект”.
— “Вместо ценности — нумерация: по домам, этажам и по комнатам на вековечные времена”.
— “Вместо нового строя — зарегистрированная циркуляция граждан Проспекта”.
— “Не разрушенье Европы — ее неизменность...”
— “Монгольское дело...”
Таким образом, задачей мертвящей бездуховной силы Востока было сохранение механической, предельно рационализированной, регламентированной жизни Запада. Темные стороны западной и восточной идей оказываются в романе составными одной и той же вселенской сатанинской силы — “мирового нигилизма”, одним из представителей которой и является в “Петербурге” загадочный Шишнарфнэ.
Поэтому нет ничего удивительного и противоречивого в том, что исполнитель восточного “монгольского дела” сенатор Аблеухов является одновременно и убежденным и ревностным исполнителем западной идеи регламентации жизни, а его сын, поклонник западной философии, неокантианец, “старающийся при помощи Канта, реакционера в познании, обосновать социальную революцию без всякого Духа”,— осуществляет цели восточных своих предков.
Николай Аполлонович Аблеухов, давший в свое время революционерам неосмотрительное обещание убить реакционера отца, долгое время до рокового для него “астрального” сна и не знал, что служил хотя и иными средствами одному с ним общему делу, что он воплотился, как и его отец, “в кровь и плоть столбового дворянства Российской империи, чтобы исполнить одну стародавнюю заповедную цель!— расшатать все устои; в испорченной крови аристократа должен разгореться Старинный Дракон и все пожрать пламенем...”.
Предчувствие “близкой катастрофы” во время создания “Петербурга” все же не лишало А. Белого надежды на будущее возрождение России.
Если говорить о романе “Петербург” в широком смысле, то пафос его - в утверждении духовности жизни, в страстном призыве к людям обратить свой взор к высшим ценностям бытия, разорвать сковывающие их сознание оковы “застылых понятий”, ложных верований и губительных иллюзий. А. Белый с особой силой выразил в своем творчестве тот духовный порыв, который был присущ русской литературе XIX века в целом и в котором отразилось общее для всего человечества стремление — преодолеть существующие и принижающие человека рамки буржуазной рационализированной культуры, утвердить идеалы красоты, добра, высокой духовности.
Но не только в этом заключается заслуга А. Белого как художника, и не только это определяет его место и значение в русской литературе.
Главный и до сих пор еще не оцененный его вклад в русскую и мировую литературу в том, что он в формах художественного творчества воплотил духовную сторону того учения о космичности жизни человека, которое в это же время создавалось трудами И. Ф. Федорова, физика Н. А. Умова, известного драматурга А. В. Сухово - Кобылина, К. Э. Циолковского и, наконец, В. И. Вернадского и которое выводило человечество на путь нового, планетарного мышления, осознания себя как органической части Вселенной, как носителя космического сознания, сознательной творческой мощи, способной к обновлению и преображению мира.
Буржуазный мир жил расколотый, разъедаемый чудовищными конфликтами, которые особенно ясно осознавались на рубеже XIX—XX веков, как бы подводящем итог его развития. Противоречия между трудом и капиталом, бытом и бытием, индивидуальным и общим, логикой и историей, идеалами и действительностью, духовной мощью человека и его несовершенными и разрозненными знаниями о жизни, живущим в душе человека ощущением единства и целостности бытия и реально существующим разъединением его “я” и среды, его окружающей, на субъект и объект создавали ложный мир, оборачивались тюрьмой для личности, миром Майи, как любил говорить А. Белый, используя одно из понятий древнеиндийской религиозной философии.
Возникала необходимость в создании новой концепции мира и человека, учения о жизнестроении, которое бы дало целостное представление о бытии человека, обнаружило связывающее единство его противоречивых сторон, синтезировало бы их на основе какой-то главной цели человеческого развития.
Одной из попыток создания такого синтетического, целостного учения о жизни средствами искусства и был символизм, который, как уже не раз отмечалось, ни в коей мере нельзя сводить лишь к литературному движению, так как главной целью его было преобразование и духовное обновление мира и человека. И надо сказать, что наиболее мощное и последовательное выражение эта его направленность нашла именно в творчестве А. Белого, ведущего теоретика и практика символизма.