Речь шла, понятно, не об одних житейских трудностях. О них сам писатель в веселом “Трактате о жилище” сказал так: “Где я только не был! На Мясницкой сотни раз, на Варварке – в Деловом Дворе, на Старой Площади – в Ценросоюзе, заезжал в Сокольники, швыряло меня и на Девичье поле. Меня гоняло по всей необъятной странной столице одно желание – найти себе пропитание. И я его находил, - правда, скудное, наверное, зыбкое. Находил его на самых фантастических и скоротечных, как чахотка, должностях, добывая его странными, утлыми способами, многие из которых теперь, когда мне полегчало, кажутся мне теперь смешными. Я писал торгово-промышленную хронику в газетку, а по ночам сочинял веселые фельетоны, которые мне самому казались не смешнее зубной боли, подавал прошение в Льнотрест, а однажды ночью, остервенившись от постного масла, картошки, дырявых ботинок, сочинил ослепительный проект световой торговой рекламы… Что это доказывает? Это доказывает только то, что человек, борющийся за свое существование, способен на блестящие поступки” 5.
Блистательный юморист Булгаков смешит нас, но тогда ему было не до шуток, он скитался по нетопленым углам, брался за любую газетную поденщину. И куда тяжелее была для него борьба литературная, обретение своего творческого пути, собственной судьбы. Ведь вся тогдашняя литература только создавалась, строилась объединенными усилиями лучших творческих сил, глубинный смысл этой культурной работы затемнялся порой борьбой группировок и писательских самолюбий. В этой пестрой сутолоке не сразу видна была центральная дорога послеоктябрьской отечественной литературы, и поэтому такое значение получала тогда проблема выбора пути, решение, с кем и куда пойдет писатель.
В этом отношении Михаил Булгаков волею судеб был поставлен в особое, весьма неудобное и рискованное положение. Он не принадлежал к сословию российского дворянства, предки его не числились в купеческих гильдиях и промышленниках, рабочих и крестьян среди них также не имелось. Нельзя назвать Булгакова и потомственным интеллигентом.
Родное гнездо, дом и семья всегда имели для Булгакова значение первостепенно важное и непреходящее, очень многое определили в его характере и судьбе. Профессорская семья была дружная и веселая. Булгаковы любили музыку и театр, сам Михаил в юности хотел стать артистом, играл в домашних спектаклях и экспромтом писал небольшие юмористические рассказы. Было душевное тепло, были незабываемые счастье и радость. Образы дома, братьев, сестер, матери проходят через всю булгаковскую прозу как символ навсегда утраченного счастья, появляясь уже в первых его литературных опытах: “Я заснул и увидел гостиную со старенькой мебелью красного плюша. Уютное кресло с треснувшей ножкой. В раме пыльной и черной портрет на стене. Цветы на подставках. Пианино раскрыто, и партитура “Фауста” на нем”. Отсюда уже разворачиваются первые сцены романа “Белая гвардия” и авторские ремарки “Дней Турбиных”, но здесь, в раннем рассказе, рождается первый набросок по памяти, вспоминается уютный киевский дом, где маленький Миша впервые прочел в девять лет “Мертвые души” и навсегда полюбил их лирического и ранимого автора, прорывается великая тревога о судьбе младшего брата Николая, мобилизованного белыми. Ибо весной 1918 года Булгаков вернулся в дом № 13 по Андреевскому спуску в труднейшие дни гражданской войны, и война эта, покончив с прежней идиллией, властно вошла в жизнь булгаковской семьи, разметав ее по свету и оставила неисцелимые раны в душе самого писателя, потрясенного сценами жесточайшего кровопролития.
Конечно же, изнемогавший от иноземной оккупации и трагической междоусобицы Город находил в себе силы для продолжения жизни, духовная культура древнего Киева отнюдь не умерла, сюда стекались пестрые толпы со всей России.
Однако в это время Булгакову было не до литературы. Вместе со всеми киевлянами он пережил более десяти переворотов. Его как врача мобилизовали петлюровцы. Бежал, вернулся домой. Затем пришли белогвардейцы. Опять мобилизация осенью 1919года, и, наконец, гражданская война забросила врача Михаила Булгакова во Владикавказ. По дороге, прикованный тифозной горячкой к медицинской двуколке, он видел повешенных на железнодорожных фонарях рабочих-большевиков, зверство белых, уничтожавших мятежные горные аулы. Здесь, во Владикавказе, он начал писать, оставив врачебную профессию.
Глава IV НОВЫЕ ПЬЕСЫ, НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЕ
Пьесы, ставившиеся в местных театрах (в том числе в осетинском и ингушском), чтение лекций о чеховском юморе и Пушкине, фельетоны в местных газетах, встречи с профессиональными литераторами Ю. Слезкиным, О. Мандельштамом, Б. Пильняком, А. Серафимовичем ознаменовали начало писательской биографии Михаила Булгакова, с блеском прирожденного фельетониста и вполне понятным юмором по отношению к самому себе. Однако во Владикавказе же была задумана и, по видимому, начата и “Белая гвардия”. Во всяком случае, в одном из булгаковских писем начала 1921года говорилось: “Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь”6. Но от этих замыслов и отрывков мало что сохранилось, и в канонический текст романа они не вошли. И когда Булгаков через Батум, Тифлис и Киев попал, наконец, в Москву, ему все пришлось начинать с начала. Здесь родился писатель Михаил Булгаков.
Очень важна эта дистанция во времени и развитии булгаковского дарования. За это время разительно изменилась высота авторского взгляда. В “Белой гвардии” очень много автобиографического, но это уже исторический роман. Более того, это и книга о русской истории, ее философии, о судьбах классической русской культуры в новую эпоху. Именно поэтому “Белая гвардия” так близка Булгакову, ее он любил более других вещей. Эпиграфом из “Капитанской дочки” Пушкина Булгаков подчеркнул, что речь в его первом романе идет о людях, трагически заблудившихся в железном буране революции7 и все же нашедших в ней свое место и дорогу, верную меру исторических событий. Это книга пути и выбора, книга прозрения. Этим же эпиграфом писатель указал и на свою непрерывавшуюся связь с классической традицией, и прежде всего с историзмом Пушкина, Гоголя и Достоевского.
Не случайно, что именно с “Капитанской дочкой” связаны размышления автора “Белой гвардии” о судьбах России, народа, интеллигенции, классической русской культуры. Пушкинское верное и глубокое понимание отечественной и мировой истории полнее всего проявилось именно в этом романе, где верность художественной правде исторического повествования делает картину живее и выше любой ученой книги.
“Все – не только самая правда, но еще как бы лучше ее”8,- говорил о “Капитанской дочке” любимый писатель Булгакова Н.В. Гоголь, и он был прав.
Пламя великих событий гражданской войны равно освещает и оценивает жизнь прежнюю, ее людей и новую революционную действительность, ее деятелей. Так рождаются художественные образы, которые верны поэтической правде истории. То же происходит и в “Белой гвардии”, где милая, тихая, интеллигентная семья Турбиных вдруг становится причастна к великим событиям, преобразившим облик России, делается свидетельницей и участницей дел страшных и удивительных. Турбиным преподан урок истории, урок жестокий, но, пройдя через кровь и смерть, они в конце концов понимают его. Турбины делают свой выбор, остаются со своим народом и находят свое место в новой России. Потому-то художественная биография этой вполне ординарной семьи становится столь интересной и символичной, историческим документом непреходящей ценности, одним из лучших русских романов послереволюционной эпохи о гражданской войне.
Булгаковская книга о Турбиных очень личная, лирическая, она полна жалости, гнева, веры, надежды и любви. Блистательная художественность “Белой гвардии” далека от тяжеловесной торжественности исторической прозы. “Героев своих надо любить; если этого не будет, не советую никому браться за перо – вы получите крупнейшие неприятности, так и знайте”,- это сказано в позднейшем “Театральном романе”, но ведь это и главный закон всего булгаковского творчества. Ясно, что любовь эта предельно требовательна, в прозе и пьесах Булгакова не мало иронии и сатиры, и вся уязвимость Турбиных и других персонажей автору очевидна. В “Беге” он проводит идею единства русской интеллигенции со своим народом, который пошел за большевиками.
Глава V РОМАН ВОСПИТАНИЯ
“Романом воспитания” являются “Белая гвардия” и продолжающая ее пьеса “Дни Турбиных”, где белый офицер Мышлаевский, в конце пьесы собирающийся служить, подобно Рощину Алексея Толстого, в Красной Армии, делает свой конечный вывод из жестоких уроков истории, говоря о России: “Прежней не будет, новая будет”. В “Театральном романе” та же художественная, далекая от прямой дидактики педагогика: писатель Максудов (и мы вместе с ним) понял, что такое литература и что такое театр, и никакая история литературы и театра заменить эти свидетельства очевидца не смогут. И даже “последний закатный роман”, как называл Булгаков “Мастера и Маргариту”, через блистательную фантастику дает поучительную картину сложнейшей механики текущей жизни, вечной борьбы в ней сил созидания и разложения.
В наше время почти все произведения Булгакова доступны для чтения, а при жизни Булгакова вышли лишь три маленькие книжки его прозаических произведений. Третья, немного побольше, включавшая пять рассказов, претерпела чудовищные издевательства: уже отпечатанная, она была арестована, запрещена и уничтожена; затем, правда, издана вновь. С этого момента – с середины 1926года – до самой своей смерти (1940г.) Булгаков не видел в печати ни одной своей строчки.