Вывидели, чтояприемлювласть
Великуюсострахомисмиреньем.
<...>
НаследуюмогущимИоаннам!
Наследуюиангелу-царю!
Святость и ангелоподобность царя Феодора противопоставлена в этих обещаниях могуществу Иоаннов, ещё памятных народу, — Калиты и Грозного.
Развёрнутое воспоминание летописца уже приводилось выше. В этих воспоминаниях, как в строках летописи, дана как бы объективная точка зрения; всему воздаётся должное. Здесь
Своихцарейвеликихпоминают
Заихтруды, заславу, задобро –
Азагрехи, затёмныедеянья
Спасителясмиренноумоляют.
Григорий Отрепьев, ещё не ставший Лжедмитрием, в своём первом же монологе перечисляет:
Яугадатьхотел, очёмонпишет?
Отёмномливладычестветатар?
ОказняхлисвирепыхИоанна?
Обурномлиновогородскомвече?
Все три вопроса напоминают нам Грозного: один — впрямую, а два — косвенно. Победа Грозного над Казанью — последнее деяние, опрокинувшее “тёмное владычество татар”, широко известна и расправа Грозного в Новгороде.
Почти та же топонимика повторяется в сцене Бориса с детьми. На вопрос отца: “А ты, мой сын, чем занят? Это что?” — царевич Феодор отвечает:
Чертёжземлимосковской; нашецарство
Изкраявкрай. Вотвидишь: тутМосква.
ТутНовгород, тутАстрахань.
Вот море...
А казни Грозного будут упомянуты ещё и ещё. И позже сам царь Борис в сцене почти допроса Василия Шуйского открыто угрожает:
Клянусь — тебяпостигнетзлаяказнь:
Такаяказнь, чтоцарьИванВасильич
Отужасавогробесодрогнётся.
В сцене “Москва. Дом Шуйского”, которая предшествует сцене допроса, с вестью, которая буквально “воскрешает” род Рюриковичей, появляется Афанасий Михайлович Пушкин:
Страннуюплемянникпишетновость.
СынГрозного... постой.
(Идёт к дверям и осматривает.)
Державныйотрок...
<...>
Димитрийжив.
И далее:
Ктобнибылон, спасённыйлицаревич,
Ильнекийдухвообразеего,
Ильсмелыйплут, бесстыдныйсамозванец,
НотолькотамДимитрийпоявился.
Именно в этой сцене правление Бориса сравнивается с правлением Иоанна (это сравнение как раз упоминает О.А.Державина). И сравнение, хотя оно и субъективно, как мы помним, не в пользу царя Бориса. Начиная со слов “он правит нами, как царь Иван” до решительного заключения:
Невластнымывпоместияхсвоих.
Несмейсогнатьленивца! Раднерад,
Кормиего; несмейпереманить
Работника! — Нето, вПриказхолопий.
Ну, слыханольхотьприцареИване
Такоезло?..
Окончательно же “воскресение” духа Грозного происходит в сцене “Ночь. Сад. Фонтан”, когда оскорблённый Самозванец восклицает:
ТеньГрозногоменяусыновила,
Димитриемизгробанарекла...
Но и до этого появления “тени Грозного”, выпрашивая у Марины Мнишек признание в любви, Самозванец уж призывает эту “тень”:
Скажи <...>
КогдабябылнеИоанновсын,
<...> тогдаблюбилальтыменя?..
В следующей сцене “Граница Литовская”, которая, напомним, в то время на иных участках проходила чуть ли не под Звенигородом, является не только Самозванец, усыновлённый “тенью Грозного”, но реальный сын известного противника Грозного — князя Курбского. Переписка ИоаннаIV со своим оппозиционером является одним из выдающихся памятников русской публицистики. Следовательно, перед нами опять прямой отсыл к образу грозного царя с напоминанием об иных его свойствах и деяниях.
Самозванец
СынКурбского, воспитанныйвизгнанье,
Забывотцомснесённыеобиды,
Еговинузагробомискупив,
ТыкровьизлитьзасынаИоанна,
Тывозвратитьзаконногоцаря
Готовишьсяотечеству... тыправ...
Борис Годунов, начавший царствование с того, что
...думалсвойнарод
Вдовольствии, вославеуспокоить,
Щедротамилюбовьегоснискать,
приходитквыводу:
Лишьстрогостьюмыможемнеусыпной
Сдержатьнарод. ТакдумалИоанн
(ИванIII. — С.М.),
Смирительбурь, разумныйсамодержец,
Такдумалиегосвирепыйвнук
(ИванIV. — С.М.).
И в завершение этой сцены, когда царь Борис перед смертью наставляет сына, в своём завещании-поучении он признаётся и советует:
...Янынедолженбыл
Восстановитьопалы, казни — можешь
Ихотменить; тебяблагословят,
Кактвоегоблагословлялидядю,
КогдапрестолонГрозногоприял.
Упоминания об Иване Грозном в трагедии постепенно как бы сходят на нет. Так, в этом же поучении-завещании Годунов убеждает сына: “Храни, храни святую чистоту // Невинности и гордую стыдливость”. И дальше косвенная характеристика Грозного, восходящая во многом к “Истории...” Карамзина и летописным свидетельствам:
Кточувствамивпорочныхнаслажденьях
Вмладыеднипривыкнулутопать,
Тот, возмужав, угрюмикровожаден,
Иумегобезвременнотемнеет.
Но вот к власти приходит Самозванец. Гаврила Пушкин, объявляя “московским гражданам” с Лобного места, что “Димитрий к вам идёт с любовью, с миром”, что он “вас жаловать намерен”, вопрошает:
Выльстанетеупрямитьсябезумно
Имилостейкичливоубегать?
И как бы невзначай (поэт делает это с помощью омофона) добавляет почти угрожающе:
Ноонидётнацарственныйпрестол
Своихотцов — всопровожденьегрозном.
После этих увещеваний и прикрытых угроз народ сам бросается “вязать Борисова щенка”: “Да гибнет род Бориса Годунова!” С приходом Лжедмитрия казни вспыхнут с новой силой, и заключительная сцена, как мы уже указывали, завершится как в античной трагедии — казнью вдовы и сына Годунова за сценой. В отличие от античного хора пушкинский народ “молчит в ужасе”, “безмолвствует”. Поистине в сопровождении Грозного явился Самозванец.
И ещё одна параллель с античностью. Эдип-царь думал, что, разгадав загадки, он ускользнёт от Сфинкса-рока, но был настигнут им, так же настигла Годунова и “тень Грозного”.
В заключение повторим, что, обогащённый знанием поэтики Шекспира, тяготевший к ней, Пушкин великолепно использовал весь арсенал античной техники драмы.