Новое в традиционалистском тексте может создаваться не благодаря оригинальности сообщения, но благодаря особенностям кода, выражающего это сообщение. Житие Сергия Радонежского (1417—1418) Епифания Премудрого – пример, когда заданное, привычное содержание передается с помощью кодов, взаимодействие которых в тексте непредсказуемо и оригинально. Читатель Жития знает, что ему будет сообщено о мистической связи жизни Сергия со Святой Троицей. Но он не может предугадать, как это будет сделано: на фразовом уровне (с помощью тройных повторов каких-то слов или выражений), на событийном уровне (причем не известно, через какие события), с помощью разъяснений агиографа и ретроспективных аналогий с библейскими праведниками, в повествовании о которых также встречаются трижды повторяющиеся события. Элементы тройных повторов в Житии нередко не образуют единые блоки, но разделены значительными фрагментами текста. Читатель должен обнаружить эти ряды. Чтение Жития оказывается воссозданием жизни святого как целостности, обладающей смыслом. Текст Жития ведет читающего и к глубинному смыслу догмата о Святой Троице – смыслу многозначному и потаенному...
Оригинальность древнерусского книжника (а Епифаний был несомненно искусным и оригинальным писателем) проявляется не в пренебрежении традицией, не в нарушении ее, но в “надстраивании” над ее правилами собственных дополнительных принципов упорядочивания, организации текста.
Стиль некоторых древнерусских книжников легко узнаваем, обладает яркими отличительными чертами. Так, невозможно приписать кому-то другому не только сочинения Епифания Премудрого, с его изощренным “плетением словес”. Неподражаем стиль посланий Ивана Грозного, дерзко смешивающего велеречивость и грубую брань, ученые примеры и слог простого разговора. Но это скорее исключения. Древнерусские авторы сознательно не пытались быть оригинальными, не кичились, не “щеголяли” красотой и изяществом или новизной стиля.
Авторское начало в древнерусской литературе приглушено, неявно. Древнерусские книжники не были бережны с чужими текстами. При переписывании тексты перерабатывались: из них исключались или в них вставлялись какие-то фразы или эпизоды, добавлялись стилевые “украшения”. Идеи и оценки автора заменялись на противоположные. Списки одного произведения, существенно отличающиеся друг от друга, исследователи называются “редакциями”. Древнерусские книжники редко указывали в рукописях свое имя. Как правило, авторы упоминают свои имена, лишь когда это необходимо, чтобы придать повествованию достоверность, документальность. Так, составители житий часто рассказывали, что были очевидцами событий из жизни святого. Авторы повествований о паломничествах, описывая собственные путешествия к великим христианским святыням, сообщали свои имена. Ценилось прежде всего не авторство, а авторитет пишущего. Некоторым из греческих богословов — отцов церкви — святому Василию Великому, святому Иоанну Златоусту — русские книжники даже приписали поучения против язычества, созданные на самом деле на Руси. Авторитет имени придавал этим текстам бóльшие влияние и весомость. Среди сочинений, приписанных известному проповеднику святому Кириллу Туровскому, многие ему, по-видимому, не принадлежат: имя Кирилла Туровского придавало этим сочинениям дополнительный авторитет.
Понятие авторства в современном смысле появляется лишь в XVII в. Придворные стихотворцы Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев, Карион Истомин уже считают себя создателями оригинальных творений, подчеркивая свое литературное мастерство. Они получают от царей денежные вознаграждения за свои сочинения. Их современник протопоп Аввакум, ревностный приверженец традиций старины, тем не менее постоянно нарушает устоявшиеся правила и пишет автобиографическое повествование — собственное жизнеописание в форме жития святого (ни один книжник прежних веков не мог и помыслить такого). Аввакум уподобляет себя апостолам и самому Христу. Он свободно переходит от книжного языка к разговорному просторечию.
Для современной литературы характерно осознание собственной динамики, развития: и писатели, и читатели различают признанный, авторитетный “фонд” литературы — классику — и сегодняшние произведения, создающие новые художественные языки, по-новому трансформирующие реальность, вызывающие споры. Древнерусской словесности такое самосознание чуждо. Для московского книжника XV или XVI столетия сочинения киевских летописцев или агиографов трех- и четырехвековой давности и современные тексты принципиально не различаются. Старые тексты могут быть авторитетнее новые, порой менее понятными, чем современные, и поэтому, например, их язык требует подновления при переписывании. Старинные произведения подвергались порой и идейной, и стилистической редактуре. Однако то же самое случалось и с текстами, созданными недавно. Древние и новые тексты одинаково читались и часто включались в одни и те же рукописные сборники. Разновременные произведения мыслятся как бы синхронными, принадлежащими одному времени. Вся же словесность как бы “ахронна”, имеет вневременной характер.
Литература Нового времени представляет некую систему, все элементы (жанры, тексты) которой взаимосвязаны. Когда формируется какое-то литературное течение или направление, то присущие ему черты проявляются в самых разных жанрах. Так, исследователи пишут и о романтической поэме, и о романтической элегии, и о романтической трагедии или повести. Эволюция какого-то одного жанра или группы жанров, открытия, сделанные в этих жанрах, воспринимаются и произведениями, принадлежащими совсем иным литературным сферам. Так, приемы психологического романа середины — второй половины XIX столетия наследует лирика; под влиянием господствующей прозы “прозаизируется” стихотворство (лирика и поэмы Н.А. Некрасова); доминантная роль поэзии в литературе символизма приводит к “лиризации” символистской прозы.
В древнерусской литературе такой связи между разными видами книжности, которые ученые традиционно тоже именуют жанрами, нет.
Еще в XVII столетии, когда исторические повествования претерпевают разительные изменения и возникают прежде неизвестные жанры, книжники продолжают создавать жития святых по старым схемам. Одни жанры развиваются быстрее, другие медленнее, третьи “коснеют” в неподвижности. Естественно, не эволюционируют жанры, структура которых обусловлена правилами богослужения. Мало изменились жития, ибо они повествуют о вечном — о раскрытии и присутствии святости в земном мире. Для разных жанров существует свое видение человека. При этом, например, житийный “персонаж”, святой, и в других жанрах будет изображаться не так, как обыкновенные, грешные люди, князь — неизменно иначе, чем простолюдин. Сходным образом, святые, Богоматерь и Христос, слуги, грешники, бесы изображаются на иконах всегда по-разному, независимо от положения в пространстве: Христос и Богоматерь намного выше ростом, чем апостолы, стоящие рядом; еще меньше ростом слуги. Бесы неизменно показаны в профиль.
В литературе Нового времени произведения различных жанров “говорят” о разном, создают различные художественные миры: мир элегии — это иной мир, нежели мир романа или комедии. Мир древнерусской словесности един — это реальность, созданная Богом. Но увидена она в разных жанрах с различных точек зрения; жанровое видение летописи непохоже на житийное: летописец фиксирует и отбирает события иначе, чем агиограф. Но эти различные подходы к реальности совместимы: к примеру, житийный рассказ нередко вставляется в летописный текст. Краткое упоминание в летописи о святом или рассказ о подвигах князя во имя земли и веры в летописи могут трансформироваться в агиографическое повествование. Представления о человеке и мире не создаются древнерусским книжником, а задано, “преднайдено” в церковном учении. В литературе же Нового времени эти представления имеют иное происхождение: они в разной степени диктуются жанром, эпохой, мировоззрением автора.
Сейчас некоторые российские (например В.М. Живов) и многие зарубежные (Г. Ленхофф, Р. Марти, Р. Пиккио и др.) исследователи не без оснований полагают, что такая категория, как жанр, вообще не применима к древнерусской словесности: выделение жанров связано с осознанием поэтики, стиля как самоценных художественных явлений, а в Древней Руси этого не было. Произведения различных типов не были отделены друг от друга отчетливыми границами, «скрещивались», «перетекали» друг в друга. Число исключений – не традиционных в жанровом отношении произведений – едва ли не превышает количество «правильных» с жанровой точки зрения текстов. Это не случайно: жанровое сознание предполагает обособленность текстов друг от друга. Памятники же древнерусской книжности, призванные выражать, нести единственную Божественную Истину, составляли единое смысловое пространство.
Религия определяет не просто набор тем древнерусской книжности, вера обусловливает самую сущность старинной словесности.
Реформы Петра I начертали для русской культуры и словесности новый путь: восторжествовало светское, мирское искусство, образцом стали сочинения западноевропейских авторов. Древние традиции были оборваны, собственная литература забыта. Постепенное открытие, “второе рождение” древнерусской словесности происходило в XIX и XX столетиях. Перед исследователями и читателями предстал особенный мир, прекрасный и загадочный в своей непохожести на современную литературу.