Таким образом, на основе вышеизложенного можно заключить, что несмотря на то, что дуэль – представляла собой поединок чести, основанный на соблюдении строгих правил дуэльного кодекса, отношение к ней в обществе не было однозначным, и по своей сути она всегда оставалась исключительно орудием удовлетворения интересов чести[5]. Для анализируемого периода времени, начало XIX века, дуэль являлась достаточно обыденным делом. Русские стрелялись почти всегда[6]. Нередким был смертельный исход – для одного из противников, а иногда и обоих. Более того, среди людей участвовавших в дуэли были именно дворяне, к примеру, образ умирающего Шереметева всю жизнь преследовал великого русского писателя Грибоедова, 27 января 1837 года состоялась последняя дуэль Пушкина с Дантесом.
Поэтому тема дуэли в произведениях писателей XIX века столь широко освещена. В своих произведениях писатели отражают и передают характеры своих героев. Автору реферативной работы представляется интересным проанализировать дуэль (поединок) в произведениях писателей XIX века.
1.2. Обзор дуэли в произведениях русской литературы XIX века
Прежде чем обратиться к анализу литературных произведений, отметим, что дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала. Только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства. Но необходимость точного соблюдения правил вступала в противоречие с отсутствием в России строго кодифицированной дуэльной системы. Никаких дуэльных кодексов в русской печати, в условиях официального запрета, появиться не могло, не было и юридического органа, который мог бы принять на себя полномочия упорядочения правил поединка. Конечно, можно было бы пользоваться французскими кодексами, но излагаемые там правила не совсем совпадали с русской дуэльной традицией.
1.2.2. Сцена поединка в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова
Одно из важнейших мест в поэме М.Ю. Лермонтова, занимает поединок — момент, когда развитие конфликта обнаруживает себя в кульминационной точке — открытом столкновении противоборствующих сторон, причем это столкновение носит не только физический, но и символический характер, напрямую связанный с нравственно-философской проблематикой произведений и художественно-исторической концепцией автора.
Кулачный бой в России был одним из распространенных видов общественных развлечений — состязанием, целью которого было испытание силы и удали русских богатырей. «Потешить царя-батюшку» выходили они к Москве-реке, без личной ненависти и желания смерти друг другу. Победа в таком бою доказывала лишь физическое превосходство одного из соперников — торжествовала «спортивная» справедливость. В «Песне про... купца Калашникова» первое упоминание о поединке принадлежит Иоанну, который во время пира обращается к своему любимому опричнику: «...или с ног тебя сбил на кулачном бою, На Москве-реке, сын купеческий». Царское предсказание не тревожит Кирибеевича, убежденного в своей непобедимости: «не родилась та рука заколдованная...» Действительно, в потешном состязании, в игре удалому опричнику нет равных, и для победы над ним нужна «рука заколдованная», то есть нематериальная сила. С этой уверенностью в себе Кирибеевич выходит на бой, не подозревая, что будет играть по иным правилам. «Не шутку шутить, не людей смешить... вышел я на страшный бой, на последний бой!» — эти слова Калашникова знаменуют превращение потешного боя в судный поединок.
Судебник устанавливал четкие правила проведения «поля», которое являлось последним средством выяснения истины, когда варианты мирного разрешения конфликта исчерпаны или невозможны. В судном поединке побеждает не сила, а правда — определяющим является нравственный перевес (правота) одного из противников, которому Бог дарует победу как доказательство высшей справедливости. Судный поединок — бой между истцом и ответчиком, оскорбленным и оскорбившим — изначально неравен: в нем участвуют тот, кто должен победить, и тот, кто должен проиграть.
Победа Калашникова предрешена в диалоге, своеобразном вербальном поединке. Иронично-презрительно спрашивает Кирибеевич, по кому будут панихиду служить (опричник пришел развлечься, людей посмешить), но после ответа купца «...побледнел в лице, как осенний снег: / Бойки очи его затуманились, / Между сильных плеч пробежал мороз, / На раскрытых устах слово замерло». Это первое описание поражения — зло чувствует свою неправоту и уже не уверено в своей безнаказанности.
Победа Калашникова закономерна по многим причинам. Прежде всего, на его стороне нравственное превосходство («рука заколдованная»), ибо он оскорблен и обязан отомстить, то есть восстановить справедливость. Кроме того, за Калашниковым стоят неизмеримо большие силы, чем за его оскорбителем.
Во-первых, это сила рода, честь которого задета. Неслучайно Лермонтов именно семью палача делает родной Кирибеевичу — страх и ненависть вызывает он у народа, и «пуще прежнего» пугается Алена Дмитриевна после известия о такой родословной, и купец перед боем называет опричника «бусурманским сыном», то есть чужаком и выродком.
Во-вторых, за Калашниковым — весь народ, чьи представления о святости и духовные традиции вышел защищать купец. Кирибеевич — нерусский еще и в том смысле, что ставит личную волю и желание выше общего «соборного» закона. Свобода для опричника связана не с христианским нравственным выбором, а с отсутствием запретов, что делает его по сути разрушителем, опасным для общества. Таким образом, «личное оскорбление, нанесенное Кирибеевичем Калашникову, перерастает личные рамки и становится оскорблением народных законов и обычаев».
В-третьих, на стороне Калашникова сила Христова. Подобно тому, как браки заключаются на небесах, исход судного поединка решается тоже не на земле — бой за правду становится как бы Таинством, освященным невидимым присутствием Спасителя. Кирибеевич посягнул на святое, то есть совершил грехопадение, за которым неизбежно наказание, Степан Парамонович здесь лишь орудие в карающей руке Господа, а судный поединок — лишь предвестник Страшного суда, где каждому воздается по заслугам. Любопытно, что грядущий бой Калашников воспринимает не только как священный долг, но и как духовное испытание; у него нет горделивой уверенности в своей победе, так как он не считает себя безгрешным. Обращаясь к своим младшим братьям, купец говорит: «Вы моложе меня, свежей силою, / На вас меньше грехов накопилося».
Итак, часть против целого, воля против закона, страсть против веры — вот расстановка сил перед поединком, в котором Кирибеевич обречен. Он наносит первый удар, кощунственный и символический, — по кресту со святыми мощами. Не с купцом бьется опричник, а с Богом. И Бог защищает своего воина: устоял Калашников, «изловчился… приготовился» и нанес ответный удар — смертельный. Здесь заканчивается противостояние двух героев.
Завершая обзор отметим, что анализируемая в работе сцена поединка осмысленная философски, становится кульминацией извечного и скрытого поединка Божественного и дьявольского – поединка, актуального не только для времён Иона Грозного и Николая Первого, но и для любой исторической эпохи. Романтический максимализм русских писателей заставляет нас задуматься о том, что добро должно победить не смиренным принятием факта существования зла, не всепрощением и милосердием, а священной бранью, силой – в открытом судном бою.
1.2.2. А.К. Толстой «Князь Серебряный»: потешный бой
вместо судного поединка
В романе «Князь Серебряный» поединок также начинается со словесной дуэли; боярин Морозов бьет челом на князя Вяземского, который предательски воспользовался хозяйским гостеприимством, чтобы похитить его жену и спалить его дом. Итак, судный поединок неизбежен: другие способы установить истину исчерпаны и безрезультатны. Кто победит, тот и прав (предполагается, что наоборот).
Будущий бой изначально неравен — прежде всего, в физическом плане: «Нельзя было подумать, чтобы престарелый боярин устоял против молодого и сильного Вяземского», Морозов, правда, может поставить вместо себя наемного бойца. Однако оскорбленный боярин не собирается использовать такую возможность, поскольку верит, что физическая немощь искуплена его нравственным превосходством. Это внутренне признает и противник, не считающий себя правым: «Он вспомнил, что по общепринятому понятию, в судном поединке Бог неминуемо дарует победу правой стороне, и невольно усомнился в своем успехе» (с. 369). Неслучайно Вяземский, не рассчитывая на свою силу и ловкость, обращается к мельнику-колдуну, чтобы тот заговорил его саблю, Божьей силе преступник пытается противопоставить колдовство, то есть силу дьявольскую (вспоминается «рука заколдованная» из «Песни про... купца Калашникова»). Мельник видит на воде, что ангелы стоят за боярина, но и у Вяземского есть свой защитник — его не принято называть вслух.
Дьявол оказывается слабее, и Вяземский неправдоподобно быстро теряет не только свою физическую силу, но и обыкновенную дееспособность перед самым поединком, который фактически состоялся, ибо вина обнаружена. Однако формально боя — физического столкновения — не было, поэтому у побежденного есть возможность оспорить решение Божьего суда (глава так и называется: «Божий суд»).
Оспаривать это решение предстоит наемному бойцу, своеобразной «низовой» копии Вяземского, — опричнику Матвею Хомяку. Он единственный из свидетелей («все знали, что дело Морозова свято») абсолютно «свободен» от стыда и совести, ибо готов выступить на стороне преступника, (Кстати, в самом начале романа мы видим разбойное нападение на крестьян Морозова опричников во главе с Хомяком.) Его обращение к собравшимся напоминает похвальбу Кирибеевича: «Вишь... много вас, ворон собралось, а нет ни одного ясного сокола промеж вас! Чтобы хоть одному выйти, мою саблю обновить, государя потешить! Эй вы, аршинники, пряхи, ткачихи?» Очевидно, что замена бойца влечет за собой подмену цели боя: вместо выяснения справедливости — потеха государя.