С другой стороны, важно отметить, что, несмотря на то, что творчество Виктора Пелевина рассматривалось в критике с разных сторон, за исключением Е. П. Воробьёвой, практически никто из литературоведов не ставил вопроса о литературной рефлексии и тех формах, которые она принимает в прозе писателя-постмодерниста. Между тем, проблема самосознания литературы становится особенно актуальной в эпоху постмодерна, когда бескомпромиссный скепсис, основанный на принципе тотального сомнения, не только разъедает основы эпистемологии, но и заставляет по-новому взглянуть на функции и предназначение новейших текстов и их создателей – «скрипторов». Для выявления взглядов писателя на поставленную проблему возникает необходимость обратиться к тому структурному пласту текста, который в наибольшей степени и с максимальной конкретностью позволяет выражать авторское отношение к собственному творчеству и его оценку, – метатексту.
На сегодняшний день вопрос о том, что понимать под метатекстом, остаётся в литературоведении дискуссионным. Границы этого понятия варьируются у разных учёных от всех «текстов о тексте» или «текстов в тексте» (А. Попович, М. Р. Майенова) до наиболее конкретного «авторского повествования об авторском повествовании». Как отмечает японский исследователь Ким Хюн Еун в автореферате диссертации «Поэзия
И. Бродского как метатекст», следует отличать литературоведческий смысл этого термина от понимания метатекста, сложившегося в лингвистике и семиотике. Лингвисты, отталкивающиеся от статьи А. Вежбицкой, под метатекстом имеют в виду «высказывания о текущей речи в этой же речевой ситуации. Семиотики понимают под метатекстом код, с помощью которого расшифровывается первичный язык. В литературоведении метатекст – это «текст, обращённый не только к предмету, но и к авторскому слову о нём»1, в котором, по определению Ю. М. Лотмана, «объектом изображения становится само литературное изображение»2.
Следуя лотмановскому подходу, мы будем рассматривать в качестве метатекста название произведения, структурное членение текста на главы, эпиграф и авторские примечания к произведению, не включённые в основной текст, а также разного рода «лирические отступления» и рассуждения о произведении в самом произведении, тем более, что последние встречаются у писателей-постмодернистов довольно часто.
Кроме того, в целях уточнения терминологического аппарата исследования и во избежание возможной путаницы важно обозначить ответ на вопрос о том, чем метатекст отличается от интертекста. Если интертекст рассматривает данный текст во всём многообразии его связей с другими, обычно чужими произведениями, то для метатекста характерна «замкнутость произведения на себе», литературная саморефлексия автора.
Однако очевидно, что роль метатекста в произведении выражением авторского отношения к собственному творению, несмотря на всю его важность, всё же не исчерпывается. Метатекст способен выполнять в произведении и другие функции, набор которых может варьироваться в зависимости от автора и конкретного текста.
Таким образом, мы поставили целью своего исследования выявить художественное своеобразие использования метатекста в тетралогии Виктора Пелевина.
Учитывая специфику творчества рассматриваемого автора, искусно балансирующего на грани между классикой, постмодернизмом и популярной литературой, для этого следует решить следующие конкретные задачи:
1. Выявить общие постмодернистские приметы, нашедшие своё выражение в метатекстуальном пласте тетралогии.
2. Проанализировать, как проявились в «четверокнижии» характерные черты произведений массовой литературы.
3. Охарактеризовать обусловленные мировоззрением писателя индивидуально-авторские особенности использования метатекста в избранных для анализа романах.
Глава 1. "Чапаев и Пустота", "Generation"П", "Числа" и
"Священная книга оборотня" как тетралогия
Идея рассматривать четыре последних романа Виктора Пелевина как тетралогию была предложена критиком Д. Полищуком в статье «И крутится сознание, как лопасть»1. Вместе с тем, в своей работе литературовед лишь намечает это положение в качестве тезиса, почти не представляя каких-либо доказательств своей мысли, и сразу же переходит к проекту следующего, ещё более масштабного объединения – «секстета», решая расширить намеченный цикл за счёт двух ранних романов писателя – «Омона Ра» и «Жизни насекомых».
Признавая, что крупные произведения постмодерниста, в самом деле, имеют свою специфику, наличие которой и способствовало возникновению второй мысли, отметим всё же, что идея секстета представляется нам не вполне корректной. Не говоря уже о редкости подобных крупных объединений (циклов романов) в литературе вообще и необходимости единой сюжетной линии для их выделения в особенности, обращает на себя внимание тот факт, что тогда в поле исследования включаются все написанные до настоящего момента романы писателя, и сам термин «секстет» оказывается излишним. Вместе с тем, выдвинутая критиком идея тетралогии, на наш взгляд, имеет под собой больше оснований и потому заслуживает продолжения и развития. В частности, в пользу этого свидетельствуют следующие факты.
Прежде всего, заметим, что все четыре рассматриваемых произведения относятся к одному жанру: большой объём текстов, их многогеройность и широта эпического повествования определённо указывают на то, что перед нами романы. Далее следует обратить внимание на близость времени создания книг, заметную при обозначении хронологической последовательности их возникновения: все четыре текста были написаны один за другим в следующем порядке: «Чапаев и Пустота» (1996), «Generation«П» (2000), «Числа» (2003) и, наконец, «Священная книга оборотня» (2004).
Однако, пожалуй, самым серьёзным аргументом в пользу рассмотрения их как тетралогии и против включения в состав сверхтекстового объединения других произведений является отмеченная критиком общность их проблематики, связанной с рассмотрением разных аспектов одних и тех же проблем общественно-политической жизни современной России. Помимо времени появления, именно на этом основании выпадают из общей группы посвящённый «космосу души» советского человека «Омон Ра» и ориентированный главным образом на постановку вечных проблем человеческого бытия «роман-притча»
(А. Генис) «Жизнь насекомых».
Общность анализируемых книг становится наиболее очевидной при сопоставительном анализе элементов их художественной структуры. В первую очередь, это касается обнаруживающих сходные черты систем образов в четырёх романах тетралогии. Так, в каждом из текстов расстановка основных персонажей определяется одной и той же схемой. В центре повествования находится связующая воедино его порой довольно разнородные части фигура главного героя, выполняющего роль ученика. В «Чапаеве и Пустоте» это поэт Пётр Пустота, в «Generation«П» - криэйтор Вавилен Татарский, в «Числах» - банкир Стёпа Михайлов, в «Священной книге оборотня» - лисица А. Вторым важным лицом, имеющимся в каждом романе, является сам духовный наставник, либо персонаж, его заменяющий. Здесь следует отметить, что наставники у Пелевина довольно чётко делятся на две категории: помимо Гуру, ведущих к свету, в его книгах присутствуют и «чёрные учителя», обучающие злу. Соответственно, и само ученичество может быть «белым» и «чёрным», равно как и принимать разный характер в зависимости от настроя обучаемых: от последовательного духовного водительства (в романе «Чапаев и Пустота») до редких встреч и советов, остающихся неуслышанными («Generation«П», «Числа»).
Яркими примерами добрых наставников могут служить Чапаев (ЧП) и Жёлтый Господин (СКО), заменяющих их персонажей – буддист Андрей Гиреев (GП) и Бинга (Ч), отчасти Че Гевара (GП) и Простислав (Ч). «Чёрные учителя» в изобилии представлены в романе «Generation«П», где героя учат зарабатывать деньги сначала второстепенные служители наживы Пугин и Ханин, а затем сам Легион Азадовский (уже одно имя этого бизнесмена содержит аллюзию к библейской истории о человеке, воплощавшем в себе полчища бесов [GП, С. 213]). Знаменательно, что, пройдя свой путь к золотой комнате, становится «чёрным учителем» и сам Татарский, о котором бывший конкурент и коллега по работе Малюта в романе «Числа» скажет: «Первый учитель. <…> Всем худшим в душе обязан ему» [Ч, С. 139].
Третьим главным героем является «астральный двойник», обычно одновременно являющийся партнёром и конкурентом центрального персонажа. Это соперник Петра в любовном треугольнике с Анной Григорий Котовский в «Чапаеве и Пустоте», специалист по пиару Малюта в «Generation«П», конкурент Стёпы Жора Сракандаев в «Числах», без особых на то оснований претендующий на роль сверхоборотня возлюбленный героини волк Саша Серый в «Священной книге оборотня».
Особо следует отметить черты сходства, присущие всем центральным героям книг тетралогии. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что все они оказываются не чужды поэзии и сами сочиняют стихи. Так, автором нескольких изданных до революции поэтических сборников является Пётр Пустота, начинает свой путь с сочинения стихов и учёбы в Литинституте будущий криэйтор Вавилен Татарский, пишет хокку Стёпа Михайлов, наконец, украшает рекламные объявления рифмованными строчками лиса А Хули (сообщается в тексте и о других сочинённых ей, но затем уничтоженных стихах).