Словно стая птиц взлетела, заплескались руки, заулыбались суровые лица, и дружески-шутливая последняя фраза серьезного человека разрядила длительное внимание взрывом смеха.
Человек двадцать гурьбой провожали Акима и Федора до автодрезины.
Прощаясь с Корчагиным и глядя на его засыпанную снегом калошу, Федор сказал негромко:
- Сапоги пришлю. Ты ноги-то еще не отморозил?
- Что-то похоже на это - припухать стали, - ответил Павел и, вспомнив давнишнюю свою просьбу, взял Федора за рукав: - Ты мне немного патронов для нагана дашь? У меня надежных только три.
Жухрай сокрушенно качал головой, но, увидя огорчение в глазах Павла, не раздумывая, отстегнул свой маузер:
- Вот тебе мой подарок.
Павел не сразу поверил, что ему дарят вещь, о которой он так давно мечтал, но Жухрай накинул на его плечо ремень:
- Бери, бери! Я же знаю, что у тебя на него давно глаза горят. Только ты осторожней с ним, своих не перестреляй. Вот тебе еще три полные обоймы к нему.
На Павла устремились явно завистливые взгляды. Кто-то крикнул:
-- Павка, давай меняться на сапоги с полушубком в придачу.
Панкратов озорно толкнул Павла в спину:
- Меняй, черт, на валенки. Все равно в калоше не доживешь до рождества Христова.
Поставив ногу на подножку дрезины, Жухрай писал разрешение на подаренный револьвер.
Ранним утром, глухо цокая на стрелках, к станции подошел бронепоезд. Пышным султаном вырывался белый, как лебяжий пух, освобожденный пар, тут же исчезая в морозном чистом воздухе. Из бронированных коробок выходили зашитые в кожу люди. Через несколько часов трое подрывников из бронепоезда глубоко забили в косогор две огромные вороненые тыквы, отвели от них длинные шнуры и дали сигнальные выстрелы. Тогда от страшного теперь косогора во все стороны побежали люди. От спички конец шнура вспыхнул фосфорическим огоньком.
У сотен людей на миг сжались сердца. Одна-две минуты томительного ожидания - и... вздрогнула земля, страшная сила разнесла вершину холма, швырнув в небо огромные глыбы земли. Второй взрыв сильнее первого. Страшный грохот прокатился по лесной чаще, наполняя ее хаосом звуков от разорванного в клочья косогора.
Там, где только что был холм, зияла глубокая яма, и на десятки метров вокруг сахарную белизну снега засыпала взрыхленная земля.
В образовавшееся от взрыва углубление устремились люди с кирками и лопатами.
С отъездом Жухрая на стройке развернулось упорнейшее состязание - борьба за первенство.
Еще далеко до рассвета Корчагин тихо, никого не будя, поднялся и, едва передвигая одеревеневшие на холодном полу ноги, направился в кухню. Вскипятив в баке воду для чая, вернулся и разбудил всю свою группу.
Когда проснулся весь отряд, на дворе было уж светло.
В бараке во время утреннего чая к столу, где сидел Дубава со своими арсеналыциками, протискался Панкратов.
- Видал, Митяй, Павка свою братву чуть свет на ноги поднял. Поди, саженей десять уже проложили. Ребята говорят, что он своих из главмастерских так навинтил, что те решили двадцать пятого закончить, свой участок. Щелкнуть хочет он нас всех по носу. Но это, я извиняюсь, мы еще посмотрим! - возмущенно говорил он Дубаве.
Митяй кисло улыбнулся. Он прекрасно понимал, почему поступок группы из главных мастерских задел за живое секретаря коллектива речного порта. Да и его, Дубаву, дружок Павлушка подхлестнул: не сказав ни слова, бросил вызов всему отряду.
- Дружба дружбой, а табачок врозь - тут "кто кого", - сказал Панкратов.
Около полудня энергичная работа группы Корчагина была неожиданно прервана. Сторожевой, стоявший у составленных в козлы винтовок, заметил меж деревьев группу конных и дал тревожный выстрел.
- В ружье, братва! Банда! - крикнул Павка и, швырнув лопату, бросился к дереву, на котором висел его маузер.
Расхватав имевшееся оружие, группа залегла прямо в снег у обочины дороги. Передние конные замахали шапками. Один из них крикнул:
- Стой, товарищи! Свои!
Полсотни конных в буденовках с алыми звездами подъезжали по дороге.
Оказалось, что стройку пришел проведать взвод полка Пузыревского. Павел обратил внимание на обрубленное ухо лошади командира. Красивая серая кобыла с белой лысиной на лбу не стояла на месте, "играла" под всадником. Она испуганно пятилась назад, когда Павел, бросившись к ней, схватил ее под уздцы.
- Лыска, баловница, вот где мы с тобой встретились! Уцелела от пули, красавица моя одноухая.
Он нежно обхватил тонкую шею лошади и гладил рукой ее вздрагивающие ноздри. Командир пристально всматривался в Павла и, узнав, удивленно ахнул:
- Да это же Корчагин!.. Коня узнал, а Середу недосмотрел. Здравствуй, братенек!
В городе "нажали на все рычаги". Это сразу сказалось на стройке. Жаркий опустошил райком, выслав остатки организации в Боярку. На Соломенке остались одни дивчата. В путейском техникуме Жаркий же добился посылки на стройку новой группы студентов.
Сообщая обо всем этом Акиму, он полушутя сказал:
- Остался я с одним женским пролетариатом. Посажу Лагутину вместо себя. На дверях напишем: "Женотдел", и покачу-ка я на Боярку. Неудобно мне, знаешь, одному мужику среди женщин крутиться. Поглядывают на меня девочки подозрительно. Наверно, меж собой говорят, сороки: "Всех разослал, а сам остался, гусь лапчатый", или еще пообиднее что-нибудь. Прошу тебя разрешить мне выехать.
Аким, смеясь, отказал.
В Боярку прибывал народ. Прибыло и шестьдесят студентов-путейцев.
Жухрай добился у Управления дороги посылки в Боярку четырех классных вагонов для жилья вновь посланным рабочим.
Группа Дубавы была снята с работы и послана в Пущу-Водицу. Ей приказывалось доставить на стройку паровозики и шестьдесят пять узкоколейных платформ. Эта работа засчитывалась как задание на участке.
Перед отъездом Дубава посоветовал Токареву отозвать Клавичека на стройку и дать ему вновь организованную группу. Токарев отдал этот приказ, не подозревая истинной причины, побудившей арсенальца вспомнить о существовании чеха. А причиной была записка Анны, переданная приезжими соломенцами.
"Дмитрий! - писала Анна. - Мы с Клавичеком отобрали вам гору литературы. Шлем тебе и всем боярским штурмовикам свой горячий привет. Какие вы все молодчаги! Желаем вам сил и энергии. Вчера из складов выдали последние запасы дров. Клавичек просил передать вам привет. Чудный парень! Хлеб для вас он печет сам. В пекарне никому не доверяет. Сам просеивает муку, сам машиной месит тесто. Муку где-то добыл хорошую, хлеб у него получается прекрасный, не в пример тому, что я получаю. Вечером у меня собираются наши: Лагутина, Артюхин, Клавичек и иногда Жаркий. Понемногу подвигаем учебу, но больше говорим обо всем и обо всех, а чаще всего о вас. Девушки возмущены отказом Токарева допустить их на стройку. Они уверяют, что вынесут лишения наравне со всеми. Таля говорит: "Оденусь во все отцовское и заявлюсь к папане, пусть попробует меня оттуда выпереть".
Пожалуй, она это сделает. Передай мой привет черноглазому. Анна".
Метель надвинулась сразу. Небо затянулось серыми, низко плывущими облаками. Густо пошел снег. Вечером завыл в трубах ветер, загудел среди деревьев, гоняясь за увертливым снежным вихрем, будоражил лес угрожающим присвистом.
Бушевал и разбойничал всю ночь буран. Промерзли до костей люди, хотя всю ночь топились печи: не держала тепла станционная развалина.
Утром выступивший на работу отряд увязал в глубоком снегу, а над деревьями пламенело солнце, и на сине-голубом небе ни единого облачка.
Группа Корчагина освобождала от снежных заносов свой участок. Только теперь Павел почувствовал, до чего мучительны страдания от холода. Старый пиджачок Окунева не грел его, а в калошу набивался снег. Он не раз терял ее в сугробах. Сапог же на другой ноге грозил совсем развалиться. От спанья на полу на шее его вздулись два огромных карбункула. Вместо шарфа Токарев дал ему свое полотенце.
Худой, с воспаленными глазами, Павел яростно взметывал широкой деревянной лопатой, сгребая снег.
На станцию в это время приполз пассажирский поезд. Его едва приволок сюда выдыхающийся паровоз: на тендере ни одного полена, в топке догорали остатки.
- Дадите дров - поедем, а нет - переведите поезд на запасный, пока есть чем двигать! - кричал машинист начальнику станции.
Поезд перевели на запасный путь. Удрученным пассажирам сообщили причину остановки. В битком набитых вагонах заохали и зачертыхались.
- Поговорите со стариком - вон идет по перрону. Это начстройки. Он может приказать подвезти к паровозу на санях дрова. Они их вместо шпал кладут, - посоветовал начальник станции кондукторам. Те пошли навстречу Токареву.
- Дров дам, но не даром. Ведь это наш строительный материал. У нас заносы. В поезде шестьсот - семьсот пассажиров. Дети и женщины могут остаться в поезде, а остальным лопаты в руки - и до вечера греби снег. За это получат дрова. Если откажутся - пусть сидят до нового года, - сказал Токарев, кондукторам.
- Смотри, ребята, народу-то валит сколько! Гляди, и женщины! - удивленно заговорили за спиной Корчагина.
Павел обернулся.
- Вот тебе сто человек, дай им работу и присматривай, чтобы не сидели, - сказал, подходя, Токарев.
Корчагин раздавал работу вновь прибывшим. Какой-то высокий мужчина, в форменной железнодорожной шинели с меховым воротником, в теплой каракулевой шапке, возмущенно вертел в руках лопату и, обращаясь к стоящей рядом с ним молодой женщине в котиковой шапочке с пушистым бубенцом наверху, протестовал:
- Я грести снег не буду, меня никто не имеет права заставить. Если меня попросят, я, как инженер-путеец, смогу распорядиться работой, но ворочать снег ни ты, ни я не должны, это инструкцией не предусматривается. Старик поступает противозаконно. Я его привлеку к ответственности. Кто здесь десятник? - спросил он ближайшего к нему рабочего.
Подошел Корчагин: