Двенадцать лет прошло, - Трифоныча в то время, как монастырщину государыня Катерина Алексеевна поворотила на экономию, в волостные головы миром изобрали. Тут не возлюбил его управитель ихний, что от коллегии экономии к монастырским крестьянам был приставлен, Чекатунов Якинф Сергеич. Как теперь на него гляжу: старичок такой был седенькой и плутоват, нечего сказать... Смолоду еще при государыне Анне Ивановне был в армейских офицерах и, сказывают, куда как жестоко хохлов прижимал, когда по недоимочным делам в малороссийской тайной канцелярии находился. Трифоныч, должно быть, как-нибудь не ублаготворил его, он и взъелся... Однако ж, каких подкопов ни подводил под Трифоныча, не мог поддеть. Времена-то не те уже были, не бироновщина.
Приезжает Чекатунов в волость, где Трифоныч в головах сидел, прямо к нему, разумеется, для того, что на хозяина хоть и волком глядит, а угощенья ему подай. Папушник Аграфена на стол положила: "рушьте, мол, сами, ваше благородие, как вашей милости будет угодно".
Чекатунов стал резать папушник - глядь, а на нижней-то корке орел.
- Это что? - крикнул он грозным голосом.
- Орел, - говорит Трифоныч; - орел, ваше высокородие.
- Да у тебя царский, что ли, хлеб-от? Из дворца краденый?.. А?
- Как это возможно и помыслить такое дело, ваше высокородие? - отвечает Трифоныч. - Глядь-ка что выдумал! Из царского дворца краден!.. Я ведь, чать, русский!.. Изволь в печку глянуть, тамо в поду кирпич с орлом вложен, на хлебе-то он и вышел.
Посмотрел в печку Чекатунов, видит - точно орел.
- А где, говорит, ты взял такой кирпич?
- А на дворцовом лугу, - отвечает ему Трифоныч: в то самое время, как по царскому жалованью народ после дворцовой стройки хлам разбирал.
- Так это ты двенадцать лет царского-то орла жжешь, - закричал Чекатунов, схватив Трифоныча за ворот. - А? Да понимаешь ли ты, злодей, что за это Сибирь тебе следует.
Трифоныч в ноги. А Чекатунов расходившись - в железа Трифоныча, да в острог за жестоким караулом.
А Чекатунову такие дела не впервые творить приходилось. При Бироне в Малой России он за жженого орла людей мучил.
Дело повели крутенько. А было это в самое пугачевское замешательство. Чекатунов главному своему начальнику Гавриле Петровичу Мякинину таким манером дело Трифоныча представил, что будто он с государственным злодеем был заодно и в самом Петербурге хотел народ всполошить. Трифоныч был мужик домовитый, зажиточный, в ларце у него целковиков немало лежало: тут все прахом пошло.
Разузнавши доподлинно дело, Настенька, не молвивши отцу ни единого слова, приказала заложить карету, оделась en grande toilette {в парадный наряд (франц.)} и в Царское Село... А там государыня завсегда изволила летнюю резиденцию иметь. Поехала Настенька с дачи раным-ранехонько и в саду на утренней прогулке улучила государыню. А ее величество завсегда в семь часов поутру изволила свой променад делать. Остановилась Настенька у той куртины, где сама государыня каждый день из своих рук цветы поливала. Видит, бегут две резвые собачки, играют промеж себя; а за ними государыня в легком капоте пюсового цвета, в шляпе и с тросточкой в руке. Марья Савишна Перекусихина с ней, позади егерь.
Увидала ее Настенька, тотчас на колени.
- Что с вами, милая? Отчего так встревожены? - спрашивает ее государыня.
- Правосудия и милости у вашего величества прошу.
Государыня улыбнулась.
- За того прошу, ваше императорское величество, за кого просить некому, - молвила Настенька. - За простого мужика, за невинную жертву злобы и лихоимства. В тюрьме сидит, дом разорен... Честный Савелий Трифонов из богатого поселянина навек нищим стал.
Только что Настенька эти речи проговорила, государыня внезапно помрачилась, румянец на щеках так и запылал у ней. А это завсегда с ней бывало, mon c?ur, когда чем-нибудь недовольна делалась.
- Не знаете, за кого просите! - с гневом проговорила государыня. - Трифонов - вор, соумышленник государственного злодея.
- Ваше величество, беззащитного поселянина оклеветали... Опричь бога да вас, никто его спасти не может... Рассмотрите дело его.
Ни слова не промолвя, государыня отвернулась и пошла в боковую аллею... Настенька осталась одна на коленях.
Недели через три Трифонов был на волю выпущен и все добро его назад было отдано. Чекатунова отрешили, Гавриле Петровичу Мякинину было сказано: жить в подмосковной.
В перво же воскресенье Настеньке велено было на куртаге быть. Государыня с великой аттенцией приняла ее. При многих знатных персонах обняла, поцеловала.
- Благодарю вас за то, что избавили меня от величайшего несчастия царей - быть несправедливой, - сказала ей государыня. - Мы основали наш престол в человеколюбии и милосердии, но по навету злых людей я едва не осудила невинного. Бог вас наградит.
И все зачали увиваться вкруг Настеньки. На другой же день весь grand monde перебывал у Боровковых с визитами, даром что кому двенадцать, кому двадцать верст надо было ехать до ихней дачи... Только и речи у всех, что про Настеньку да про злодейство Мякинина с Чекатуновым.
А про себя не то думали, не то гадали знатные персоны... Подкопы подводить зачали под Настеньку...
В то время, mon enfant, самым важным вельможей был Лев Александрыч Нарышкин... Нраву отменно веселого, на забавные выдумки первый мастер. Как пойдет, бывало, всех шпынять, так только держись, а все как будто спросту. Государыня его очень жаловала. Когда еще великой княгиней была, большую доверенность к нему имела - и когда воцарилась, много жаловала. Человек был, что называется, на все руки... Ежели на куртаге бывало невесело, а Нарышкина нет, государыня всегда, бывало, изволит сказать: "видно, что Льва Александровича нет". По чести сказать - мертвого, кажется, умел бы рассмешить, а праздники задавал - не то что нам - чужеземным, иностранным на великое удивленье бывали.
Давал он бал у себя на даче. Знатная дача была у Льва Александровича по петергофской дороге. Какие он на ней фейверки делал, люминации с аллегориями [фейерверки, иллюминация] - сказать, mon bijon, невозможно. Сам Галуппи музыкой, бывало, правит - старый человек был настарый, а зачнет музыкантами командовать, глаза у седого так разгорятся, ровно у молодого петиметра, когда своей dame de l'amour {возлюбленной (франц.)} ручку пожимает... Сады какие у Нарышкина были, фонтаны!.. По чести сказать, как войдешь, бывало, в его люминованные сады - ума лишишься: рай пресветлый, царство небесное - больше ничего...
Parole d'honneur, mon petit. {Честное слово, дитя мое (франц.)}
Раз, как теперь помню, накануне Ильина дня, приезжает к нам Настенька.
- Ты, говорит, к Нарышкину завтрашний день на праздник поедешь?
- Нет, говорю, ma delicieuse, не поеду... Для того, что инвитасьоны {приглашения (франц.)} не получили.
А меня досада так и разбирает... Как так? Боровковы будут, мы не будем!.. Обидно!.. Была я тогда молода, к тому ж не из последних... Муж в генеральском ранге - как же не досадно-то?.. Сам посуди, mon pigeonneau...
Поздравляю, говорю поздравляю, та delicieuse, что к Нарышкину поедешь... А мы люди маленькие, незнатны... Куда уж нам к Нарышкину?..
- Особливо мне то чудно, - говорит меж тем Настенька, - что на празднике будут только самые первые персоны. Из девиц: Веделева Анета, Шереметевых две, Панина, Полянская, Хитрово... Все les frailes de la cour. Какими судьбами меня пригласили - ума приложить не могу.
- Значит, ma douceur, и тебе la fraile de la cour скажут... Будешь, говорю, во времени - и нас помяни.
Захохочет Настенька, да так и залилась.
- Нашла, говорит, la fraile de la cour! По чести сказать, к лицу мне будет!..
А сама охорашивается, стоя перед зеркалом... Нельзя же, mon c?ur, - женская натура... Кто из молодых женщин мимо зеркала пройдет не поглядевшись? Ни одна не пройдет, mon pigeonneau, поверь, что ни одна... Потому что у каждой о всякую пору одно на уме - как бы мужчинку к себе прицепить... Ты, mon c?ur, не гляди, что они молчат да кажутся les inaccessibles {недоступными (франц.)}. Поверь бабушке, голубчик мой, что у каждой женщины лет с четырнадцати одно на уме: как бы с мужчинкой слюбиться... Ей-богу, mon cher... Притворству не верь... Которая тебе по мысли придется, смело приступай... Рано ли, поздно ли, будет твоя... Поверь, mon bijou, - я ведь опытна... Смелости только побольше, голубчик, а будет к концу дело подходить, - дерзок будь... На визги да на слезы внимания не обращай. Для проформы только визжат да стонут... Видишь, mon petit, как бабушка-то тебя житейской мудрости учит... После сколько раз помянешь, поблагодаришь меня, старуху, за мои les instructions... {поучения (франц.)} Верь, mon agneau, и в стары годы и в нынешние pour chaque femme et pour chaque fille {для каждой женщины и для каждой девушки (франц.)} ничего нет приятнее, как объятья мужчины... Изо всей силы, mon petit, к себе прижимай, мни, кости ломи - тем приятнее... Про что, бишь, я говорила, Андрюша?
- Да все про Боровкову, бабушка... Как она к Нарышкину сбиралась и охорашивалась, стоя у вас перед зеркалом...
- Точно, голубчик, точно... Изогнула она этак набок талию, ручкой подбоченилась, а глазенки так и горят... Ух, как отменно была хороша, ух, как славна!.. А близиру ради тоже прикидывается - я, дескать, дурнушка.
И вдруг пригорюнилась она:
- Нет, говорит, Параша - какая я frail de la cour?.. Вот если б государыня взяла меня заместо Матрены Даниловны.
- Христос с тобой, говорю я, Настенька. Сама не знаешь, что мелешь!.. В дурки захотела!.. Какой тут промен, ma delicieuse?
- Большой, говорит, промен! Родись я мужчиной - генерал-прокурором захотела бы быть, всякий бы час государыне докладывала, как болеет народ, как ищет суда и правды, а найти не может!.. А родилась женщиной - в дурки хотела б, в шутихи... Эх, как бы мне надеть чепчик с погремушками... Сколько бы правды тогда рассказала царице!..
- Дуришь, Настенька! То говоришь - шутов не надо, то сама в дурки лезешь.
А она:
- Не понимаешь ты ничего, говорит.
Тем и кончили.
На том нарышкинском празднике государыня изволила добрые ведомости объявить, - с туркой мир был заключен. С теми ведомостями прислан был премьер-майор Соколов. И того Соколова Нарышкин позвал на праздник; государыня так приказала. А премьер-майор Соколов dans la grande societe был совсем темный человек, и никто из знатных персон не знал его. Приехавши к Нарышкину, ровно в лесу очутился, бежать так в ту же пору. Прижался к уголку, думает: "ахти мне, долго ль в муке быть".