- Другого несчастья нет, кроме кончины господина Гранде-младшего, - сказал нотариус, прерывая банкира. - Да и он не покончил бы с собой, если бы ему пришло на мысль призвать на помощь брата. Старый друг наш, преисполненный чести до кончиков ногтей своих, предполагает ликвидировать долги торгового дома Гранде в Париже. Мой племянник, председатель, чтобы избавить его от хлопот по делу чисто судебному, предлагает немедленно отправиться в Париж, с тем чтобы войти в соглашение с кредиторами и должным образом их удовлетворить.
Слова эти, подтвержденные всей повадкой винодела, который поглаживал себе подбородок, необычайно поразили троих де Грассенов, - ведь дорогой они вволю позлословили насчет скупости Гранде и обвиняли его чуть ли не в братоубийсе.
- О, я был в этом уверен! - воскликнул банкир, поглядывая на жену. - Что я дорогой говорил тебе, госпожа Грассен? Гранде преисполнен чести до кончиков волос и не допустит, чтобы хоть малейшим образом было затронуто его имя! Богатство без чести - это уродство. Есть еще честь у нас в провинциях! Это очень, очень хорошо, Гранде. Я старый военный служака и не умею таить своей мысли, режу напрямик. Гром и молния! Это - возвышенно!
- В таком случае во... воз... возвышенное обходится до... о... очень до... до... дорого, - отвечал добряк, пока банкир горячо тряс его руку.
- Но ведь это, благородный мой Гранде, не в упрек будь сказано господину председателю, дело чисто коммерческое и требует опытного негоцианта. Тут необходимо знакомство с обратными счетами, авансами, исчислениями процентов. Я собираюсь в Париж по своим делам и кстати мог бы взять на себя.
- Да, мы могли бы попыта-та-таться сго-о-овориться друг с другом относительно во... возможностей и чтоб мне не обя... обязываться в чем-нибудь, чего я не... не... не желал бы де... лать, - сказал Гранде заикаясь, - потому что, видите ли, господин председатель естественным образом предлагал, чтобы я взял на себя дорожные расходы.
На этих последних словах Гранде уже не запился.
- Ах, - сказала г-жа де Грассен, - да ведь это же удовольствие - побывать, в Париже! Я бы с радостью сама заплатила, лишь бы туда поехать.
И она сделала знак мужу, как бы подзадоривая его отбить во что бы то ни стало поручение у противников; затем она весьма иронически поглядела на обоих Крюшо, принявших совсем жалкий вид. Гранде схватил тогда банкира за пуговицу сюртука и отвел его в угол.
- Я бы гораздо охотнее доверился вам, чем председателю, - сказал он ему. - Вообще тут что-то неладно, - прибавил он, и шишка на его носу зашевелилась. - Я намерен приобрести ренту. Мне нужно поручить кому-нибудь покупку ренты на несколько тысяч франков, и не иначе как по восьмидесяти франков. Эта механика, говорят, обходится дешевле под конец каждого месяца. Вам это дело знакомо, не правда ли?
- Ну, еще бы! Значит, мне предстоит устроить вам ренту на несколько тысяч франков?
- Не бог весть что для начала. Только - молчок! Мне хочется разыграть эту музыку так, чтобы никто ничего не знал. Вы бы заключили для меня сделку к концу месяца. Но ничего не говорите Крюшо, чтобы их не дразнить. Раз вы едете в Париж, посмотрим заодно, каковы козыри бедного моего племянника.
- Значит, решено. Я еду завтра с почтовым дилижансом, - громко сказал де Грассен. - Я зайду к вам за последними инструкциями в... в котором часу?
- В пять часов, перед обедом, - сказал винодел, потирая руки.
Обе враждебные партии задержались еще некоторое время в зале. Де Грассен, после паузы, сказал, хлопая Гранде по плечу:
- Хорошо, у кого есть такие добрые родственники.
- Да, да, хоть оно и не кажется, - отвечал Гранде, - а я до-о-обрый родственник. Я люблю брата и докажу это, если... если это обойдется не...
- Мы покидаем вас! - сказал банкир, удачно прерывая его, прежде чем он кончил фразу. - Раз я ускоряю свой отъезд, мне нужно привести в порядок кое-какие дела.
- Ладно, ладно. Да и я сам, вы... вы з-з-знаете для чего, уда-далюсь в свою "ко... комнату ра... размышлений", как говорит председатель Крюшо.
"Дьявольщина! Я уже больше не господин де Бон-фон", - грустно подумал чиновник, и лицо его приняло унылое выражение, как у судьи, которому наскучила речь защитника.
Главы обоих соперничающих семейств ушли вместе. Ни те, ни другие уже не думали о предательстве в отношении винодельческой округи, в котором оказался виновным Гранде, и только тщетно пытались выпытать друг у друга, кто что думает о действительных намерениях добряка в этом новом деле.
- Не желаете ли зайти вместе с нами к госпоже д'Орсонваль? - спросил де Грассен нотариуса.
- Мы придем попозже, - ответил председатель. - Я обещал барышне де Грибокур заглянуть вечерком, и, если дядюшка не возражает, мы сначала отправимся туда.
- Значит, до свидания, господа, - сказала г-жа де Грассен.
И когда де Грассены отошли на несколько шагов от Крюшо, Адольф сказал отцу:
- Оставили их в дураках, а?
- Сын, замолчи, - ответила г-жа де Грассен, - они нас еще могут слышать. Да и слова твои дурного тона и отдают студенческим жаргоном.
- Так-то, дядюшка! - вскричал чиновник, как только увидел, что де Грассены далеко. - Сначала старик именовал меня председателем де Бонфоном, а потом разжаловал, и я уже стал просто Крюшо.
- Я заметил, что тебе это неприятно. Да, ветер дул в сторону де Грассенов. Но до чего ж ты глуп при всем своем уме! Предоставь им покататься на этом "посмотрим" старика Гранде и держись спокойно, мой мальчик. Евгения от этого еще верней будет твоей женой.
В несколько минут весть о великодушном решении Гранде разнеслась по трем домам сразу, и в тот же вечер во всем городе только и толковали об этой братской самоотверженности. Всякий прощал Гранде его продажу, произведенную в нарушение взаимного клятвенного обязательства всех сомюрских виноделов, все дивились его чувству чести, восхваляли великодушие, на какое не считали его способным. Французскому характеру свойственно приходить в восторг, в гнев, в страстное воодушевление из-за минутного метеора, из-за плывущих по течению щепок злободневности. Неужели коллективные существа - народы - в самом деле лишены памяти?
Едва старик Гранде запер дверь, как позвал Нанету.
- Не спускай с цепи собаку и не спи, нам с тобой предстоит поработать. В одиннадцать часов Корнуайе должен быть у ворот с фруафонской кареткой. Подожди его у калитки, чтоб он не стучался, и скажи ему, пусть войдет как можно тише. Полицейские правила запрещают производить ночью шум. Да и околотку незачем знать, что я отправляюсь в дорогу.
Сказав это, Гранде поднялся в свою лабораторию, и Нанета слышала, как он там возился, рылся, ходил взад и вперед, но осторожно. Очевидно, старик старался не разбудить жены и дочери и особенно не привлечь внимания племянника, которого он начинал прямо проклинать, замечая свет в его комнате. Среди ночи Евгении, всецело озабоченной кузеном, показалось, что она слышит стенания, и для нее уже не было сомнения: Шарль умирает, - ведь она оставила его таким бледным, в таком отчаянии! Может быть, он покончил с собой? Мгновенно она завернулась в накидку, вроде плаща с капюшоном, и хотела выйти. Сначала яркий свет, пробивавшийся в дверные щели, ее испугал: показалось - пожар; но вскоре она успокоилась, заслышав тяжелые шаги Нанеты и ее голос, мешающийся с ржанием нескольких лошадей.
"А что, если отец увозит куда-то кузена?" - спросила она себя, приотворяя дверь осторожно, чтобы она не скрипела, но так, чтобы видеть происходящее в коридоре.
Вдруг ее глаза встретились с глазами отца, и от его взгляда, хотя спокойного и рассеянного, у Евгении мороз побежал по коже. Добряк и Нанета несли вдвоем толстую жердь, концами лежавшую у него и у нее на правом плече, к жерди был привязан канатом бочонок, вроде тех, какие старик Гранде для развлечения мастерил у себя в черной кухне в свободные минуты.
- Пресвятая дева! Ну и тяжеленный! - сказала тихо Нанета.
- Жаль, что там всего только медяки! - отвечал Гранде. - Смотри, не задень подсвечник.
Эта сцена была освещена единственной свечой, поставленной между двумя балясинами перил.
- Корнуайе, - сказал Гранде своему сторожу in partibus*, - пистолеты захватил?
______________
* Здесь: частично исполняющему обязанности сторожа (лат.).
- Нет, сударь. Да и подумаешь, есть чего бояться, раз у вас тут медяки!
- И верно, нечего, - сказал старик Гранде.
- К тому же и поедем мы быстро, - продолжал сторож. - Ваши фермеры выбрали для вас лучших своих лошадей.
- Ладно, ладно. Ты же не сказал им, куда я еду?
- Да я и не знал.
- Ладно. Повозка прочная?
- А то как же! Куда уж крепче, - три тысячи фунтов выдержит. А что они весят-то, ваши дрянные бочонки.
- На-ко! - сказала Нанета. - Нам-то известно! Близко восемнадцати сотен.
- Помалкивай, Нанета. Жене скажешь, что я поехал в деревню. К обеду вернусь. Гони вовсю, Корнуайе, в Анжере нужно быть раньше девяти.
Повозка отъехала. Нанета задвинула ворота засовом, спустила с цепи собаку, улеглась, потирая онемевшее плечо, и никто во всем околотке не подозревал ни об отъезде Гранде, ни о цели его путешествия. Скрытность добряка была доведена до совершенства. Никто гроша не видал в этом доме, полном золота. Узнав утром из разговоров на пристани, что цена на золото удвоилась вследствие размещения в Нанте крупных военных заказов и что спекулянты нахлынули в Анжер скупать золото, старый винодел, попросту заняв лошадей у своих фермеров, отправился ночью в Анжер, чтобы продать там накопленное золото и на полученные банковые билеты приобрести государственную ренту, заработав еще и на разнице в биржевом курсе.
- Отец уезжает, - прошептала Евгения с лестницы, слышавшая все.
В доме опять воцарилась тишина; постепенно замер вдали грохот повозки, не тревожа более спящий Сомюр. И тут Евгения, прежде чем услышать, сердцем почуяла стон, донесшийся из комнаты кузена. Светлая полоска, тоненькая, как лезвие сабли, шла из дверной щели и перерезала поперек балясины перил на старой лестнице.