Всегда подозрительный, здесь он превратился в деспота. Проведя всю молодость в поволожских скитах, Агния Ефимовна опять очутилась за монастырской стеной, но на этот раз со слепым мужем. Она отлично понимала, что это скитское сидение было устроено специально только для нее, чтобы предохранить от какого-нибудь вольного или невольного бабьего греха. И она томилась в скитской неволе год за годом, не видя впереди ничего, кроме того же черничества. До известной степени ее спасала только полученная у раскольничьих мастериц строгая выдержка и привычка покоряться. Но и у этой заживо погребенной за скитской стеной женщины по временам являлась смутная и тяжелая тоска по неиспытанной воле, какой-то большой призрак неосуществимой надежды... Ведь вот тут, сейчас за скитской калиткой уже начиналась жизнь; живые люди любили и ненавидели, радовались и плакали; для них была и весна, и лето, и зеленая мурава, и все то, чем вольная жизнь красна.
VI
С отъездом Егора Иваныча и Капитона Титыча в Сибирь в скиту на Увеке потянулись особенно скучные дни. Вообще скитская жизнь не отличалась весельем, а тут уж совсем было тошно. Агния Ефимовна ходила как в воду опущенная. Она теперь придумала новую манеру держать себя с мужем: сядет куда-нибудь в уголок и молчит хоть докуда.
- Агния!.. - взывал слепой, протягивая руки. - Агнюшка... ангелочек...
Единственным ответом служила гробовая тишина. Слепой начинал волноваться и напрасно старался сдерживать себя. Он вставал и начинал обшаривать свою келью, как тень. Агния Ефимовна не шевелилась и только следила за своим мучителем полными ненависти глазами. Она не шевелилась и тогда, когда эти холодные, дрожавшие руки находили ее, схватывали за плечи и тянули к себе.
- Агнюшка, касаточка, отзовись... Вымолви словечушко!
Молчание.
Яков Трофимыч вдруг закипал бешенством и накидывался на жену, как зверь. Она чувствовала, как эти холодные руки впивались в ее шею и начинали ее душить. Раза два она вырывалась из этих рук вся растерзанная и прибегала к матери Анфусе в самом ужасном виде: волосы распущены, платье разорвано, на шее следы душивших пальцев.
- Милушка, полно вам грешить... - уговаривала честная игуменья, качая седой головой. - Статошное ли это дело, штобы в обители такое мирское смятение?
- Ох, тошненько, матушка! - плакалась Агния. - Не пойду я к своему мучителю - и все тут. В обители ведь мы живем, а он неподобного требует. Как-то цельную ночь в сенках простояла, а он цельную ночь искал меня... Видеть его не могу, матушка. Вот как тошно... В пору руки на себя наложить.
- Ах, милушка, какие ты слова говоришь!.. - журила игуменья. - Бог терпеть велел, а ты вот што говоришь-то...
- Было бы для кого терпеть, матушка. Извел он меня, всю душеньку вынул...
Густомесов был для обители находкой, как милостивец и кормилец, и, кроме того, он обещал после смерти оставить скиту половину своего состояния; поэтому честная мать Анфуса употребляла все усилия, чтобы уговорить Агнию и вообще помирить мужа с женой. Было старухе своих скитских дел по горло, а тут еще приходилось идти к Якову Трофимычу и уговаривать его.
- Вот што, милостивец, - говорила игуменья Густомесову, - оставь ты Агнию, не тревожь... Раздоры-то ваши всю обитель смущают. Неподобного требуешь... Забыл, что в обители живешь.
- Задушу я ее, змею! - кричал слепой муж. - Своими руками задушу и отвечать никому не буду...
- Перестань грешить, Яков Трофимыч...
- Я знаю, о ком она думает... Молчит, а сама все о нем думает, о Капитошке. Я-то ведь знаю, все знаю... Извела она меня своим молчанием.
- А ты стерпи... Успокоится баба, - ну, и пойдет все по-старому. Тебя и то бог убил, а ты мирские мысли все думаешь. Будет, погрешил, когда на миру жил... И мне не подобает слушать твои пакостные речи, не для этого обитель ставилась.
Эти строгие внушения сразу смиряли бушевавшего слепца. Он садился к столу, закрывал лицо руками и начинал плакать.
- Грехи надо замаливать, а не о жене думать, - наставительно говорила игуменья.
- Ох, знаю, честная мать... Без тебя знаю!.. Только вот силы не хватает на смирение... Чувствую я, што она тут, Агния, ну и того... Красивая она, молодая, а я грешный человек...
- Тьфу!.. Слушать-то тебя муторно... Ужо вот на поклоны поставлю, тогда узнаешь, как такие слова говорить. Какой на мне чин-то, греховодник?
- Да ведь жена она мне, значит, вся моя, и греха тут нет...
- Тогда выезжай из обители... Все тут разговоры с тобой.
Честная мать знала, что Яков Трофимыч не выедет из скита, - где он найдет такой крепкий досмотр за женой? - и пускала это средство, как самое решительное. Затем ей опять приходилось уговаривать Агнию и вести ее к мужу.
- Ты у меня смотри... - грозила смиренному слепцу старуха. - Чуть што, так я и лестовкой тебя поначалю. Найдем управу... Агния, а ты слушайся мужа. Что бог дал, тем и владай...
Агния молчала, зная, что все пойдет по-старому. Сначала муж будет приставать с жалобными словами, а потом рассвирепеет. Она предпочитала последнее: пусть лучше убьет разом.
Какие ужасные ночи она проводила в своем заточении... и все думала о нем, о Капитоне Титыче. Пробовала отмаливать это наваждение, но и молитва не спасала - не было в ней настоящей молитвы. "Приворожил он меня, присушил", - с тоской думала Агния и приходила в ужас от собственного бессилия. Ничего не могла она с собою сделать и опять начинала думать о сердитых и ласковых глазах Капитона Титыча.
Только и было отдыху Агнии Ефимовне, когда слепой муж укладывался после обеда спать. Хоть один час покойно проспит... К этому времени обыкновенно приходила Аннушка - она тоже едва урывалась от своей скитской работы. Присядут молодые женщины куда-нибудь на крылечко и разговаривают свои разговоры. Стояло уже лето, дни были жаркие - так и томит жаром.
- Купаться просилась у матери, - жаловалась Аннушка, - озеро-то тут и есть, только под гору сбежать... Не пустила. Говорит, угодники-то по пятидесяти годов не обнажали себя, а ты выдумала, озорница, плоть свою тешить.
- Им все нельзя, старухам... - вздыхала Агния. - Чужой век изживают. Я-то привязана к мужу, как цепной пес, а ты-то с чего изводишься в скиту? Кабы я была на твоем месте, так...
- А тятенька?..
Агния только улыбалась. Что такое тятенька? Он тоже старик, а молодым когда был, так по-молодому и думал. Девица - вольный человек, пока не запоручила свою голову.
Они вместе гуляли по скитскому двору, когда надоедало торчать на крылечке. Любимым местом Агнии была "стенка".
- Аннушка, пойдем на "стенку"?
- А игуменья увидит? Да и Яков Трофимыч тебя хватится...
- Пусть хватается, постылый... Час - да мой!
"Стенка" была у самых ворот. Скитские сестры, прежде чем отворить крышку, выглядывали сверху из-за тына, причем подставлялась деревянная лесенка. Из-за тына можно было видеть и озеро Увек и громадное селение. Сестра-вратарь обыкновенно не пускала на "стенку" и сердилась, но Агния умела ее уластить. Аннушка только дивилась, откуда у Агнии такие слова берутся.
- Ох, снимете вы с меня голову, - ворчала старуха-вратарь. - Ужо, того гляди, проснется честная мать...
- Мы только чуточку поглядим, - говорила Агния. - Ведь мы не скитские сестры, а мирские... Нечего с нас взять.
Агния и Аннушка вместе взбирались на лесенку и любовались "миром". Боже, как там хорошо!.. И сколько там вольного народа живет! И всем-то весело, всем хорошо! Бледное лицо Агнии покрывалось тонким румянцем, и Аннушка каждый раз любовалась ею: писаная красавица эта Агнюшка!
- Вот взять соскочить с тыну - только и видели... - говорила Агния, заглядывая через тын. - И ушла бы, кабы не своя неволя... Ты думаешь, меня Яков Трофимыч связал?..
У Агнии глаза начинали блестеть, грудь поднималась высоко - вся она была огонь и движение. Странно, что Аннушка каждый раз чувствовала себя как-то неприятно и точно начинала ее бояться. Что было на уме у Агнии? Чему она смеется? Агния в эти минуты действительно ненавидела Аннушку, глухо и нехорошо ненавидела. Ей даже хотелось столкнуть ее с тына. Раз Агния, глядя на Увек, проговорила задумчиво:
- Знаешь, Аннушка, я тебе расскажу твою судьбу...
- Не надо, Агния. Я не люблю... Это грешно... судьбу угадывать.
- А я все-таки скажу... Я все знаю, что будет. Ты вот сидишь в скиту, как птица в клетке, а суженый-ряженый ходит ветром в поле. Далеко залетел ясный сокол, а думки-то все в скиту. Сколько ни побродит он по горам да по болотам, а сюда вернется, и сейчас к красной девице. Я сон такой видела... Богатство они найдут... много золота... Уехали бедные, приедут богатые. Не чует души в своей дочери Егор Иваныч, а ничего не поделаешь: придется расстаться.
- Будет, Агния... - умоляла Аннушка. - Нехорошо.
- Нет, ты слушай сон-то... Вернется ясный сокол, разобьет клетку и увезет птичку на вольную волюшку... Миловать ее будет, целовать, обнимать...
Говоря последние слова, Агния все больше и больше наклонялась к Аннушке, к самому лицу, так что та чувствовала ее горячее дыхание. А какие были глаза у Агнии в эту минуту - так и смотрят прямо в душу! Аннушка вся дрожала, не смея шевельнуться.
- И она его тоже ждет... - уже шепотом говорила Агния. - Лестно такого сокола приголубить. Другие-то бабы завидовать будут... И у ней свои слова найдутся. Сейчас-то ничего не понимает, а тогда вся заговорит... А дальше...
Агния откинулась, точно проснулась от тяжелого сна. Лицо было такое бледное, глаза потемнели, на губах судорожная улыбка... Аннушка замерла от страха.
- Агния, будет...
- Х-ха, испугалась, смиренница!.. Хочешь, я вот сейчас со стены прыгну?.. Не бойся, никуда не прыгну...
В свою келью Агния возвращалась, точно пьяная, и даже шаталась на ходу. Аннушке сделалось жаль ее.
- Зачем ты так себя расстраиваешь, Агния?
Агния посмотрела на нее безумными глазами и захохотала.
- Уходи от меня, - шептала она. - Ты ничего не должна знать, что будет дальше... Уходи!
VII
Целый год об Егоре Иваныче не было ни слуху ни духу, - точно все в воду канули. Раз только была засылка к матери Анфусе от честного старца Мисаила через прохожего странного человека, пробиравшегося по раскольничьим делам в мать-Расею.