Король взял Марию Манчини под руку и подал кучерам и лакеям знак, чтобы они ехали дальше.
Было около шести часов утра. Дорога была очаровательна. На деревьях со свежею, едва распускавшеюся зеленью, точно алмазные капли, блестела утренняя роса. Ласточки, недавно вернувшиеся с юга, грациозно кружились над водой; ароматный ветерок пролетал по дороге и рябил гладкую поверхность реки. Вся эта красота, благоухание цветов, вздохи земли опьяняли влюбленных. Они шли рядом, тесно прижавшись друг к другу, глядя друг другу в глаза, держась за руки; они двигались медленно, не начиная разговора: слишком много хотелось им сказать.
Офицер заметил, что брошенная королем лошадь не стоит на месте и беспокоит Марию Манчини. Он воспользовался этим предлогом, подошел ближе к влюбленным и взял лошадь под уздцы; став между обеими лошадьми и удерживая их за поводья, он не упустил ни одного слова, ни одного движения влюбленных.
Первой заговорила Мария.
- Ах, ваше величество, - сказала она, - вы не покидаете меня!
- О нет... - отвечал король. - Вы видите, Мария!
- А мне часто говорили, что, если нас разлучат, вы тотчас забудете меня.
- Милая Мария, неужели вы только сегодня заметили, что мы окружены людьми, которым выгодно нас обманывать?
- Но, однако... ваше величество... Это путешествие, этот союз с Испанией!.. Вас женят!
Людовик опустил голову.
Офицер увидел, как, словно кинжал, выхваченный из ножен, сверкнули глаза Марии Манчини.
- И вы ничего не сделали для нашей любви? - спросила она, помолчав минуту.
- Ах, Мария! Как можете вы думать это! Я на коленях молил свою мать. Я сказал ей, что все мое счастье в вас! Я даже грозил...
- И что же? - живо спросила она.
- Королева написала в Рим, и ей ответили, что брак между нами не будет считаться действительным и папа расторгнет его. Увидев наконец, что нет никакой надежды, я просил, по крайней мере, отсрочить мою свадьбу с инфантой.
- Однако вы уже в дороге и спешите навстречу невесте.
- Что ж делать? На мои просьбы, мольбы, слезы мне отвечали государственными соображениями.
- И что же?
- Что же?.. Что делать, когда столько людей соединилось против меня! Мария, в свою очередь, опустила голову.
- Значит, я должна навсегда проститься с вами! - промолвила она. - Вы знаете, что меня удаляют... отправляют в ссылку. Мало этого, вы знаете, меня хотя! выдать замуж!
Людовик побледнел и приложил руку к сердцу.
- Если бы дело шло только о моей жизни - меня так измучили, что я, вероятно, покорилась бы; но я думала, что дело идет о вашей жизни, и потому сопротивлялась, надеясь сохранить вам себя, ваше достояние...
- Да, мое достояние, мое сокровище! - прошептал король, пожалуй, скорее любезно, чем страстно.
- Кардинал уступил бы, - сказала Мария, - если бы вы обратились к нему и настоятельно потребовали его согласия. Кардинал назвал бы короля своим племянником, понимаете вы? Ради этого он решился бы на все, даже на войну! Уверенный, что он один будет править, воспитав короля и дав ему в жены свою племянницу, кардинал поборол бы всех противников, опрокинул бы все препятствия. Ах, ваше величество, я отвечаю вам за это! Ведь я женщина и очень проницательна во всем, что касается любви.
Ее слова производили на короля странное воздействие. Они не возбуждали его страсть, а охлаждали ее. Он замедлил шаги и проговорил поспешно:
- Что ж делать? Все против нас!
- Кроме вашей воли, не так ли, ваше величество?
- Ах, боже мой! - вздохнул король, покраснев. - Разве у меня есть воля?
- О! - с горечью прошептала Мария Манчини, оскорбленная его ответом.
- У короля одна воля: та, которую ему диктует политика, та, которую предписывает ему польза государства.
- О, так вы не любите! - вскричала Мария Манчини. - Если бы вы любили меня, у вас была бы воля.
При этих словах Мария подняла глаза на своего возлюбленного и увидела, что он бледен и расстроен, как изгнанник, навсегда расстающийся с родиной.
- Обвиняйте меня, - воскликнул король, - только не говорите, что я не люблю вас.
Они долго молчали после этих слов, которые молодой король произнес с глубоким и искренним чувством.
- Я не могу себе представить, - заговорила Мария, делая последнюю попытку, - что завтра и послезавтра я не увижу вашего величества. Не могу представить, что мне придется вести печальную жизнь вдали от Парижа, что губы старика, чуждого мне, будут прикасаться к той руке, которую теперь держите вы. Нет, нет, не могу думать об этом; сердце мое разрывается от отчаяния...
И действительно, Мария зарыдала.
Растроганный король поднес платок к губам и подавил глухой стон.
- Смотрите, - продолжала она, - кареты остановились, сестра ждет меня. Настала решительная минута. То, что вы скажете теперь, определит всю нашу жизнь... Ах, ваше величество! Вы хотите, чтобы я потеряла вас! Вы хотите, Луи, чтобы та, которой вы сказали: "Я люблю тебя", принадлежала другому, а не своему королю, не своему владыке, не своему любимому? Ах, Луи, будьте мужественны, одно слово, только одно... Произнесите: "Я хочу! - и жизнь моя сольется с вашей, сердце мое будет вашим...
Король не отвечал.
Мария взглянула на него, как Дидона на Энея в полях Элизиума, с гневом и презрением.
- Прощайте же, - сказала она. - Прощай, жизнь, прощай, любовь, прощай, небо!
И она сделала шаг в сторону. Король остановил ее, схватил ее руку и прижал к губам. Отчаяние взяло верх над его решимостью: он уронил горячую слезу на прелестную ручку. Мария вздрогнула, как будто эта слеза действительно ее обожгла.
Она увидела влажные глаза короля, его бледное лицо, его сжатые губы и воскликнула с непередаваемым выражением:
- Ах, ваше величество, вы король, вы плачете, а я уезжаю!
Вместо ответа король закрыл лицо платком.
У офицера вырвался такой громкий вздох, что обе лошади испугались.
Разгневанная Мария Манчини отвернулась от короля, бросилась в карету и крикнула кучеру:
- Поезжай! Скорей! Скорей!
Кучер повиновался, ударил по лошадям, и тяжелая карета покачнулась на скрипучих осях. Король Франции остался один, в раздумье, в отчаянии, не смея взглянуть ни вперед, ни назад.
XIV. КОРОЛЬ И ЛЕЙТЕНАНТ ОБНАРУЖИВАЮТ ХОРОШУЮ ПАМЯТЬ
Король, как все влюбленные в мире, долго и пристально смотрел в ту сторону, где исчезла карета, уносившая его возлюбленную; сто раз он оборачивался и наконец, успокоив немного волнение сердца и мыслей, вспомнил, что он не один.
Офицер все еще держал лошадей под уздцы, все еще надеялся, что король изменит свое решение.
"Есть еще возможность, - думал он, - остановить карету: стоит только сесть на коня и догнать ее".
Но лейтенант мушкетеров обладал слишком смелой и богатой фантазией; она далеко оставляла за собою воображение короля, которое никак не могло возвыситься до такого полета.
Он просто подошел к офицеру и печальным голосом произнес:
- Все кончено... Едем!
Офицер, подражая его движениям, его медлительности и грусти, медленно и печально сел на лошадь.
Король поскакал. Офицер последовал за ним.
На мосту Людовик обернулся в последний раз. Офицер, терпеливый, как бог, у которого позади и впереди вечность, все еще надеялся, что к королю вернется энергия. Но тщетно. Людовик выехал на улицу, ведущую к замку, и к семи часам вернулся во дворец.
Когда король вошел в свои комнаты и офицер заметил (он все замечал!), что в окне кардинала приподнялась штора, он глубоко вздохнул, как человек, с которого снимают тяжкие оковы, и сказал вполголоса:
- Ну, брат, теперь уж кончено!
Король позвал приближенного.
- Я никого не принимаю до двух часов, вы слышите?
- Ваше величество, - ответил приближенный, - вас хотел видеть...
- Кто?
- Лейтенант ваших мушкетеров.
- Хорошо! Впустите его!
Офицер вошел.
По знаку, данному королем, приближенный и слуга удалились из комнаты.
Людовик проводил их взглядом: когда они затворили за собою дверь и портьера опустилась за ними, он сказал:
- Вы своим появлением напоминаете мне, что я забыл предписать вам молчание.
- Ах, ваше величество, вы напрасно утруждаете себя таким приказанием. Видно, что вы не знаете меня!
- Да, господин лейтенант, вы правы. Я знаю, что вы умеете молчать; но я ведь не предупреждал вас.
Офицер поклонился.
- Не будет ли еще каких-нибудь приказаний, ваше величество? - спросил он.
- Нет, можете идти.
- Не разрешите ли мне остаться и сказать несколько слов вашему величеству?
- Что вы желаете сказать? Говорите!
- Я хочу поговорить о деле, весьма ничтожном для вашего величества, но чрезвычайно важном для меня. Простите, что я осмеливаюсь беспокоить вас. Если бы не крайняя необходимость, я никогда не сделал бы этого; я исчез бы, как человек безгласный и маленький, каким был всегда.
- Вы бы исчезли! Что это значит? Я вас не понимаю.
- Словом, - продолжал офицер, - я пришел просить ваше величество уволить меня со службы.
Король взглянул на него с удивлением, но офицер стоял неподвижно, как статуя.
- Уволить вас, господин лейтенант? А позвольте узнать, на сколько времени?
- Навсегда, ваше величество.
- Как! Вы хотите оставить службу? - спросил Людовик голосом, выражавшим не только удивление.
- Да, ваше величество, к величайшему моему сожалению.
- Не может быть!
- Ваше величество, я становлюсь стар. Вот уже почти тридцать пять лет, как я ношу боевые доспехи. Мои бедные плечи устали. Я чувствую, что нужно уступить место молодым. Я не принадлежу к новому поколению. Я стою одной ногой в прошлой эпохе. Поэтому все мне кажется странным, все удивляет, ошеломляет меня. Словом, я прошу у вашего величества отставки.
- Господин лейтенант, - сказал король, взглянув на офицера, который носил мундир с ловкостью юноши, - вы здоровее и крепче меня.
- О, - отвечал офицер, улыбаясь с притворной скромностью. - Ваше величество говорите мне это потому, что глаз у меня верен и я твердо стою на ногах; потому, что я недурно сижу на лошади и усы у меня черные. Но, ваше величество, все это - суета сует; все это - мечта, видимость, дым! Я кажусь еще молодым, но в сущности я стар и через полгода, уверен, буду разбит подагрой, болен... Поэтому, ваше величество, позвольте...