- Ну, - сказала Монтале, устраиваясь по-прежнему, - ее высочество позавтракает и без меня.
- Ах, Монтале, ведь вас накажут! - отвечала блондинка, усаживаясь на свое место.
- Накажут? Это значит, что меня не повезут на прогулку. Да я только этого и хочу! Ехать в огромной колымаге, держась за дверцу, поворачивать то направо, то налево по скверной дороге, по которой едва можно проехать милю в два часа; потом возвращаться к тому флигелю, где окно Марии Медичи, причем герцогиня непременно скажет: "Кто поверит, что через это окно бежала королева Мария! Сорок восемь футов высоты! А она была матерью двух принцев и трех принцесс", - какое развлечение! Нет, Луиза, пусть меня наказывают каждый день, особенно когда наказание доставляет мне возможность побыть с вами и писать такие занимательные письма.
- Монтале! Монтале! Надо исполнять свои обязанности.
- Хорошо вам, друг мой, говорить об обязанностях, когда вы пользуетесь полной свободой при дворе. Только вы одна получаете все выгоды и не несете никаких тягот: вы больше, чем я, фрейлина герцогини, потому что она переносит на вас свое расположение к вашему отчиму. Вы клюете зернышки в этом печальном доме, точно птички на нашем дворе, вдыхаете воздух, наслаждаетесь цветами и ничего не делаете. И вы же говорите мне, что надо исполнять свои обязанности! Скажите, моя прелестная ленивица, какие у вас обязанности? Писать красавцу Раулю? Но вы и ему не пишете, - значит, вы тоже немножко пренебрегаете своими обязанностями...
Луиза приняла серьезный вид, оперлась подбородком на ладонь и сказала:
- Упрекать меня за счастливую жизнь! И у вас хватает духа... У вас есть будущность: вы служите при дворе. Когда король женится, он призовет к себе его высочество: вы увидите великолепные празднества, увидите короля... Говорят, он так хорош, так мил...
- А кроме того, я увижу Рауля, который служит у принца, - лукаво прибавила Монтале.
- Бедный Рауль! - вздохнула Луиза.
- Пора писать ему, душенька! Ну, начинайте опять слов "Господин Рауль", так красиво выведенных на листке, который вы разорвали.
Она подала подруге перо, улыбкой стараясь ее приободрить.
Та написала знакомые нам слова.
- А теперь что? - спросила блондинка.
- Теперь пишите то, что думаете, Луиза, - отвечала Монтале.
- Уверены ли вы, что я думаю о чем-то?
- Вы думаете о ком-то, а это одно и то же, и даже хуже.
- Вы уверены в этом, Монтале?
- Луиза, Луиза, ваши голубые глаза глубоки, как море, которое я видела в Булони в прошлом году. Нет, я ошибаюсь, море коварно, а ваши глаза чисты, как лазурь вон там, над нашими головами.
- Если вы так хорошо читаете в моих глазах, то скажите, что я думаю.
- Во-первых, вы не думаете "Господин Рауль", вы думаете "Мой милый Рауль".
- О!
- Не краснейте из-за пустяков. Вы думаете: "Мой милый Рауль, вы умоляете меня писать вам в Париж, где вас удерживает служба у принца. Должно быть, вам очень скучно, если вы ищете развлечения в воспоминании о провинциалке..."
Луиза вдруг встала.
- Нет, Монтале, - сказала она с улыбкой, - нет, я думаю совсем другое. Смотрите, вот что я думаю...
Она храбро взяла перо и твердой рукой написала следующие строки:
"Я была бы очень несчастлива, если бы вы не так горячо просили меня вспоминать о вас. Здесь все говорит мне о первых годах нашей дружбы, так быстро промелькнувших, так незаметно улетевших, и никогда ничто не истребит их очарования в моем сердце".
Монтале, следившая за быстрым полетом пера и читавшая по мере того, как ее подруга писала, захлопала в ладоши.
- Давно бы так! - воскликнула она. - Вот искренность, вот чувство, вот слог! Покажите, милая, этим парижанам, что Блуа - родина хорошего стиля.
- Он знает, что для меня Блуа - земной рай, - ответила блондинка.
- Вот я и говорю. Ангел не мог бы выразиться более возвышенно.
- Я кончаю, Монтале.
И она продолжала писать:
"Вы говорите, Рауль, что думаете обо мне. Благодарю вас, но это не может удивить меня: ведь я знаю, сколько раз наши сердца бились одно возле другого".
- О, - сказала Монтале, - овечка моя, берегитесь волков!
Луиза хотела ответить, как вдруг у ворот замка раздался конский топот.
- Что такое? - удивилась Монтале, подходя к окну. - Право, красивый всадник.
- Ах, Рауль! - воскликнула Луиза, тоже приблизившись к окну.
Она побледнела и в сильном волнении опустилась на стул подле недописанного письма.
- Вот молодец! - засмеялась Монтале. - Он явился очень кстати.
- Отойдите от окна... Отойдите, умоляю вас! - прошептала Луиза.
- Ну вот! Он не знает меня, дайте же мне посмотреть, зачем он сюда приехал.
II. КУРЬЕР
Монтале сказала правду: приятно было взглянуть на молодого всадника.
На вид ему было лет двадцать пять. Высокий, стройный, он ловко носил тогдашнюю красивую военную форму. Высокие ботфорты с раструбами облегали ногу; от такой ноги не отказалась бы сама Монтале, если бы вздумала нарядиться в мужской костюм. Тонкой, но сильной рукой он остановил лошадь посреди двора; потом приподнял шляпу с перьями, бросавшую тень на его серьезное и вместе с тем простодушное лицо.
Солдаты проснулись от конского топота и вскочили со скамеек.
Один из них подошел к молодому всаднику, который наклонился к нему и сказал голосом таким чистым и звонким, что его услышали даже девушки у своего окна:
- Курьер к его королевскому высочеству!..
- Господин офицер! - закричал часовой. - Курьер приехал!
Но солдат знал, что никто не придет. Единственный офицер жил в глубине замка, в квартире, выходившей в сад.
Поэтому солдат прибавил:
- Господин шевалье, офицер проверяет посты, я доложу о вас господину де Сен-Реми, дворецкому.
- Де Сен-Реми! - повторил всадник, краснея.
- Вы его знаете?
- Знаю... Сообщите ему поскорее, чтобы обо мне тотчас доложили его высочеству.
- Значит, дело, должно быть, спешное, - сказал солдат как бы про себя, но надеясь на ответ.
Всадник кивнул головой.
- В таком случае, - продолжал часовой, - я сам пойду к дворецкому.
Тем временем молодой человек спрыгнул на землю, и, покуда другие солдаты с любопытством следили за каждым движением статной лошади, принадлежащей новоприбывшему, часовой, отошедший было на несколько шагов, вновь вернулся, чтобы промолвить:
- Позвольте узнать ваше имя.
- Виконт де Бражелон, от его высочества принца Конде.
Солдат низко поклонился и, как будто имя победителя при Рокруа окрылило его, взбежал по ступеням лестницы в переднюю.
Не успел виконт де Бражелон привязать лошадь к железным перилам крыльца, как к нему выбежал запыхавшийся Сен-Реми, придерживая одной рукой толстый живот, а другой рассекая воздух, как гребец рассекает воду веслом.
- Виконт! Вы здесь, в Блуа? - воскликнул он. - Какое чудо! Здравствуйте, господин Рауль, здравствуйте!
- Мое почтение, господин де Сен-Реми.
- Как госпожа де Лаваль... я хочу сказать, как госпожа де Сен-Реми будет счастлива, когда увидит вас! Но пойдемте! Его высочество завтракает. Надо ли тревожить его? Дело у вас важное?
- Да как сказать... Возможно, что минута промедления не понравится его высочеству.
- Если так, нарушим правила. Пойдемте, виконт! Впрочем, его высочество сегодня в духе... И притом вы привезли нам новости?
- Очень важные.
- И, вероятно, хорошие?
- Самые приятные.
- Так идемте скорей! Как можно скорей! - вскричал добряк, поправляя на ходу свой костюм.
Рауль шел за ним с шляпой в руке, немного смущенный торжественным звоном шпор по паркету огромных зал.
Как только он вошел во дворец, в знакомом нам окне опять показались головки, и оживленный шепот выдал волнение девушек. Видимо, они приняли какое-то решение, потому что черноволосая головка исчезла, а белокурая осталась в окне, прячась за цветами и внимательно глядя сквозь листья на крыльцо, по которому виконт вошел во дворец.
Между тем виконт, явившийся причиной всех этих волнений, шел следом за дворецким. По донесшемуся к нему шуму торопливых шагов, аромату вин и кушаний, звону бокалов и посуды он понял, что приближается к цели. Пажи, служители и лакеи, находившиеся в комнате перед столовой, встретили гостя с учтивостью этого края, вошедшей в пословицу. Некоторые были знакомы с Раулем, и почти все знали, что он приехал из Парижа.
Можно сказать, что его появление нарушило на минуту перемену блюд.
Паж, наливавший вино его высочеству, услышав звон шпор в соседней комнате, обернулся с детским любопытством и не заметил, что льет вино уже не в стакан герцога, а на скатерть.
Герцогиня, не столь поглощенная своими мыслями, ее достославный супруг, заметила рассеянность пажа.
- Что такое? - спросила она.
- Что такое? - повторил герцог. - Что там случилось?
Сен-Реми воспользовался удобной минутой и просунул голову в дверь.
- Зачем меня беспокоят? - спросил герцог, кладя на тарелку солидный кусок одного из самых огромных лососей, которые когда-либо поднимались вверх по Луаре, чтобы попасться на удочку где-то между Пенбефом и Сентазер.
- Приехал курьер из Парижа. Но он может подождать, пока завтрак...
- Из Парижа! - удивился герцог, роняя вилку. - Курьер из Парижа, говорите вы? А от кого?
- От принца, - поспешил сообщить дворецкий.
Принцем называли в те времена принца Конде.
- Курьер от принца? - сказал герцог с беспокойством, замеченным всеми присутствующими и удвоившим общее любопытство.
У герцога мелькнула, быть может, мысль, что вернулись те блаженные времена заговоров, когда каждый стук двери приводил его в волнение, каждое письмо заключало в себе государственную тайну, каждый курьер был орудием опасной и запутанной интриги. Может быть, самое имя великого принца встало под сводами Блуаского замка, точно привидение.