Враг исчез неизвестно куда, и разочарованным генералам снова пришлось увести свои войска в форт Кинг. x x x
Исчезновение индейского войска было, само собой разумеется, объявлено "победой". Эта победа, однако, прикончила бедного старого Гейнса -- по крайней мере, его военную славу. После этого он с радостью отказался от поста, которого раньше так добивался. x x x
Теперь главнокомандующим был назначен уже третий генерал.
Этот офицер -- фамилия его была Скотт -- пользовался большей известностью, чем его предшественники. Удачная рана, полученная в прежних войнах с Англией, высокий чин, изрядная доза политического фиглярства, а главным образом весьма вольный перевод французской "Системы тактики", за автора которого он выдавал себя, -- все это создало генералу Скотту известность в глазах американского общественного мнения на протяжении двадцати лет(77).
Творец такой системы военного маневрирования не мог не быть великим полководцем -- так рассуждали его соотечественники.
От нового генерала ждали чудес, и он дал народу щедрые и торжественные обещания. Он поступит с индейцами иначе, чем его предшественники, и скоро закончит эту ненавистную войну -- так полагали военные.
Все радовались этому назначению, причем приготовления к походу осуществлялись в гораздо более широких масштабах, чем при двух предшественниках Скотта. Число солдат было удвоено, даже утроено, заготовлены были огромные запасы провианта. Все ожидали того момента, когда великий полководец соизволит принять на себя командование.
Наконец он прибыл, и армия выступила в поход. Я не буду останавливаться на подробностях этой кампании, они не представляют особого интереса. Вся кампания состояла лишь из утомительных переходов, которые производились с пышностью и правильностью военного парада. Армия была разделена на три отряда, торжественно именуемые: "правое крыло", "левое крыло" и "центр". Все три отряда из фортов Кинг, Брук и Сент-Джонс должны были одновременно направиться к Уитлакутчи -- все к тому же "роковому гнезду" -- и подойти к окраине болот и лагун. Предполагалось, что каждое подразделение даст по одному выстрелу из небольших орудий как условный сигнал другим отрядам. Затем все три соединения по радиусам должны были двинуться в наступление к центру укрепленных позиций семинолов. Этот нелепый маневр был выполнен и, как и следовало ожидать, закончился полной неудачей. Никто даже и в глаза не видел индейцев. Были найдены следы их стоянок, и больше ничего. Хитрые воины услышали сигналы и прекрасно поняли их значение. Имея такие сведения о расположении врага, они могли без особых затруднений отступить, проскользнув между правым и левым крылом.
Может быть, самым необычайным и вместе с тем самым важным событием кампании Скотта был случай, чуть не стоивший мне жизни. О нем, может быть, и не следует рассказывать подробно, но он заслуживает упоминания, как любопытный пример "покинутого отряда".
Наш великий полководец, наступая на "гнездо" семинолов, вздумал оставить "наблюдательный пост" на берегу реки Амазуры. Он состоял из сорока добровольцев из поселка Суони и нескольких офицеров. В их числе находился и я.
Нам было приказано закрепиться на месте и не трогаться до тех пор, пока нас не сменят. Когда это произойдет, весьма смутно представлял себе даже наш начальник. Отдав этот приказ, генерал во главе центрального отряда удалился, предоставив нас своей собственной судьбе.
Мы очень хорошо понимали всю опасность своего положения, поэтому мы постарались прежде всего устроиться наилучшим образом. Нарубили деревьев, построили укрепления, выкопали колодец и окружили все это оградой.
К счастью для нас, прошла целая неделя, прежде чем неприятель обнаружил наши укрепления. Иначе ни один из нас не остался бы в живых. Индейцы, вероятно, следовали за центральным отрядом и таким образом на некоторое время ушли из этой местности. Однако на шестой день противник вновь появился и предложил нам сдаться. Мы отказались и беспрерывно отбивали атаки в продолжение пятидесяти дней. Многие из наших солдат были убиты и ранены. Убит был доблестный начальник нашего смелого отряда Холломэн. Он был сражен пулей, пролетевшей через щель в ограде.
Запасов продовольствия нам было оставлено на две недели, а пришлось продержаться целых семь! Тридцать дней мы питались сырыми зернами, водой и желудями, которые нам удавалось собрать с деревьев, росших внутри нашего укрепления.
Таким образом, мы выстояли пятьдесят дней, и никто не явился сменить нас. За все время этой страшной осады наши глаза, зорко всматривавшиеся в даль, не увидели за оградой ни одного белого, мы не услышали ни одного английского слова. Мы решили, что нас бросили -- забыли! Так оно в действительности и было. Генерал Скотт, торопясь убраться прочь из Флориды, забыл сменить людей, стоявших на "наблюдательном посту". А другие решили, что нечего и пытаться спасти нас, ибо мы наверняка давно погибли.
Нам грозила голодная смерть. Но наконец храброму старому охотнику Хикмэну удалось прорваться сквозь линию осады и сообщить о нашем положении "друзьям". Его рассказ вызвал большое волнение, и, чтобы вызволить нас, направили воинскую часть, которой удалось рассеять противника и освободить нас из нашей тюрьмы.
Так окончилась кампания Скотта, а вместе с тем и его военная карьера во Флориде. Все его действия были крайне нелепы. Скотт избежал насмешек и позора лишь благодаря тому, что его быстро отозвали. Это была для него счастливая случайность. Как раз в это время вспыхнула другая война с индейцами -- на юго-западе, и генерал получил приказание принять начальство над тамошними войсками. Это позволило ему вовремя убраться из Флориды. Обескураженный и пристыженный, генерал рад был такому удобному предлогу, чтобы покинуть Страну Цветов.
Таким образом, у американских генералов осталось самое мрачное воспоминание о Флориде. Не менее семи генералов были разбиты поочередно в ходе индейской войны семинолами и их хитрыми вождями. Но я не стану рассказывать об их неудачах и ошибках. После отъезда генерала Скотта я расстался с главным отрядом войск и отныне принимал участие только в небольших сражениях второстепенных отрядов. Это были более романтические эпизоды военной жизни. Здесь я расстаюсь с ролью летописца больших исторических событий. Глава LXXII. ЧТО СТАЛОСЬ С ЧЕРНЫМ ДЖЕКОМ
Мы спаслись из укрепления на лодках, проехав вниз по реке до ее устья, а оттуда морем в Сент-Маркс. После этого добровольцы разбрелись по домам, так как срок их службы истек. Они уходили так же, как вербовались: поодиночке или группами. Одна из таких групп состояла из старого охотника Хикмэна, его товарищей, меня и моего верного оруженосца.
Черный Джек был уже не такой, как раньше. С ним произошла разительная перемена: скулы обозначились резче, щеки впали, глаза ввалились, а спутанные курчавые волосы торчали у висков густыми лохматыми клочьями. Кожа его утратила свой великолепный черный блеск, на ней появились морщины.
Бедняга питался все это время очень плохо. Три недели голодовки изменили его внешность до неузнаваемости.
Однако голод почти не повлиял на его настроение. Он по-прежнему был весел и жизнерадостен, а иногда ему даже удавалось развеселить и меня. Грызя кукурузные початки или запивая водой из тыквы сухой маис, он часто вслух мечтал о тех вкусных блюдах -- маисовой каше и свинине, -- которыми станет лакомиться, когда судьбе угодно будет вернуть его на родную плантацию. Эта утешительная перспектива будущего блаженства помогала ему легче переносить страшные минуты настоящего, ибо в предвкушении счастья есть своя радость. Когда же мы оказались на свободе и пустились в обратный путь, Джек уже не мог сдержать свое ликование. Он без устали болтал, с его лица не сходила радостная улыбка, а белые зубы ослепительно сверкали. Даже кожа его, казалось, снова обрела свой прежний маслянистый блеск.
В течение всего утомительного пути негр поистине был душой нашего отряда. Его веселые шутки расшевелили даже сдержанного старого охотника, который по временам разражался взрывами громкого смеха. Что касается меня, то я только делал вид, что я так же весел, как и мои спутники. Душу мою томила печаль, которую даже сам я не мог понять.
Все должно было быть совершенно иначе. Мне надо бы радоваться возвращению домой, возможности увидеть тех, кто мне дорог, но все складывалось как-то по-другому...
После освобождения из осады я почувствовал себя веселее, но это была лишь естественная реакция на спасение от почти верной гибели. Радость моя быстро угасла, и теперь, когда я приближался к родному дому, душу мою окутали темные тени. Меня мучило предчувствие, что дома не все благополучно. Я не мог отдать себе отчета в этих чувствах, ибо не получал еще никаких дурных известий. Вообще уже почти два месяца я ничего не слышал о доме. Во время долгой осады мы были полностью отрезаны от внешнего мира. До нас дошли лишь неясные слухи о событиях в селении Суони. Мы возвращались домой, ничего не зная о том, что случилось в наше отсутствие.
Сама по себе неизвестность могла вызвать неуверенность, сомнения, даже опасения. Но не только поэтому мной овладели мрачные предчувствия. Нашлась и другая причина. Может быть, это было воспоминание о моем внезапном отъезде, о том неопределенном состоянии неустроенности, в котором я оставил дела семьи. Сцена прощания, запечатлевшаяся в моей памяти, воспоминания о Ринггольде, о злобном замысле этого коварного негодяя -- все это, вместе взятое, порождало предчувствия, терзавшие меня.
Два месяца -- большой срок. Много событий может произойти за это время, даже в узком семейном кругу. Уже давно было официально сообщено, что я погиб от руки индейцев, и, насколько мне было известно, мои домашние поверили, что меня нет на свете. Это известие могло повлечь за собой страшные последствия. Была ли сестра верна данному слову, так торжественно произнесенному в час разлуки? Найду ли я, вернувшись домой, по-прежнему любящую сестру, все еще одинокую и свободную? Или она уступила материнским увещаниям и стала женой этого подлого негодяя? Неудивительно, что мне было не до веселья.