И ясность духа - с острым рысьим глазом,
И прозорливость - с быстротой суждений.
Пришли на праздник в блеске украшений
Избранницы, красой равны алмазам,
Но он одну из всех приметил разом -
Ту, что других красавиц совершенней.
И тех, что были старше и знатней,
Он отстранил движеньем горделивым,
Привлек ее - и светочи очей,
И щеки, рдевшие огнем стыдливым,
Поцеловал. Все ликовали с ней,
Лишь я губам завидовал счастливым.
CCXL
Молю Амура снова я и снова,
О радость горькая моя, у вас
Испрашивать прощенья всякий раз,
Когда я уклонюсь с пути прямого.
Что спорить с этим? Соглашусь без слова:
Страсть над душою верх берет подчас,
И я, за нею точно раб влачась,
Теряю меру разума благого.
Но вы, чей дух от неба награжден
Покоем, милосердьем, чистотою,
Чье сердце безмятежно, взоры ясны,
Скажите кротко: "Что тут может он?
Моею истомленный красотою,
Он алчен - но зачем я так прекрасна?"
CCXLI
Мой господин, чьей власти необорной
Противиться не хватит смертных сил,
В меня стрелу горящую пустил
И жар любви зажег в душе покорной;
А после, в злых делах своих упорный,
Хоть первый выстрел смертью мне грозил,
Он жалости стрелой меня пронзил,
Предав двойным мученьям дух мой скорбный.
Одна огнем палящим пышет рана,
Другую рану ваш удел жестокий
Слезами растравляет все больней,
Но не погасят мой пожар потоки,
Что из очей струятся непрестанно:
Жалея, сердце жаждет вас сильней.
CCXLII
Взгляни на этот холм, взгляни вокруг,
О сердце, не вот здесь ли, не вчера ли
Мы жалость и участье повстречали, -
И вновь ей не до нас и недосуг?
Останься здесь, где мы теперь сам-друг,
Дай выждать время, может быть, из дали
Покажутся нам легче все печали,
О ты, пророк и спутник наших мук!
Ты к сердцу обращаешься, несчастный,
Как будто не расстался с ним давно,
В тот час, когда, томим тоскою страстной,
Ты ею любовался - и оно
Покинуло тебя, ушло к прекрасной
И кануло в глазах ее на дно.
CCXLIII
Здесь, на холме, где зелень рощ светла,
В задумчивости бродит, напевая,
Та, что, явив нам прелесть духов рая,
У самых славных славу отняла,
Что сердце за собою увлекла:
Оно решило мудро, покидая
Меня для склонов, где трава густая
Следы ее любовно сберегла.
К ней льнет оно и ей твердит всечасно:
"Уставший жить, от долгих слез больной,
Когда бы здесь он мог побыть, несчастный!" -
Но гордая смеется надо мной.
Счастливый холм, ты - камень безучастный
И ты же - недоступный рай земной.
CCXLIV
Я сам в беде и злейших бедствий жду.
Куда уйду, коль злу везде дорога?
Мутит мне разум сходная тревога,
В одном мы оба мечемся бреду.
Я обречен страданью и стыду.
Войны иль мира мне просить у бога?
Пусть дастся нам, чья слабость так убога,
Все, что угодно высшему суду.
Не по заслугам честью столь большою
Меня по дружбе ты не награждай:
Пристрастье многим взоры ослепляло,
Но мой совет прими: стремись душою
Достичь небес и сердцу шпоры дай:
Ведь путь далек, а времени так мало!
CCXLV
Позавчера, на первом утре мая,
Возлюбленный, годами умудренный,
На память подарил чете влюбленной
Две свежих розы, взятых им из рая.
И смеху и словам его внимая,
Дикарь бы мог влюбиться, укрощенный,
А он смотрел им в лица, восхищенный,
Их обжигая взглядом и лаская.
"Таких влюбленных больше нет на свете", -
Промолвил он, даря сиянье взгляда,
И обнял их, вздохнув с улыбкой ясной.
Так он делил слова и розы эти,
Которым сердце боязливо радо.
О, что за речь! О, майский день прекрасный!
CCXLVI
Смотрю на лавр вблизи или вдали,
Чьи листья благородные похожи
На волны золотых волос, - и что же!
Душа превозмогает плен земли.
Вовеки розы в мире не цвели,
Что были бы, подобно ей, пригожи.
Молю тебя, о всемогущий Боже,
Не ей, а мне сначала смерть пошли,
Дабы не видеть мне вселенской муки,
Когда погаснет в этом мире свет,
Очей моих отрада и в разлуке.
Лишь к ней стремятся думы столько лет,
Для слуха существуют только звуки
Ее речей, которых слаще нет.
CCXLVII
Возможно, скажут мне, что, славя ту,
Кому я поклоняюсь в этом мире,
Преувеличить позволяю лире
Ум, благородство, тонкость, красоту.
Однако я упреки отмету,
Петь недостойный о моем кумире:
Пусть скептики глаза откроют шире,
Они поймут свою неправоту.
Не сомневаюсь в их суде едином:
"Он вознамерился достичь того,
Что трудно Смирне, Мантуе, Афинам".
Недостижимо это божество
Для песен: будь себе я господином,
О ней бы не писал я ничего.
CCXLVIII
Нельзя представить, сколь щедра Природа
И Небеса, ее не увидав,
Кто, солнцем для меня навеки став,
Затмила все светила небосвода.
Не следует откладывать прихода:
Оставя худших, лучших отобрав,
Их первыми уносит Смерть стремглав, -
Увы, за нею выбора свобода.
Не опоздай - и ты утешишь взгляд
Соединением в одном творенье
Всех добродетелей и всех красот
И скажешь, что стихи мои молчат,
Что мой несчастный разум в ослепленье.
Кто не успеет, много слез прольет.
CCXLIX
Я вспомню этот день - и цепенею:
Я вижу вновь прощальный скорбный взгляд
Мадонны - и отчаяньем объят.
И рад бы все забыть, да не умею.
Печальный образ слит с душой моею,
И кроткий взор навеки будет свят.
Я чувствовал: забавы ей претят,
И страх неясный властвует над нею.
Привычной живости исчез и след,
Цвета одежд печальны и бледны,
Цветы и песни преданы забвенью.
Я это помню - и покоя нет.
Мрачны предчувствия, тревожны сны.
Дай Бог, чтоб их питало заблужденье.
CCL
В разлуке ликом ангельским давно ли
Меня во сне умела утешать
Мадонна? Где былая благодать?
Тоску и страх унять в моей ли воле?
Все чаще сострадания и боли
Мне мнится на лице ее печать,
Все чаще внемлю то, что согревать
Надеждой грудь мою не может боле.
"Ты помнишь, не забыл вечерний час, -
Мне говорит любимая, - когда
Уход поспешный мой тебя обидел?
Я не могла сказать тебе тогда
И не хотела, что в последний раз
Ты на земле меня в тот вечер видел".
CCLI
Сон горестный! Ужасное виденье!
Безвременно ль родимый свет угас?
Ударил ли разлуки страшный час -
С тобой, мое земное провиденье.
Надежда, мир, отрада, огражденье?
Что ж, не посла я слышу грозный глас?
Ты ж весть несешь!.. Но да не будет! Спас
Тебя Господь, и лживо наважденье!
Я чаю вновь небесный лик узреть,
Дней наших солнце, славу нам родную,
И нищий дух в лучах его согреть.
Покинула ль блаженная земную
Прекрасную гостиницу - ревную.
О, смерти, Боже! Дай мне умереть!
CCLII
Смущенный духом, то пою, то плачу,
И маюсь, и надеюсь. Скорбный слог
И тяжкий вздох - исход моих тревог.
Все силы сердца я на муки трачу.
Узнают ли глаза мои удачу
И светом звезд насытится зрачок,
Как прежде, - или нет назад дорог
И в вечном плаче я мученье спрячу?
Коль звездам слиться с небом суждено,
Пусть мой удел их больше не тревожит -
Они мне солнцем будут все равно.
Я мучаюсь, и страх мученья множит.
С дороги сбился разум мой давно
И верного пути найти не может.
CCLIII
О сладкий взгляд, о ласковая речь,
Увижу ль я, услышу ли вас снова?
О злато кос, пред кем Любовь готова
Заставить сердце кровию истечь!
О дивный лик, с кем так страшусь я встреч,
Чья власть ко мне враждебна и сурова!
О тайный яд любовного покрова,
Назначенного не ласкать, но жечь!
Едва лишь нежный и прелестный взор,
Где жизнь моя и мысль моя пьют сладость,
Пристойный дар пошлет мне иногда, -
Как тотчас же спешит во весь опор,
Верхом и вплавь, отнять и эту радость _
Фортуна, мне враждебная всегда.
CCLIV
Я о моей врагине тщетно жду
Известий. Столько для догадок пищи,
Но сердце упований пепелище
Напоминает. Я с ума сойду.
Иным краса уж принесла беду,
Она же их прекраснее и чище,
И, может, небо прочит ей в жилище
Господь, чтоб сделать из нее звезду,
Нет, солнце. И тогда существованье
Мое - чреда неистощимых бед -
Пришло к концу. О злое расставанье,
Зачем любимой предо мною нет?
Исчерпано мое повествованье,
Мой век свершился в середине лет.
CCLV
Любовникам счастливым вечер мил,
А я ночами плачу одиноко,
Терзаясь до зари вдвойне жестоко, -
Скорей бы день в свои права вступил!
Нередко утро лаской двух светил
Согрето, словно сразу два востока
Лучи свои зажгли, чаруя око,
И небо свет земной красы пленил,
Как некогда, в далекий день весенний,
Когда впервые лавр зазеленел,
Который мне дороже всех растений.
Я для себя давно провел раздел -
И ненавистна мне пора мучений
И любо то, что ей кладет предел.
CCLVI
О, если бы я мог обрушить гнев
На ту, чей взгляд меня разит и слово,
И кто, явившись, исчезает снова,
Бежит, чтоб я скорбел, осиротев,
И кто, душой усталой овладев,
Ее казнит и мучит столь сурово,
Что в бедном сердце вместо сна благого
Вдруг просыпается жестокий лев.
Успел стократ погибель испытать я,
Но, сбросив плоть, мой дух стремится к той,
Чье равнодушье тяжелей проклятья.
Непостижимое передо мной:
Когда он с плачем тянет к ней объятья,
Увы, невозмутим ее покой.
CCLVII
Прекрасные черты, предел моих желаний,
Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,
Не отрывая глаз, но в некий краткий миг
Был образ заслонен движеньем нежной длани.
Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане,
Привязанный к лицу, где блага свет велик,
Не видел ничего, когда тот жест возник,
Как не узреть птенцу тенета на поляне.
Но зрение мое, утратив свой предмет,
К виденью красоты, как бы во сне, открыло
Дорогу верную, без коей жизни нет.
Передо мной лицо и длань как два светила,