Без друга, одинока,
От вольной смерти восстает она.
Так страсть моя - одна,
Так, полная высокого стремленья,
Не может жить без солнца своего,
Так гаснет - для того,
Чтоб вновь пылать, не зная утешенья,
Горит, сгорает, чтобы возродиться,
Как чудо-птица, жизни вновь полна.
Могучий камень скрыт
В индийском море: силой притягает
К себе железо он и отторгает
Его от дерева, топя суда.
Знакомая беда!
Так среди слез, в пучине, риф прекрасный
Мой краткий век злосчастный,
Мою ладью гордыней сокрушит;
Так не принадлежит
Мне больше сердце, не оберегает
Давно меня, затем что предпочла
Любимая скала
Железу плоть; так в бездну повергает
Меня, страша безвременной могилой,
Мой камень милый, мой живой магнит.
Есть в Африке края,
В которых обитает зверь кротчайший,
Но болью величайшей
Грозят его глаза, что смерть таят.
И, обращая взгляд
К сей твари, следует остерегаться
Глазами с ней встречаться:
Опасна только ими тварь сия.
Но, зная это, я
Упрямо с неуклонностью редчайшей
На муку вновь иду, нетерпелив:
Влечет слепой порыв
Туда, где взором, негою сладчайшей
Мне смерть сулит, позвав на путь тернистый,
Мой ангел чистый, хищница моя.
Родник на юге бьет,
Что именем от солнца происходит:
Как только ночь приходит,
Вода кипит, а утром - холодна
(Тем холодней она,
Чем выше солнце на небесном своде).
Источник слез, я - вроде
Того ключа уже который год:
Едва лишь настает
Для взгляда ночь, когда он не находит
Лучей живого солнца, я горю;
Но только посмотрю
На светоч мой - и сразу сердце сводит:
Внутри неузнаваем и снаружи,
Дрожу от стужи, превращаюсь в лед.
Как явствует из книг,
Есть в Греции, в Эпире, ключ студеный,
Что факел незажженный
Зажжет, волной своей воспламеня.
Любовного огня
Душа моя еще не испытала,
Когда пред ней предстала
Холодная краса, - и в тот же миг
В душе огонь возник,
И перед нею, мукой опаленной,
И камень бы разжалобиться мог.
Но кто ее зажег,
Сам погасил огонь, едва рожденный.
Так сердце зажигала и гасила
Вновь эта сила - мой живой родник.
Струятся два ключа
На островах Фортуны: кто напиться
Из первого склонится,
Умрет, смеясь; воды в другом испив,
Он будет снова жив.
И я бы умер весело, быть может,
Но мука сердце гложет,
Неслыханное счастье омрача.
Амур, молчи, умча
Меня туда, где слава - небылица,
О роднике, который полн всегда, -
Особенно когда
Апрельской трелью слух ласкает птица
И слез источник глубже океана:
Весною рана снова горяча.
Кто обо мне тебя,
Канцона, спросит, - скажешь: "Берег Сорги,
Закрытый дол меж гор - его приют,
Куда его зовут
Амур и образ той, что не в восторге
От нас, не зная жалости нисколько,
Себя лишь только на земле любя".
CXLII
Под сень благую, под густые листья
Бежал я от безжалостного света,
Который третье излучало небо;
Уже от снега вешний ветер горы
Освобождал, преображая время,
Густели травы, зацветали ветви.
Едва ли знала благородней ветви
Подлунная и зеленее листья,
Чем те, что мне весны явило время, -
И я, от жаркого спасаясь света,
Не за тенистые укрылся горы:
Я знал, что к лавру благосклонно небо.
Теперь без страха я смотрел на небо
И, возлюбив прекраснейшие листья,
Бродил в дубровах, поднимался в горы,
Но ни ствола не повстречал, ни ветви,
Что были бы в такой чести у света
Верховного и презирали время.
И чувств моих не охладило время,
И, вновь спеша туда, где слышал небо,
Влеком лучами сладостного света,
Я возвращался к вам, живые ветви,
И в дни, когда лежат во прахе листья,
И в дни, когда травой покрыты горы.
Поля дубровы, камни, реки, горы -
Bсe на земле преображает время;
И да простят мне дорогие листья,
Что многие круги свершило небо, -
И эти клеем смазанные ветви
Решил покинуть я при виде света.
Пленен лучами сладостного света,
Великие преодолел я горы,
Чтобы любимые увидеть ветви;
Теперь же краткий век, места и время
Иной стезей зовут меня на небо
И ждут плодов - не все ж цветы и листья.
Другие листья, блеск другого света,
Другой на небо путь, другие горы
Искать мне время и другие ветви.
CCXXXVII
Не столь морскими существами волны
Населены, и небо над луною
Не столь усеяно звездами ночью,
Не столь обильны птицами дубровы
И травами - поляна или берег,
Сколь это сердце - думами под вечер.
Мне все желанней мой последний вечер,
Что у живой земли отнимет волны
И сон дарует мне и тихий берег:
Никто несчастней не был под луною,
Чем я, - тому свидетели дубровы,
В которых я блуждаю днем и ночью.
Я отдыха не знаю долгой ночью,
Вздыхаю - утро на дворе иль вечер,
Амуром превращен в жильца дубровы.
Покой найду, когда иссохнут волны,
И солнце поменяется с луною
Лучами, и увянет вешний берег.
Рождает боль живую каждый берег,
Я днем бреду в раздумьях, плачу ночью,
Не превзойден превратною луною.
Едва заря погаснет, что ни вечер
Вздыхает грудь, из глаз струятся волны,
Которым смыть под силу и дубровы.
Враждебны города, но не дубровы
Для дум, приют которых - этот берег
Высокий, где живые льются волны,
Когда я плачу безмятежной ночью,
И я на день не променяю вечер,
Не предпочту денницу пред луною.
Блажен пастух, что был любим Луною!
Мне спать бы рядом с ним в тени дубровы,
И та, кто близит мой последний вечер,
С Амуром и Луной на этот берег
Хоть до рассвета пусть пришла бы ночью,
А солнце бы навеки скрыли волны.
Ты завтра узришь волны под луною,
Родившаяся ночью песнь дубровы,
Ступив на берег дорогой под вечер.
CCLXVIII
Как быть, Амур? Печали нет предела.
О смерти мысль лелею:
Покинула Мадонна этот свет -
И сердце мне вернуть не захотела,
И ради встречи с нею
Прервать пора чреду жестоких лет.
Увы, надежды нет
При жизни положить конец разлуке.
Она ушла - и в муки
Отрады тайные превращены,
И безутешных слез глаза полны.
Ты знаешь о моей жестокой были,
О муке безысходной -
И ты меня жалеешь в первый раз,
Вернее - нас, ведь мы ладью разбили
О тот же риф подводный
И в темноте остались в тот же час.
Опишет ли рассказ
Мои страданья, им не уступая?
И ты, юдоль слепая,
Со мною плакать день и ночь должна,
Сокровища такого лишена.
Твоя единственная слава пала,
Но, мир неблагодарный,
Ты не заметил. Недостоин ты,
Чтобы Мадонна по земле ступала,
Затем что лучезарной
Небесной недостоин красоты.
А я из пустоты,
Которая вокруг простерлась грозно,
Зову Мадонну слезно,
От стольких упований сохранив
Лишь слезы, - только ими я и жив.
Стал горстью праха лик ее цветущий,
Что от всего земного
Нас отвлекал, но тлению чужда
Ее душа - под сенью райских кущей,
Свободна от покрова,
Что был на ней недолгие года;
И час пробьет, когда
Она, пленяя нас другим нарядом,
Предстанет нашим взглядам,
Святою, вечной красотой светла
И потому прекрасней, чем была.
Отрадою для мысленного взора
Там, где она желанна,
Мадонна благосклонно предстает;
И в гордом имени моя опора,
Звучащем постоянно
В груди моей, - мой сладостный оплот.
Амур меня поймет,
Он замечает - я не тот, что прежде:
Пришел конец надежде;
Но я надеюсь, что моя тоска
Видна и той, что к правде так близка.
Вы, дамы, что ее небесной статью
И жизнью восторгались
И юной грациозной красотой, -
Мне будет состраданье благодатью,
Как вы уже, наверно, догадались,
Но сострадание не нужно той,
Что обрела покой;
А я остался здесь, на поле сечи,
В душе внимая речи
Амура, - мне бы узел разрубить,
Но рад Амур меня разубедить:
"Покончи с болью, грудь твою сдавившей,
Ведь рай перед душою,
Не в меру страсти преданной, закрыт.
Мадонну почитают опочившей
Все, кроме нас с тобою.
Поверь, она к тебе благоволит,
И, зная, что звучит
В подлунной песнь, что славу ей приносит,
Она, вздыхая, просит,
Чтоб ты любви последний отдал долг -
Чтоб голос твой по-прежнему не молк".
Разумно сторонись
Веселых, не в пример тебе, компаний,
Но не беги страданий.
Напутственные не забудь слова,
Канцона, безутешная вдова.
CCCXXXI
Бывало, дней моих живой родник
Мне часто приходилось покидать,
И бог любви не видел большей муки.
И на земле, и среди волн привык
Я сердце безутешное питать
Надеждою и памятью в разлуке.
Бросаю меч и поднимаю руки
Перед лицом Судьбы: увы, она
В минуту погубила упованья,
Одни воспоминанья
Душе оставя, и душа должна
Жить только ими, вечно голодна.
Как скороход без пищи, без питья
Влачится, спотыкаясь на ходу,
Через холмы, равниною, чащобой, -
Не так ли с той поры, как жизнь моя
Утратила волшебную еду,
В которую впилась - не дай, попробуй! -
Та, что при слове "жизнь" пылает злобой,
Я не могу бессилье превозмочь?
И рад бы смерти, и боюсь, что рано.
Как пелена тумана
Бежит от ветра яростного прочь,
Бегу из мира в гробовую ночь.
Амур свидетель: вряд ли дорожить
Я стал бы жизнью, если бы не та,
Кого мы оба светом величали.
Но срок пришел ее душе ожить
На небе, и с тех пор мечта моя -
Спешить за ней, чтоб нас не разлучали
Случайности. Однако плен печали
Мне предстоял - ведь я не разгадал
Другой совет Амура в милом взоре.
О горе мне! О горе!
Бывало, мир несчастным покидал,
Кто умереть счастливым опоздал.
В глазах, что были сердцу моему
Обителью, пока ревнивый Рок
Его оттуда злобно не изринул,
Амур с прискорбьем начертал, чему
Желаньем долгим я себя обрек,
Какой в прощальный день я жребий вынул.
О, если бы я этот мир покинул,