Джонатан сложил крылья, перевернулся и упал в пике, развив скорость в сто девяносто миль в час. Они спикировали вместе с ним, и форма их устремленных вниз тел была абсолютно безупречна.
И наконец, не сбавляя скорости, он вертикально зашел на широкую мертвую петлю. С улыбкой они проделали маневр вместе с ним.
Тогда он вернулся в режим горизонтального полета. Некоторое время помолчав, он произнес:
-- Прекрасно. И кто же вы такие?
-- Мы -- из Твоей Стаи. Джонатан. Мы -- Твои братья, и мы пришли за Тобой. Пора подниматься выше. Пора возвращаться домой.
-- Но у меня нет дома. И Стаи -- тоже нет. Ведь я -- Изгнанник. И, кроме того, сейчас мы парим на самом верхнем уровне Великого Ветра Гор. И я не думаю, что смогу заставить свое старое тело подняться выше, чем на две-три сотни футов.
-- Сможешь, Ибо Ты обрел знание. Одна школа закончена, пришла пора начинать следующую.
И осознание, в течение всей жизни бывшее для Чайки Джонатана далекой путеводной звездой, ярко вспыхнуло в тот же миг. Они были правы. Он может подняться гораздо выше, и время возвращаться домой действительно пришло.
Он в последний раз окинул взглядом земное небо и саму землю -- дивный серебристый мир, -- на которой столь многому научился, А потом сказал:
-- Я готов.
И они втроем -- Чайка Джонатан Ливингстон и две сияющие подобно звездам птицы -- устремились ввысь, чтобы раствориться в совершенстве небесной темноты.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
-- Так вот они какие, Небеса, -- подумал он и не смог сдержать усмешку в свой адрес. Не слишком-то прилично для только что прибывшего новичка рассматривать Небо оценивающим взглядом.
Джонатан видел: по мере того, как они втроем компактным звеном поднимались все выше и выше над облаками, тело его начинало светиться, постепенно приобретая такую же лучистость, как и у тел сопровождавших его чаек. Конечно, внутри он оставался самим собой -- все тем же молодым Джонатаном, который всегда жил за зрачками его искрившихся золотом глаз, однако форма внешнего тела изменилась.
Оно по-прежнему воспринималось как тело чайки, однако летные качества этого тела значительно превосходили те, которыми Джонатан обладал когда бы то ни было прежде, даже во времена, когда он находился в наилучшей форме.
-- Интересно, -- думал он, -- коэффициент полезного действия тела в два раза выше, чем был в лучшие мои дни на Земле! При тех же затратах сил я смогу лететь вдвое быстрее.
Перья его теперь сияли теплым светом, а крылья были гладкими, как полированное серебро. И Джонатан принялся последовательно изучать свойства этих новых совершенных крыльев, постепенно повышая интенсивность работы.
Развив скорость в двести пятьдесят миль в час, Джонатан почувствовал, что близок предел скорости горизонтального полета. А на скорости в двести семьдесят три мили он понял, что быстрее лететь уже не сможет. Это слегка разочаровывало. Возможности нового тела, несмотря на все его совершенство, тоже были ограничены. Конечно, максимальная скорость горизонтального полета теперь существенно превышала прежний личный рекорд скорости Джонатана, однако предел все же существовал -- стена, пробиваться сквозь которую предстояло с огромными усилиями.
-- Н-да, -- подумал он, -- а ведь на Небесах как будто не должно быть никаких ограничений...
Но вот облака расступились, и провожатые Джонатана растворились в разреженном тонком воздухе, крикнув напоследок:
-- Счастливой посадки Тебе, Джонатан!
Он летел над морем, впереди виднелась изрезанная бухтами полоска скалистого берега. Чайки -- их было совсем немного -- отрабатывали над береговыми утесами полет в восходящем потоке. Дальше к северу -- почти у самого горизонта -- виднелось еще несколько птиц.
-- Новые горизонты, новые вопросы, -- подумалось Джонатану. -- Почему так мало птиц? Ведь на Небе должны быть стаи и стаи чаек! И откуда усталость -- я как-то вдруг ужасно устал... На Небесах чайки вроде бы не должны уставать. И спать хотеть -- тоже не должны.
Интересно, где он об этом слышал? События его земной жизни отшелушивалась от сознания, рассыпаясь в прах. Конечно, Земля была местом, где он многое узнал, и знание оставалось при нем. Но подробности событий стерлись -- они не имели значения. Так, что-то смутное: кажется, чайки дрались из-за пищи, а он был Изгнанником...
Чайки, тренировавшиеся у берега -- их было что-то около десятка -- приблизились к нему. Ни слова не было произнесено, однако Джонатан чувствовал: они приветствуют его, и он принят, и здесь -- его дом. Подходил к концу день, ставший для Джонатана таким огромным и таким долгим, что даже восход этого дня стерся из его памяти.
И Джонатан повернул к пляжу, взмахнул крыльями, чтобы остановится в дюйме от земли, и легко плюхнулся на песок. Другие чайки тоже приземлились -- но без единого взмаха хотя бы одним перышком. С расправленными крыльями они ловили встречный ветер и плавно приподнимались в самом конце спуска, а затем каким-то образом незаметно изменяли кривизну крыла, останавливаясь точно в момент касания земли.
-- Вот это контроль! -- отметил про себя Джонатан. -- Красиво!
Он бы тоже попробовал, но слишком устал. Поэтому заснул прямо там, где приземлился. И никто не нарушил молчания.
В последующие дни Джонатан обнаружил, что здесь, в новом месте, ему предстоит узнать об искусстве полета едва ли не больше, чем он узнал за всю свою прежнюю жизнь. Однако с одним существенным отличием. Здесь были чайки, мыслившие так же, как он. Для каждой из этих птиц самым важным в жизни было устремление к совершенству в том, что они любили больше всего. А больше всего они любили летать. Это были замечательные птицы -- все без исключения. И каждый день час за часом они проводили в полете, изучая и отрабатывая сверхсложные приемы высшего пилотажа.
Джонатан почти совсем не вспоминал о том мире, из которого пришел он сам и в котором обитала Стая -- сообщество существ, упорно не желавших открыть глаза и увидеть радость полета, и потому превративших свои крылья в ограниченный инструмент для поиска пропитания и борьбы за него друг с другом. Но иногда вдруг вспоминал.
Так он вспомнил о них однажды утром -- они вдвоем с инструктором как раз отдыхали на пляже после отработки серии мгновенных переворотов со сложенными крыльями.
-- Послушай, Салливэн, а где же все остальные?-- молча поинтересовался Джонатан -- он уже вполне освоился с местным искусством телепатического общения, что было гораздо проще туманных и путаных объяснений с помощью криков и кряков.
-- Почему нас так мало здесь? Ведь там, откуда я пришел, было...
-- ...множество чаек -- тысячи и тысячи, я знаю. -- Салливэн покачал головой. -- Я вижу только один ответ: ты -- редкая птица, такие встречаются в лучшем случае одна на миллион. Подавляющее большинство из нас развивается так медленно. Мы перелетаем из одного мира в другой, почти такой же, тут же забывая, откуда мы пришли, и не беспокоясь о том, куда идем. Мы просто живем текущим мгновением. А ты представляешь себе, сколько жизней каждому из нас понадобилось прожить, чтобы только лишь осознать: пропитание, и грызня, и власть в Стае -- это еще далеко не все? Тысячи жизней, Джон, десятки тысяч, А после нужно было сообразить, что существует такая штука, как совершенство. На это ушла еще добрая сотня жизней. И еще сотня -- на то, чтобы понять: цель жизни -- поиск совершенства, а задача каждого из нас -- максимально приблизить его проявление в самом себе, в собственном состоянии и образе действия. Закон на всех уровнях бытия -- один и тот же: свой следующий мир мы выбираем посредством знания, обретенного здесь. И если здесь мы предпочли невежество, и знание наше осталось прежним, -- следующий наш мир ничем не будет отличаться от нынешнего, все его ограничения сохранятся, и таким же неподъемным будет свинцовый груз непонятного вызова.
Салливэн расправил крылья и повернулся лицом к ветру.
-- Но ты, Джон, умудрился столько узнать за одну жизнь, что попал прямо сюда, сэкономив как минимум тысячу воплощений.
Мгновение спустя они снова были в воздухе. Тренировка продолжалась. Синхронная полубочка -- штука сложная. На перевернутом участке траектории Джонатану приходилось, летя кверху лапами, соображать, как придать крылу обратную кривизну. Причем делать это нужно было в абсолютной гармонии с действиями инструктора.
-- Давай-ка еще раз, -- снова и снова повторял Салливэн.
Еще раз... И еще... И наконец:
-- Вот теперь -- хорошо! И они перешли к отработке внешней петли. Был вечер. Свободные от ночных полетов чайки собрались вместе на песке и стояли молча, предаваясь размышлениям. Собрав всю свою решимость, Джонатан направился к Старейшему. Поговаривали, что тому вскоре предстояло отправиться выше, покинув этот мир.
-- Чианг... -- слегка нервничая, обратился к Старейшему Джонатан.
-- Что, сынок? -- глаза Старейшины лучились добротой. Возраст не лишил Старейшего сил, наоборот, -- с годами он становился все более могучим. Он летал с непревзойденным искусством, и в Стае не было никого, кто мог бы потягаться с ним силой. Остальные только начинали потихоньку подбираться к тому, в чем Чианг давно уже достиг вершин мастерства.
-- Чианг, этот мир... он ведь вовсе не Небеса, да? Светила Луна. Было видно, что Старейший улыбается.
-- Просто ты в очередной раз учишься, Чайка Джонатан, -- ответил он.
-- Хорошо, но что дальше? Получается, нет такого места -- Небеса?
-- Ты прав, Джонатан: такого места действительно нет. Ибо Небеса -- не место и не время -- но лишь наше собственное совершенство.
Немного помолчав, Старейший вдруг спросил:
-- Ты очень быстро летаешь, правда?
-- Я... ну, мне нравится скорость, -- произнес Джонатан, смутившись, но немного гордясь тем, что Старейший отметил его искусство.