- Надеюсь, вы не уйдете до ужина? - спросил он вежливо самым своим ненастойчивым тоном. - Ни в коем случае! - ответил Торин. - Мы и после ужина не уйдем. Разговор предстоит долгий. Но сперва мы еще помузицируем. За уборку! И двенадцать гномов (Торин был слишком важной персоной, он остался разговаривать с Гэндальфом) живо вскочили со своих мест и мигом сложили одна на другую грязные тарелки, а на них все, что еще было на столе. Потом они двинулись в кухню, и каждый держал на вытянутой руке целую башню тарелок, увенчанную бутылкой, а бедняга хоббит бежал следом и буквально верещал от испуга:
- Пожалуйста, осторожней! Не беспокойтесь, пожалуйста, я сам! Но гномы в ответ грянули песню:
Бейте тарелки, бейте розетки!
Вилки тупите,
гните ножи!
Об пол бутылки! В печку салфетки!
Будет порядок - только скажи!
Рвите на части скатерти, гости!
Лейте на стулья жир от котлет!
Корки и кости под ноги бросьте!
Мажьте горчицей ценный паркет!
Чашки и рюмки - в чан с кипятком!
Ломом железным поворошите,
Выньте, откиньте и обсушите -
И на помойку все целиком!
Кто там без дела? Стыд и позор!
Эй, осторожно, хрупкий фарфор!
Перевод стихов И.Комаровой
Ничего подобного они, естественно, не натворили, а, наоборот, все вымыли и прибрали в мгновение ока, пока хоббит вертелся посреди кухни, стараясь за ними уследить. Потом все вернулись в столовую и увидели, что Торин сидит, положив ноги на решетку камина, и курит трубку. Он выпускал невиданной величины кольца и приказывал им, куда лететь: то в трубу, то на часы на каминной полочке, то под стол, то к потолку, где они начинали описывать круги. Но куда бы не летело кольцо Торина, Гэндальф оказывался проворнее. Пуф! - он посылал колечко поменьше из своей короткой глиняной трубки, и оно проскальзывало сквозь каждое кольцо Торина. После этого колечко Гэндальфа делалось зеленым, возвращалось к нему и парило у него над головой. Таких колечек набралось уже целое облако, и в полумраке комнаты вид у Гэндальфа был таинственный и по-настоящему колдовской. Бильбо стоял и любовался; он и сам любил пускать колечки и теперь краснел от стыда, вспоминая, как накануне утром гордился своими колечками, которые ветер уносил за Холм
- А теперь перейдем к музыке! - сказал Торин. - Несите инструменты! Кили и Фили побежали и принесли скрипочки; Дори, Нори и Ори достали откуда-то из-за пазухи флейты; Бомбур притащил из прихожей барабан; Бифур и Бофур тоже вышли и вернулись с кларнетами, которые они, раздеваясь, оставили среди тростей; Двалин и Балин одновременно сказали: "Извините, но я забыл мой инструмент на крыльце!"
- Захватите и мой! - сказал Торин. Они приволокли две виолы ростом с себя и арфу Торина, закутанную в зеленую материю: арфа была золотая и красивая; и когда Торин ударил по струнам, все заиграли тоже, полилась такая неожиданная, такая сладостная, мелодичная музыка, что Бильбо позабыл обо всем и унесся душой в неведомые края, туда, где в небе стояла чужая луна - далеко По Ту Сторону Реки и совсем далеко от хоббичьей норки Под Холмом. Через окошечко в склоне Холма в комнату проникла темнота, огонь в камине (стоял еще апрель) начал гаснуть, а они все играли и играли, и тень от бороды Гэндальфа качалась на стене. Тьма заполнила комнату, камин потух, и тени пропали, а гномы продолжали играть. И вдруг, сперва один, потом другой, глухо запели таинственную песню гномов, что пелась в таинственной глуши их древних жилищ. Вот отрывок из их песни, если только слова без музыки могут быть похожи на песню:
За синие горы, за белый туман
В пещеры и норы уйдет караван;
За быстрые воды уйдем до восхода
За кладом старинным из сказочных стран.
Волшебники-гномы! В минувшие дни
Искусно металлы ковали они;
Сапфиры, алмазы, рубины, топазы
Хранили они и гранили они.
На эльфа-соседа, царя, богача
Трудились они, молотками стуча;
И солнечным бликом в усердье великом
Украсить могли рукоятку меча.
На звонкие цепи, не толще струны,
Нанизывать звезды могли с вышины;
В свои ожерелья в порыве веселья
Вплетали лучи бледноликой луны.
И пили они что твои короли
И звонкие арфы себе завели;
Протяжно и ново для уха людского
Звучало их пенье в глубинах земли.
Шумели деревья на склоне крутом,
И ветры стонали во мраке ночном;
Багровое пламя взвилось над горами -
И вспыхнули сосны смолистым огнем.
Тогда колокольный послышался звон,
Разверзлась земля, почернел небосклон.
Где было жилище - теперь пепелище:
Не ведал пощады свирепый дракон.
И гномы, боясь наказанья с небес,
Уже не надеясь на силу чудес,
Укрылись в богатых подземных палатах -
И след их сокровищ навеки исчез.
За синие горы, где мрак и снега,
Куда не ступала людская нога,
За быстрые воды уйдем до восхода,
Чтоб золото наше отнять у врага.
Перевод стихов И.Комаровой
И, слушая их пение, хоббит почувствовал, как в нем рождается любовь к прекрасным вещам, сотворенным посредством магии или искустными умелыми руками, - любовь яростная и ревнивая, влечение, живущее в сердцах всех гномов. И в нем проснулось что-то туковское, ему захотелось видеть громадные горы, слышать шум сосен и водопадов, разведывать пещеры, носить меч вместо трости. Он выглянул в окно. На черном небе поверх деревьев высыпали звезды. Он подумал о драгоценностях гномов, сверкающих в темных пещерах. Внезапно за лесом За Рекой взметнулось пламя (наверное, кто-то разжег костер), и Бильбо представилось, как мародеры-драконы водворяются на его мирном Холме и сжигают все вокруг. Он вздрогнул и сразу сделался опять обыкновенным мистером Бэггинсом из Бэг-Энда, что Под Холмом.
Он встал, дрожа всем телом. Он колебался: то ли просто принести лампу, то ли сделать вид, будто он идет за ней, а самому спрятаться в погребе между пивными бочками и не вылезать, пока гномы не уйдут. Но тут он вдруг заметил, что музыка и пение прекратились, все гномы уставились на него и глаза их светятся во мраке.
- Куда это вы? - окликнул его Торин тоном, в котором ясно чувствовалось, что он догадывается о намерениях Бильбо.
- Нельзя ли принести лампу? - робко спросил Бильбо. - Нам нравится в темноте, - хором ответили гномы. - Темные дела совершаются во тьме! До рассвета еще далеко. - Да, да, конечно! - сказал Бильбо и сел, но впопыхах сел мимо скамейки, прямо на каминную решетку, с грохотом повалил кочергу и совок. - Ш-ш! - сказал Гэндальф. - Сейчас будет говорить Торин.
И Торин начал так: - Гэндальф, гномы и мистер Бэггинс! Мы сошлись в доме нашего друга и собрата по заговору, превосходного, дерзновенного хоббита - да не выпадет никогда шерсть на его ногах! - воздадим должное его вину и элю! Он перевел дух, давая хоббиту возможность сказать, как полагается, вежливые слова, но бедный Бильбо Бэггинс воспринял сказанное совсем не как похвалу: он шевелил губами, пытаясь опровергнуть слова "дерзновенный" и , что еще хуже, "собрат по заговору", но так волновался, что не мог произнести вслух ни звука. Поэтому Торин продолжал:
- Мы сошлись здесь, дабы обсудить наши планы, наши способы и средства, наши умыслы и уловки. Очень скоро, еще до рассвета, мы тронемся в долгий путь, в путешествие, из которого некоторые из нас, а возможно, даже все, кроме, разумеется, нашего друга и советчика, хитроумного чародея Гэндальфа, могут не вернуться назад. Настал торжественный миг. Наша цель, как я полагаю, известна всем нам. Но уважаемому мистеру Бэггинсу, а может быть, и кому-нибудь из младших гномов (я думаю, что не ошибусь, если назову Кили и Фили) ситуация в настоящий момент может представляться требующей некоторых разъяснений.
Таков был стиль Торина. Он ведь был важной персоной. Если его не остановить, он продолжал бы в том же духе без конца, пока бы совсем не запыхался, но так бы и не сообщил обществу ничего нового. Однако его самым грубым образом прервали. Бедняга Бильбо при словах "могут не вернуться назад" почувствовал, что к горлу у него подкатывается крик, и крик этот наконец вырвался наружу, пронзительный, точно свисток паровоза, вылетевшего из туннеля. Все гномы повскакивали с мест, опрокинув стол. На конце своего волшебного посоха Гэндальф зажег голубой огонь, и в его мерцающем свете все увидали, что насчастный хоббит стоит на коленях на коврике перед каминов и трясется, как желе. Вдруг он плашмя хлопнулся на пол с отчаянным воплем: "Молния убила! Молния убила!" - и долгое время от него не могли добиться ничего другого. Гномы подняли его и перенесли в соседнюю гостиную, с глаз долой, положили там на диван, поставили рядом стакан вина, а сами вернулись к своим "темным делам".
- Легко возбудимый субъект, - сказал Гэндальф, когда все заняли свои места. - Подвержен необъяснимым приступам, но один из лучших - свиреп, как дракон, которому прищемили хвост дверью.
Если вам когда-нибудь доводилось видеть лракона, которому прищемили хвост дверью, то вы поймете, что это чисто поэтическое преувеличение в применении к любому хоббиту, даже к двоюродному прадеду Старого Тука по имени Бычий Рев, который был такого гигантского (для хоббита) роста, что мог ездить верхом на лошади. Это он когда-то как ураган налетел на армию гоблинов из Маунт-Грэма в битве на Зеленых Полях и сшиб своей деревянной палицей голову с плеч их короля Гольфимбуля. Голова пролетела сто метров по воздуху и угодила прямо в кроличью нору; таким образом была выиграна битва и одновременно игра в гольф.
Тем временем изнеженный потомок Бычьего Рева приходил в себя на диване в гостиной. Отлежавшись и глотнув вина, он с опаской подкрался к двери в столовую. Говорил Глойн, и вот что Бильбо услышал:
- Пф! (Или другой какой-то пренебрежительный звук вроде этого.) Думаете, он подойдет? Легко Гэндальфу расписывать, какой он свирепый, а ну как возбудится и заорет не вовремя - тогда дракон и все его родственники проснутся и мы погибли! Сдается мне, его крик вызван страхом, а вовсе не возбуждением! Право, не будь на дверях волшебного знака, я бы решил, что мы попали не туда. Едва я увидел, как этот пузан подпрыгивает и пыхтит в дверях, я сразу заподозрил неладное. Он больше смахивает на бакалейщика, чем на взломщика!