Смекни!
smekni.com

Кукольный дом 2 (стр. 12 из 12)

НОРА. Зная, что друг твой умирает?

ХЕЛЬМЕР. Ты права. Это взволновало нас обоих. В наши отношения вторглось нечто некрасивое – мысль о смерти, о разложении. Надо сначала освободиться от этого. Пока что разойдемся каждый к себе…

НОРА (обвивая его шею руками) . Торвальд… спокойной ночи! Спокойной ночи!

ХЕЛЬМЕР (целуя ее в лоб) . Спокойной ночи, моя певунья пташечка! Спи спокойно, Нора. Теперь я прочту письма. (Уходит с письмами в кабинет и затворяет за собой дверь.)

НОРА (с блуждающим взором, шатаясь, бродит по комнате, хватает домино Хельмера, набрасывает на себя и шепчет быстро, хрипло, прерывисто) . Никогда не видать его больше. Никогда. Никогда. Никогда. (Набрасывает на голову шаль.) И детей тоже никогда не видать. И их тоже. Никогда. Никогда. Никогда… О о! Прямо в темную, ледяную воду… в бездонную глубину… О о! Скорее бы уж конец, скорее… Вот теперь он взял письмо… читает… Нет, нет, еще не сейчас… Торвальд, прощай! И ты и дети… (Хочет кинуться в переднюю.)

В эту минуту дверь кабинета распахивается, и на пороге появляется Хельмер с распечатанным письмом в руках.

ХЕЛЬМЕР. Нора!

НОРА (громко вскрикивает) . А!

ХЕЛЬМЕР. Что это? Ты знаешь, что в этом письме?

НОРА. Знаю. Пусти меня! Дай уйти!

ХЕЛЬМЕР (удерживая ее) . Куда ты?

НОРА (пытаясь вырваться) . И не думай спасать меня, Торвальд.

ХЕЛЬМЕР (отшатываясь) . Правда! Значит, правда, что он пишет? Ужасно! Нет, нет! Это невозможно, чтобы это было правдой.

НОРА. Это правда. Я любила тебя больше всего в мире.

ХЕЛЬМЕР. Ах, поди ты со своими вздорными увертками!

НОРА (делая шаг к нему) . Торвальд!..

ХЕЛЬМЕР. Несчастная… Что ты наделала?!

НОРА. Дай мне уйти. Нельзя, чтобы ты платился за меня. Ты не должен брать этого на себя.

ХЕЛЬМЕР. Не ломай комедию! (Запирает дверь в переднюю на ключ.) Ни с места, пока не дашь мне отчета. Ты понимаешь, что ты сделала? Отвечай! Ты понимаешь?

НОРА (глядит на него в упор и говорит с застывшим лицом) . Да, теперь начинаю понимать – вполне.

ХЕЛЬМЕР (шагая по комнате) . О, какое ужасное пробуждение! Все эти восемь лет… она, моя радость, моя гордость… была лицемеркой, лгуньей… хуже, хуже… преступницей! О, какая бездонная пропасть грязи, безобразия! Тьфу! Тьфу!

Нора молчит и по прежнему не отрываясь глядит на него.

(Останавливается перед ней.) Мне бы следовало предчувствовать возможность подобного. Следовало предвидеть. Все легкомысленные принципы твоего отца… Молчи. Ты унаследовала все легкомысленные принципы своего отца. Ни религии, ни морали, ни чувства долга… О, как я наказан за то, что взглянул тогда на его дело сквозь пальцы. Ради тебя. И вот как ты меня отблагодарила.

НОРА. Да, вот как.

ХЕЛЬМЕР. Теперь ты разрушила все мое счастье. Погубила все мое будущее. Ужас подумать! Я в руках бессовестного человека. Он может сделать со мной, что хочет, требовать от меня, чего угодно, приказывать мне, помыкать мной, как вздумается. Я пикнуть не посмею. И упасть в такую яму, погибнуть таким образом из за ветреной женщины!

НОРА. Раз меня не будет на свете, ты свободен.

ХЕЛЬМЕР. Ах, без фокусов! И у твоего отца всегда были наготове такие фразы. Мне то какой будет прок из того, что тебя не будет на свете, как ты говоришь. Ни малейшего. Он все таки может раскрыть дело. А раз он это сделает, меня, пожалуй, заподозрят в том, что я знал о твоем преступлении. Пожалуй, подумают, что за твоей спиной стоял я сам, что это я тебя подучил! И за все это я могу благодарить тебя! А я то носил тебя на руках все время. Понимаешь ли ты теперь, что ты мне причинила?

НОРА (с холодным спокойствием) . Да.

ХЕЛЬМЕР. Это до того невероятно, что я просто опомниться не могу. Но придется постараться как нибудь выпутаться. Сними шаль. Сними, говорю тебе! Придется как нибудь ублажить его. Дело надо замять во что бы то ни стало. А что касается нас с тобой, то нельзя и виду подавать: надо держаться, как будто все у нас идет по старому. Но это, разумеется, только для людей. Ты, значит, останешься в доме, это само собой. Но детей ты не будешь воспитывать. Я не смею доверить их тебе… О о! И это мне приходится говорить той, которую я так любил и которую еще… Но этому конец. Отныне нет уже речи о счастье, а только о спасении остатков, обломков, декорума! Звонок в передней. (Вздрагивая.) Кто это? Так поздно. Неужели надо ждать самого ужасного?.. Неужели он?.. Спрячься, Нора! Скажись больною!

Нора не двигается с места. Хельмер идет и отворяет дверь в переднюю.

СЛУЖАНКА (полуодетая, из передней) . Письмо барыне.

ХЕЛЬМЕР. Давай сюда. (Хватает письмо и затворяет дверь.) Да, от него. Ты не получишь. Я сам прочту.

НОРА. Прочти.

ХЕЛЬМЕР (около лампы) . У меня едва хватает духу. Быть может, мы уже погибли, и ты и я… Нет, надо же узнать. (Лихорадочно вскрывает конверт, пробегает глазами несколько строк, смотрит на вложенную в письмо бумагу и радостно вскрикивает.) Нора!

Нора вопросительно смотрит на него.

Нора… Нет, дай прочесть еще раз… Да, да, так. Спасен! Нора, я спасен!

НОРА. А я?

ХЕЛЬМЕР. И ты, разумеется. Мы оба спасены, и ты и я. Гляди! Он возвращает тебе твое долговое обязательство. Пишет, что раскаивается и жалеет… что счастливый поворот в его судьбе… Ну да все равно, что он там пишет. Мы спасены, Нора! Никто тебе ничего не может сделать. Ах, Нора, Нора!.. Нет, сначала уничтожить всю эту гадость. Посмотрим ка… (Бросает взгляд на расписку.) Нет, и смотреть не хочу. Пусть все это будет для меня только сном. (Разрывает в клочки и письмо и долговое обязательство, бросает в печку и смотрит, как все сгорает.) Вот так. Теперь и следа не осталось… Он писал, что ты с сочельника… Ах, какие же это были, ужасные три дня для тебя, Нора!

НОРА. Я жестоко боролась эти три дня.

ХЕЛЬМЕР. И страдала и не видела другого исхода, как… Нет, не надо и вспоминать обо всем этом ужасе. Будем теперь только радоваться и твердить: все прошло, прошло! Слушай, же, Нора, ты как будто еще не понимаешь, что все прошло. Что же это такое… Ты как будто окаменела? Ах, бедная малютка Нора, я понимаю, понимаю. Тебе не верится, что я простил тебя. Но я простил, Нора, клянусь, я простил тебе все. Я ведь знаю: все, что ты наделала, ты сделала из любви ко мне.

НОРА. Это верно.

ХЕЛЬМЕР. Ты любила меня, как жена должна любить мужа. Ты только не смогла хорошенько разобраться в средствах. Но неужели ты думаешь, что я буду меньше любить тебя из за того, что ты неспособна действовать самостоятельно? Нет, нет, смело обопрись на меня, я буду твоим советчиком, руководителем. Я не был бы мужчиной, если бы именно эта женская беспомощность не делала тебя вдвое милее в моих глазах. Ты не думай больше о тех резких словах, которые вырвались у меня в минуту первого испуга, когда мне показалось, что все вокруг меня рушится. Я простил тебя, Нора. Клянусь тебе, я простил тебя.

НОРА. Благодарю тебя за твое прощение. (Уходит в дверь направо.)

ХЕЛЬМЕР. Нет, постой… (Заглядывая туда.) Ты что хочешь?

НОРА (из другой комнаты) . Сбросить маскарадный костюм.

ХЕЛЬМЕР (у дверей) . Да, да, хорошо. И постарайся успокоиться, прийти в себя, моя бедная напуганная певунья пташка. Обопрись спокойно на меня, у меня широкие крылья, чтобы прикрыть тебя. (Ходит около дверей.) Ах, как у нас тут славно, уютно, Нора. Тут твой приют, тут я буду лелеять тебя, как загнанную голубку, которую спас невредимой из когтей ястреба. Я сумею успокоить твое бедное трепещущее сердечко. Мало помалу это удастся, Нора, поверь мне. Завтра тебе все уже покажется совсем иным, и скоро все пойдет опять по старому, мне не придется долго повторять тебе, что я простил тебя. Ты сама почувствуешь, что это так. Как ты можешь думать, что мне могло бы теперь прийти в голову оттолкнуть тебя или даже хоть упрекнуть в чем нибудь? Ах, ты не знаешь сердца настоящего мужа, Нора. Мужу невыразимо сладко и приятно сознавать, что он простил свою жену… простил от всего сердца. Она от этого становится как будто вдвойне его собственной – его неотъемлемым сокровищем. Он как будто дает ей жизнь вторично. Она становится, так сказать, и женой его и ребенком. И ты теперь будешь для меня и тем и другим, мое беспомощное, растерянное созданьице. Не бойся ничего, Нора, будь только чистосердечна со мной, и я буду и твоей волей и твоей совестью… Что это? Ты не ложишься? Переоделась? НОРА (в обыкновенном домашнем платье) . Да, Торвальд, переоделась. ХЕЛЬМЕР. Да зачем? В такой поздний час?.. НОРА. Мне не спать эту ночь… ХЕЛЬМЕР. Но, дорогая Нора… НОРА (смотрит на свои часы) . Не так еще поздно. Присядь, Торвальд. Нам с тобой есть о чем поговорить. (Садится к столу.) ХЕЛЬМЕР. Нора… что это? Это застывшее выражение… НОРА. Присядь. Разговор будет долгий. Мне надо многое сказать тебе. ХЕЛЬМЕР (садясь к столу напротив нее) . Ты меня пугаешь, Нора. И я не понимаю тебя. НОРА. В том то и дело. Ты меня не понимаешь. И я тебя не понимала… до нынешнего вечера. Нет, не прерывай меня. Ты только выслушай меня… Сведем счеты, Торвальд. ХЕЛЬМЕР. Что такое ты говоришь? НОРА (после короткой паузы) . Тебя не поражает одна вещь, вот сейчас, когда мы так сидим с тобой? ХЕЛЬМЕР. Что бы это могло быть? НОРА. Мы женаты восемь лет. Тебе не приходит в голову, что это ведь в первый раз мы с тобой, муж с женою, сели поговорить серьезно? ХЕЛЬМЕР. Серьезно… в каком смысле? НОРА. Целых восемь лет… больше… с первой минуты нашего знакомства мы ни разу не обменялись серьезным словом о серьезных вещах. ХЕЛЬМЕР. Что же мне было посвящать тебя в свои деловые заботы, которых ты все равно не могла мне облегчить. НОРА. Я не говорю о деловых заботах. Я говорю, что мы вообще никогда не заводили серьезной беседы, не пытались вместе обсудить что нибудь, вникнуть во что нибудь серьезное. ХЕЛЬМЕР. Ну, милочка Нора, разве это было по твоей части? НОРА. Вот мы и добрались до сути. Ты никогда не понимал меня… Со мной поступали очень несправедливо, Торвальд. Сначала папа, потом ты. ХЕЛЬМЕР. Что! Мы двое?.. Когда мы оба любили тебя больше, чем кто либо на свете? НОРА (качая головой) . Вы никогда меня не любили. Вам только нравилось быть в меня влюбленными. ХЕЛЬМЕР. Нора, что это за слова? НОРА. Да, уж так оно и есть, Торвальд. Когда я жила дома, с папой, он выкладывал мне все свои взгляды, и у меня оказывались те же самые; если же у меня оказывались другие, я их скрывала, – ему бы это не понравилось. Он звал меня своей куколкой дочкой, забавлялся мной, как я своими куклами. Потом я попала к тебе в дом…. ХЕЛЬМЕР. Что за выражение, когда говоришь о нашем браке! НОРА (невозмутимо) . Я хочу сказать, что я из папиных рук перешла в твои. Ты все устраивал по своему вкусу, и у меня стал твой вкус или я только делала вид, что это так, – не знаю хорошенько. Пожалуй, и то и другое. Иногда бывало так, иногда этак. Как оглянусь теперь назад, мне кажется, я вела здесь самую жалкую жизнь, перебиваясь со дня на день!.. Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь. Ты так устроил. Ты и папа много виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло. ХЕЛЬМЕР. Нора! Какая нелепость! Какая неблагодарность! Ты ли не была здесь счастлива? НОРА. Нет, никогда. Я воображала, что была, но на самом деле никогда этого не было. ХЕЛЬМЕР. Ты не была… не была счастлива! НОРА. Нет, только весела. И ты был всегда так мил со мной, ласков. Но весь наш дом был только большой детской. Я была здесь твоей куколкой женой, как дома у папы была папиной куколкой дочкой. А дети были уж моими куклами. Мне нравилось, что ты играл и забавлялся со мной, как им нравилось, что я играю и забавляюсь с ними. Вот в чем состоял наш брак, Торвальд. ХЕЛЬМЕР. Тут есть, пожалуй, доля правды, как это ни преувеличенно и ни выспренне. Но теперь у нас все пойдет по другому. Время забав прошло! Пора взяться за воспитание. НОРА. За чье? За мое или детей? ХЕЛЬМЕР. И за твое и за их, дорогая Нора. НОРА. Ах, Торвальд, не тебе воспитать из меня настоящую жену себе. ХЕЛЬМЕР. И ты это говоришь? НОРА. А я… разве я подготовлена воспитывать детей? ХЕЛЬМЕР. Нора! НОРА. Не сам ли ты сейчас лишь говорил, что не смеешь доверить мне этой задачи? ХЕЛЬМЕР. В минуту раздражения. Можно ли обращать на это внимание! НОРА. Нет, ты рассудил правильно. Эта задача не по мне. Мне надо сначала решить другую задачу. Надо постараться воспитать себя самое. И не у тебя мне искать помощи. Мне надо заняться этим одной. Поэтому я ухожу от тебя. ХЕЛЬМЕР (вскакивая) . Что ты сказала? НОРА. Мне надо остаться одной, чтобы разобраться в самой себе и во всем прочем. Потому я и не могу остаться у тебя. ХЕЛЬМЕР. Нора! Нора! НОРА. И я уйду сейчас же. Кристина, верно, даст мне ночлег… ХЕЛЬМЕР. Ты не в своем уме! Кто тебе позволит! Я запрещаю! НОРА. Теперь напрасно запрещать мне что бы то ни было. Я возьму с собой лишь свое. От тебя ничего не возьму, ни теперь, ни после. ХЕЛЬМЕР. Что же это за безумие! НОРА. Завтра я уеду домой… то есть в мой родной город. Там мне будет легче устроиться. ХЕЛЬМЕР. Ах ты, ослепленное, неопытное созданье! НОРА. Надо же когда нибудь набраться опыта, Торвальд. ХЕЛЬМЕР. Покинуть дом, мужа, детей! И не подумаешь о том, что скажут люди? НОРА. На это мне нечего обращать внимания. Я знаю только, что мне это необходимо. ХЕЛЬМЕР. Нет, это возмутительно! Ты способна так пренебречь самыми священными своими обязанностями! НОРА. Что ты считаешь самыми священными моими обязанностями? ХЕЛЬМЕР. И это еще нужно говорить тебе? Или у тебя нет обязанностей перед твоим мужем и перед твоими детьми? НОРА. У меня есть и другие, столь же священные. ХЕЛЬМЕР. Нет у тебя таких! Какие это? НОРА. Обязанности перед самой собою. ХЕЛЬМЕР. Ты прежде всего жена и мать. НОРА. Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них. ХЕЛЬМЕР. Как будто твое положение в собственном доме не ясно и без того? Да разве у тебя нет надежного руководства по таким вопросам? Нет религии? НОРА. Ах, Торвальд, я ведь не знаю хорошенько, что такое религия. ХЕЛЬМЕР. Что ты говоришь? НОРА. Я знаю это лишь со слов пастора Хансена, у которого готовилась к конфирмации. Он говорил, что религия то то и то то. Когда я высвобожусь из всех этих пут, останусь одна, я разберусь и в этом. Я хочу проверить, правду ли говорил пастор Хансен или, по крайней мере, может ли это быть правдой для меня. ХЕЛЬМЕР. Нет, это просто неслыханно со стороны такой молоденькой женщины! Но если тебя не может вразумить религия, так дай мне задеть в тебе хоть совесть. Ведь нравственное то чувство в тебе есть? Или – отвечай мне – и его у тебя нет? НОРА. Знаешь, Торвальд, на это нелегко ответить. Я, право, и этого не знаю. Я совсем как в лесу во всех этих вопросах. Знаю только, что я совсем иначе сужу обо всем, нежели ты. Мне вот говорят, будто и законы совсем не то, что я думала. Но чтобы эти законы были правильны – этого я никак не пойму. Выходит, что женщина не вправе пощадить своего умирающего старика отца, не вправе спасти жизнь мужу! Этому я не верю. ХЕЛЬМЕР. Ты судишь, как ребенок. Не понимаешь общества, в котором живешь. НОРА. Да, не понимаю. Вот и хочу присмотреться к нему. Мне надо выяснить себе, кто прав – общество или я. ХЕЛЬМЕР. Ты больна, Нора. У тебя жар. Я готов подумать, что ты потеряла рассудок. НОРА. Никогда еще не бывала я в более здравом рассудке и твердой памяти. ХЕЛЬМЕР. И ты в здравом рассудке и твердой памяти бросаешь мужа и детей? НОРА. Да. ХЕЛЬМЕР. Тогда остается предположить одно. НОРА. А именно? ХЕЛЬМЕР. Что ты меня больше не любишь. НОРА. Да, в этом то все и дело. ХЕЛЬМЕР. Нора… И ты это говоришь! НОРА. Ах, мне самой больно, Торвальд. Ты был всегда так мил со мной. Но я ничего не могу тут поделать. Я не люблю тебя больше. ХЕЛЬМЕР (с усилием преодолевая себя) . Это ты тоже решила в здравом рассудке и твердой памяти? НОРА. Да, вполне здраво. Потому то я и не хочу здесь оставаться. ХЕЛЬМЕР. И ты сумеешь также объяснить мне причину, почему я лишился твоей любви? НОРА. Да, сумею. Это случилось сегодня вечером, когда чудо заставило себя ждать. Я увидела, что ты не тот, за кого я тебя считала. ХЕЛЬМЕР. Объяснись получше, я совсем тебя не понимаю. НОРА. Я терпеливо ждала целых восемь лет. Господи, я ведь знала, что чудеса не каждый день бывают. Но вот на меня обрушился этот ужас. И я была непоколебимо уверена: вот теперь совершится чудо. Пока письмо Крогстада лежало там, у меня и в мыслях не было, чтобы ты мог сдаться на его условия. Я была непоколебимо уверена, что ты скажешь ему: объявляйте хоть всему свету. А когда это случилось бы… ХЕЛЬМЕР. Ну, что же тогда? Когда я выдал бы на позор и поругание собственную жену!.. НОРА. Когда бы это случилось… я была так непоколебимо уверена, что ты выступишь вперед и возьмешь все на себя – скажешь: виновный – я. ХЕЛЬМЕР. Нора! НОРА. Ты хочешь сказать, что я никогда бы не согласилась принять от тебя такую жертву? Само собой. Но что значили бы мои уверения в сравнении с твоими?.. Вот то чудо, которого я ждала с таким трепетом. И чтобы помешать ему, я хотела покончить с собой. ХЕЛЬМЕР. Я бы с радостью работал для тебя дни и ночи, Нора… терпел бы горе и нужду ради тебя. Но кто же пожертвует даже для любимого человека своей честью? НОРА. Сотни тысяч женщин жертвовали. ХЕЛЬМЕР. Ах, ты судишь и говоришь, как неразумный ребенок. НОРА. Пусть так. Но ты то не судишь и не говоришь, как человек, на которого я могла бы положиться. Когда у тебя прошел страх, – не за меня, а за себя, – когда вся опасность для тебя прошла, с тобой как будто ничего и не бывало. Я по старому осталась твоей птичкой, жаворонком, куколкой, с которой тебе только предстоит обращаться еще бережнее, раз она оказалась такой хрупкой, непрочной. (Встает.) Торвальд, в ту минуту мне стало ясно, что я все эти восемь лет жила с чужим человеком и прижила с ним троих детей… О о, и вспомнить не могу! Так бы и разорвала себя в клочья! ХЕЛЬМЕР (упавшим голосом) . Вижу, вижу… Действительно, между нами легла пропасть… Но разве ее нельзя заполнить, Нора? НОРА. Такою, какова я теперь, я не гожусь в жены тебе. ХЕЛЬМЕР. У меня хватит силы стать другим. НОРА. Быть может – если куклу у тебя возьмут. ХЕЛЬМЕР. Расстаться… расстаться с тобой!.. Нет, нет, Нора, представить себе не могу! НОРА (идет направо) . Тем это неизбежнее. (Возвращается с верхней одеждой и небольшим саквояжем в руках, который кладет на стул возле стола.) ХЕЛЬМЕР. Нора, Нора, не сейчас! Погоди хоть до утра. НОРА (надевая манто) . Я не могу ночевать у чужого человека. ХЕЛЬМЕР. Но разве мы не могли бы жить, как брат с сестрой? НОРА (завязывая ленты шляпы) . Ты отлично знаешь, так бы долго не протянулось… (Накидывает шаль.) Прощай, Торвальд. Я не буду прощаться с детьми. Я знаю, они в лучших руках, чем мои. Такой матери, как я теперь, им не нужно. ХЕЛЬМЕР. Но когда нибудь, Нора… когда нибудь? НОРА. Как я могу знать? Я совсем не знаю, что из меня выйдет. ХЕЛЬМЕР. Но ты моя жена и теперь и в будущем – какой бы ты ни стала. НОРА. Слушай, Торвальд… Раз жена бросает мужа, как я, то он, как я слышала, по закону свободен от всех обязательств по отношению к ней. Я, во всяком случае, освобождаю тебя совсем. Ты не считай себя связанным ничем, как и я не буду. Обе стороны должны быть вполне свободны. Вот твое кольцо. Отдай мне мое. ХЕЛЬМЕР. И это еще? НОРА. И это. ХЕЛЬМЕР. Вот. НОРА. Так. Теперь все покончено. Вот сюда я положу ключи. Прислуга знает все, что и как в доме, лучше, чем я. Завтра, когда меня не будет, Кристина придет уложить вещи, которые я привезла с собой из дому. Пусть их вышлют мне. ХЕЛЬМЕР. Конечно, конечно! Нора, ты и не вспомнишь обо мне никогда? НОРА. Нет, я, верно, часто буду вспоминать и тебя, и детей, и дом. ХЕЛЬМЕР. Можно мне писать тебе, Нора? НОРА. Нет… никогда. Этого нельзя. ХЕЛЬМЕР. Но ведь нужно же будет посылать тебе… НОРА. Ровно ничего, ничего. ХЕЛЬМЕР. Помогать тебе в случае нужды. НОРА. Нет, говорю я. Ничего я не возьму от чужого человека. ХЕЛЬМЕР. Нора, неужели я навсегда останусь для тебя только чужим? НОРА (берет свой саквояж) . Ах, Торвальд, тогда надо, чтобы совершилось чудо из чудес. ХЕЛЬМЕР. Скажи какое! НОРА. Такое, чтобы и ты и я изменились настолько… Нет, Торвальд, я больше не верю в чудеса. ХЕЛЬМЕР. А я буду верить. Договаривай! Изменились настолько, чтобы?.. НОРА. Чтобы сожительство наше могло стать браком. Прощай. (Уходит через переднюю.) ХЕЛЬМЕР (падает на стул у дверей и закрывает лицо руками) . Нора! Нора! (Озирается и встает.) Пусто. Ее нет здесь больше. (Луч надежды озаряет его лицо.) Но – чудо из чудес?! Снизу раздается грохот захлопнувшихся ворот.