- Так если эшелон уходит - всё равно Саморуков прийти не успеет. Туда да назад по грязи, хоть и с фонарём,- полтора часа, не меньше. Два.
Опять-таки разумно расположил Гуськов...
Не разжимая челюстей, в шишаке будёновки с опушенными ушами, дочерна обветренный, Дыгин впивался в трубку - понять, что же толкуют с той стороны.
- И за сегодня пропало, - потерянно кивнул он теперь.
Зотов вздохнул, отпустил клапан, чтобы Гуськов не слышал.
- Ну, что делать, братец? Сегодня не выйдет. Может, до Грязей идите с этим эшелоном? Эшелон хороший, к утру - там.
И уговорил бы, но Дыгин уже почувствовал в этом лейтенанте слабинку.
- Не поеду. Арестуйте. Не поеду.
В стекло двери постучали. Какой-то дородный гражданин в шерстяном широком кепи в черно-серую рябинку стоял там. С вежливым поклоном он, видимо, спрашивал разрешения, но здесь не было слышно.
- Ну-ну! Войдите! - крикнул Зотов. И нажал клапан трубки: - Ладно, Гуськов, положи трубку, я подумаю.
Мужчина за дверью не сразу понял, потом отворил немного и ещё раз спросил:
- Разрешите войти?
Зотова удивил его голос - богатый, низкий и благородно-сдерживаемый, чтобы не хвалиться. Одет он был в какую-то долгополую, но с окороченными рукавами, тяжёлую рыжую куртку невоенного образца, обут же - в красноармейские ботинки с обмотками, в руке он держал красноармейский небольшой засаленный вещмешок. Другой рукой, входя, он приподнял солидную кепку и поклонился обоим:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте.
- Скажите, пожалуйста, - очень вежливо, но и держась осанисто, как если б одет был не странно, а весьма даже порядочно, спросил вошедший, - кто здесь военный комендант?
- Дежурный помощник. Я.
- Тогда, вероятно, я - к вам.
Он поискал, куда деть рябую кепку, припылённую, кажется, и углем, не нашёл, поджал её под локоть другой руки, а освободившеюся озабоченно стал расстегивать свой суконник. Суконник его был вовсе без ворота, а верней, ворот был оторван, и теплый шерстяной шарф окутывал оголённую шею. Расстегнувшись, подо всем этим вошедший открыл летнее, сильно выгоревшее, испачканное красноармейское обмундирование - и ещё стал отстёгивать карман гимнастёрки.
- Подождите-подождите,- отмахнулся Зотов.- Так вот что... - Он щурился на угрюмого неподвижного Дыгина.- Что в моей власти полностью, то я тебе сделаю: отцеплю тебя сейчас. В десять часов утра отоваришься...
- Спасибо,- сказал Дыгнн и смотрел налитыми глазами.
- Да не спасибо, а вообще-то не положено. С таким хорошим эшелоном идёшь. Теперь к чему тебя прицепят - не знаю.
- Да уж две недели тащимся. Сутки больше, сутки меньше,- оживился Дыгин. - Груз я свой вижу.
- Не-ет,- поднял палец Зотов и потряс.- Нам с тобой судить нельзя. - Покосился на постороннего, подошёл к Дыгину плотно и сказал еле внятно, но так же заметно окая: - Раз уж ты свой груз видишь - сообрази. Твоими лопатками сколько окопаться может? Две дивизии! А в землю влезть - это жизнь сохранить. Двадцать тысяч лопаток - это двадцать тысяч красноармейских жизней. Так?
Зотов опять покосился. Вошедший, поняв, что он мешает, отошел к стене, отвернулся и свободной, рукой по очереди закрывал - нет, не закрывал, а грел уши.
- Что? Замёрзли? - усмехнулся Зотов громко.
Тот обернулся, улыбаясь:
- Вы знаете, страшно похолодало. Ветер - безумный. И мокрый как- то.
Да, ветер свистел, обтираясь об угол здания, и позвенивал непримазанным стеклом в правом окне, за шторкой. И опять пожуркивала вода из трубы.
Очень симпатичная, душу растворяющая улыбка была у этого небритого чудака. Он и стрижен не был наголо. Короткие и негустые, но покрывали его крупную голову мягкие волосы, сероватые от искорок седины.
Не был он похож ни на бойца, ни на гражданского.
- Вот,- держал он в руке приготовленную бумажку.- Вот моя...
- Сейчас, сейчас.- Зотов взял его бумажку, не глядя.- Вы... присядьте. Вот на этот стул можете.- Но ещё взглянув на его шутовской кафтан, вернулся к столу, шифровку и ведомости собрал, запер в сейф, тогда кивнул Дыгину и вышел с ним к военному диспетчеру.
Она что-то доказывала по телефону, а тётя Фрося, на корточках присев к печи, обсушивалась. Зотов подошёл к Подшебякиной и взял её за руку - за ту, которая держала трубку.
- Валюта...
Девушка обернулась живо и посмотрела на него с игринкой - так, показалось ей, ласково он её взял и держал за руку. Но ещё кончила в телефон:
- А тысяча второй на проход идёт, у нас к нему ничего. На тамбовскую забирай его, Петрович!..
- Валечка! Пошли быстренько тётю Фросю или переписать, или прямо сцепщикам показать эти четыре вагона, вот младший сержант с ней пойдёт, и пусть диспетчер их отцепит и отсунет куда-нибудь с прохода до утра.
Тётя Фрося с корточек, как сидела, большим суровым лицом обернулась на лейтенанта и сдвинула губу.
- Хорошо, Василь Васильич, - улыбнулась Валя. Она без надобности так и держала руку с трубкой, пока он не снял своих пальцев. - Пошлю сейчас.
- А состав тот - с первым же паровозом отправлять. Постарайся.
- Хорошо, Василь Васильич,- радостно улыбнулась Валя.
- Ну, всё! - объявил лейтенант Дыгину.
Тётя Фрося вздохнула, как кузнечный мех, крякнула и распрямилась.
Дыгин молча поднял руку к виску и подержал так. Лопоухий он был от распущенного шлема, и ничего в нём не было военного.
- Только мобилизован? Из рабочих, небось?
- Да. - Дыгин твёрдо благодарно смотрел на лейтенанта.
- Треугольничек-то привинти, - указал ему Зотов на пустую петлицу.
- Нету. Сломался.
- И шлем или уж застегни, или закати, понял?
- Куда закатывать? - огрызнулась тётя Фрося уже в плаще. - Там дряпнЯ заворачивает! Пошли, милок!
- Ну, ладно, счастливого! Завтра тут другой будет лейтенант, ты на него нажимай, чтоб отправлял.
Зотов вернулся к себе, притворил дверь. Он и сам четыре месяца назад понятия не имел, как затягивать пояс, а поднимать руку для отдачи приветствия казалось ему особенно нелепо и смешно.
При входе Зотова посетитель не встал со стула полностью, но сделал движение, изъявлявшее готовность встать, если нужно. Вещмешок теперь лежал на полу, и мелко-рябое кепи покрывало его.
- Сидите, сидите. - Зотов сел за стол. - Ну, так что?
Он развернул бумажку.
- Я... от эшелона отстал... - виновато улыбнулся тот.
Зотов читал бумажку - это был догонный лист от ряжского военного коменданта - и, взглядывая на незнакомца, задавал контрольные вопросы:
- Ваша фамилия?
- Тверитинов.
- А зовут вас?
- Игорь Дементьевич.
- Это вам уже больше пятидесяти?
- Нет, сорок девять.
- Какой был номер вашего эшелона?
- Понятия не имею.
- Что ж, вам не объявляли номера?
- Нет.
- А почему здесь поставлен? Назвали его - вы? (Это был 245413-й тот арчединский, который Зотов проводил прошлой ночью.)
- Нет. Я рассказал в Ряжске, откуда и когда он шёл - и комендант, наверно, догадался.
- Где вы отстали?
- В Скопине.
- Как же это получилось?
- Да если откровенно говорить... - та же сожалительная улыбка тронула крупные губы Тверитинова,- пошёл... вещички поменять. На съестное что-нибудь.. А эшелон ушёл. Теперь без гудков, без звонков, без радио - так тихо уходят.
- Когда это было?
- Позавчера.
- И не успеваете догнать?
- Да, видимо, нет. И - чем догонять? На платформе - дождь. На площадке вагонной, знаете, такая с лесенкой - сквозняк ужасный, а то и часовые сгоняют. В теплушки не пускают: или права у них нет, или места у них нет. Видел я однажды пассажирский поезд, чудо такое, так кондукторы стоят на ступеньках по двое и прямо, знаете, сталкивают людей, чтоб не хватались за поручни. А товарные - когда уже тронутся, тогда садиться поздно, а пока стоят без паровоза - в какую сторону они пойдут, не догадаешься. Эмалированной дощечки "Москва - Минеральные воды" на них нет. Спрашивать ни у кого нельзя, за шпиона посчитают, к тому ж я так одет... Да вообще у нас задавать вопросы опасно.
- В военное время, конечно.
- Да оно и до войны уже было.
- Ну, не замечал!
- Было,- чуть сощурился Тверитинов. - После тридцать седьмого...
- А - чтО тридцать седьмой? - удивился Зотов.- А что было в тридцать седьмом? Испанская война?
- Да нет... - опять с той же виноватой улыбкой потупился Тверитинов.
Мягкий серый шарф его распустился и в распахе суконника свисал ниже пояса.
- А почему вы не в форме? Шинель ваша где?
- Мне вообще шинели не досталось. Не выдали... - улыбнулся Тверитинов.
- А откуда этот... чапан?
- Люди добрые дали.
- М-м-да... - Зотов подумал. - Но вообще я должен сказать, что вы довольно быстро ещё добрались. Вчера утром вы были у ряжского коменданта, а сегодня вечером уже здесь. Как же вы ехали?
Тверитинов смотрел на Зотова в полноту своих больших доверчивых мягких глаз. Зотову была на редкость приятна его манера говорить; его манера останавливаться, если казалось, что собеседник хочет возразить; его манера не размахивать руками, а как-то лёгкими движениями пальцев пояснять свою речь.
- Мне исключительно повезло. На какой-то станции я вылез из полувагона... Я за эти два дня стал разбираться в железнодорожной терминологии. "Полувагон" - я считал, в нём должно же быть что-то от вагона, ну, хотя бы полкрыши. Я залез туда по лесенке, а там просто железная яма, капкан, и сесть нельзя, прислониться нельзя: там прежде был уголь, и на ходу пыль взвихривается и всё время кружит. Досталось мне там. Тут ещё и дождь пошёл...
- Так в чём же вам повезло? - расхохотался Зотов.- Не понимаю. Вон одежонку испачкали как!
Когда он смеялся, две большие добрые смеховые борозды ложились по сторонам его губ - вверх до разляпистого носа.
- Повезло, когда я вылез из полувагона, отряхнулся, умылся и вижу: цепляют к одному составу паровоз на юг. Я побежал вдоль состава - ну, ни одной теплушки, и все двери запломбированы. И вдруг смотрю - какой-то товарищ вылез, постоял по надобности и опять лезет в незакрытый холодный вагон. Я - за ним. А там, представляете,- полный вагон ватных одеял!
- И не запломбирован?!
- Нет! Причём, видимо, они сперва были связаны пачками, там по десять или по пять, а теперь многие пачки развязаны, и очень удобно в них зарыться. И несколько человек уже спят!