Одним из основных мотивов плехановской публицистики являлся также призыв «главной и первой заботой» сделать оборону страны. Со страниц «Единства» как набат звучат фразы: «Россия на краю гибели», «Россия переживает смертельную опасность», «Время не ждет. Конец приближается». «Я пишу это, разумеется, не потому, что намерен сеять панику, – обращался к читателям публицист в статье «Смотрите, граждане!», опубликованной в «Единстве» 3 октября. – Я пишу это потому, что пора, давно уже пора всем нам трезвыми глазами взглянуть на положение России и понять значение страшных слов «Отечество в опасности». Утверждая, что большевистская «борьба за мир» страшно понизила боеспособность русского войска, что ленинская пропаганда «растлила солдатскую душу», Г.В. Плеханов призывает положить все силы, чтобы «расстроить планы германских империалистов, а значит – воевать, воевать «со всей тою энергией, на какую еще способна Россия». «Чем энергичнее будем мы воевать, – акцентируется в статье внимание читателей, – тем скорее придет справедливый мир. А чтобы Россия энергично вела войну, надо, чтобы мы, социалисты, отметали в своей пропаганде и в своих резолюциях то, что могло бы ослабить боеспособность нашей армии»
Полемика с В.И. Лениным велась буквально в каждом номере «Единства» так, что В.М. Чернов в статье «Ленин» не без основания заметил: «Мне смешно, когда фигура Ленина гипнотизирует внимание целых газет, вроде «Единства», о которых не знаешь, что с ними сталось, если бы Ленин вдруг волею божиею помре, или вовсе не родился на свет»
Однако Ленин гипнотизировал не только «Единство», но и эсеровское «Дело народа» и меньшевистскую «Рабочую газету», не говоря уже о кадетских и других буржуазных изданиях. Главным и в публицистике В.М. Чернова в политическом противоборстве 1917 г. также являлась полемика с Лениным, с большевиками. Нельзя не отметить, что В.М. Чернов воздавал должное «любопытной политической фигуре» большевистского лидера, у которого, по его словам, был «большой боевой темперамент» и «огромный запас энергии». В уже упомянутой статье «Ленин» лидер эсеров писал: «Ленин – человек, безусловно чистый, и все грязные намеки мещанской прессы на немецкие деньги, по случаю его проезда через Германию надо раз навсегда с отвращением отшвырнуть ногою с дороги». Вместе с тем, на страницах «Дела народа» пункт за пунктом критиковалась ленинская программа и нередко в резкой, нелицеприятной форме.
Чернов восторженно встретил Февральскую революцию. Он вернулся в Россию в начале апреля 1917 г. и сразу окунулся в бурную политическую жизнь. Он был избран членом Исполкома и товарищем председателя Петроградского Совета, товарищем председателя ВЦИК и почетным председателем ЦИК Совета крестьянских депутатов, на III съезде партии (май-июнь) вновь вошел в состав ЦК и редакцию газеты «Дело народа».
Первоначально Чернов, как и большинство членов Петроградского Совета, выступал против вхождения социалистов в правительство, считая, что за ними нет сильного, организованного большинства, и поэтому они не смогут иметь в правительстве достаточного влияния. Он пытался возглавить левый центр партии и демократическое движение, для того чтобы «форсировать натиск на министерские сферы и на советское большинство».
Взгляды Чернова на политическую ситуацию, сложившуюся после Февральской революции, заметно отличаются от ленинской оценки. Если лидер большевиков определял ее как двоевластие, то Чернов рассматривал этот период, скорее, как безвластие, обусловленное тем, что ни либеральная буржуазия, ни революционные массы не обладают достаточной силой, чтобы овладеть ситуацией. Революция в этот момент еще не закончилась, так как главный вопрос о власти не был решен. В этом смысле Февральскую революцию он рассматривал как промежуточный этап, но победу революции он связывал отнюдь не с утверждением власти Советов.
Чернов пытался предотвратить раскол партии в 1917 г., балансируя между правым и левым ее крылами. Стремление к достижению компромисса составляло неотъемлемую часть внутренней натуры Чернова. Являясь добродушным по характеру человеком, он стремился к сглаживанию конфликтов, примирению сторон. Его компромиссная позиция не всегда была уместна в конкретной политической ситуации, вызывала критику и возражение оппозиционных сторон. Отсюда появлялись недовольство Черновым, обвинения его в лживости, хитрости, двуличии. Поведение лидера эсеров в 1917 г. в этом плане оказалось небезупречным: обеспечив кредит доверия правым эсерам, Чернов тем самым блокировал возможность влияния на политику партии левых сил. Это привело самого Чернова к политической изоляции и способствовало краху его преобразовательской деятельности, с одной стороны и росту недовольства и выходу из партии левых эсеров - с другой.
Таким образом, одной из главных причин провала тактической линии, которую пытался проводить Чернов, было отсутствие идейного и организационного единства в партии. Фактически в партии эсеров к майскому съезду в 1917 г. были уже не одна, а три партии: левые, правые эсеры и центристы. Подводя итоги своей партийной деятельности в конце 20-х гг., Чернов так объяснял кризис в партии: «Суть дела все-таки заключалась в том, что в руководящем персонале партии в течение революции происходили серьезные психологические кризисы и идейно-политические метаморфозы. С одной стороны, чем выше, чем дальше от непосредственной связи с массами, тем яснее оказывалось внутреннее поправение, тогда как внизу, в самих массах и в низовых активных работниках - полевение».
Другой причиной, обусловившей политическое поражение эсеров, по мнению Чернова, являлся комплекс «властебоязни», проявившийся в нежелании руководства эсеровской и меньшевистской партий брать на себя ответственность за управление страной. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что «борьба между партиями не прекращалась, но это борьба шла более вокруг власти, чем за власть... эта была как будто борьба за власть навыворот: чуть не каждая партия старалась свалить власть в возможно большей степени на чужие плечи... Бывали моменты, когда власть чуть ли не «валялась на улице», и все, упираясь, спорили, кому и на каких основаниях подобрать ее. Никто не хотел сделать это в одиночестве, и никак нельзя было столковаться о том, на каких условиях взять ее сообща», - писал он в «Конструктивном социализме».
Такое более чем осторожное отношение к политической власти у эсеров определялось целым рядом причин: сложностью момента, боязнью неумелыми действиями скомпрометировать дело социализма и демократии, но более всего - психологической и организационной неготовностью взять на себя груз ответственности за те или иные политические решения. Несомненно, что это была не столько «вина» социалистов, сколько их «беда». Чернов признал, что громадным недостатком молодой российской демократии было отсутствие опыта конструктивной политической деятельности, навыков практического руководства. Для нее было характерно «больше умение бороться, свергать и разрушать, чем созидать и строить», - отмечал он в 1917 г. в статье «Странички из политического дневника».
Чернов считал, что неразвитость конструктивных начал, необходимых для строительства новых гражданских и политических отношений, проявившаяся в одинаковой степени, как в среде политической элиты, так и в народе, привела, в конечном счете, к охлократическому перерождению русской революции. Воцарившаяся анархия стала следствием завышенных ожиданий в массах, уверовавших во всесилие революционной власти и требовавших немедленных социальных улучшений, с одной стороны, и неспособности последней оперативно решать назревшие жизненные вопросы - с другой. Чернов вынужден был признать ошибки Временного правительства, которое слишком затянуло созыв Учредительного собрания, откладывало радикальные преобразования, опасаясь разрушить «гражданский мир» и компромисс с буржуазией.
Вернемся снова к Мартову: Значительно мягче велась полемика между Лениным и Мартовым, позиция которого к большевикам была наиболее близкой, хотя он тоже бескомпромиссно подвергал осуждению ленинские установки на социалистическую революцию. Не имея своего печатного органа (лишь в сентябре начала издаваться «Искра» – руководящая газета меньшевиков-интернационалистов), Ю.О. Мартов печатался в «Новой жизни» М. Горького. В статьях «Единство революционной демократии», «Революционная диктатура», «Разоблачение Михаэлиса», «О рыцарской тактике», «Что же теперь?» и других проводилась мысль, что рабочий класс в июльские дни «понес несомненное поражение», что оборонческий блок меньшевиков и эсеров «все возможное сделал, чтобы толкать массы к большевикам» и в результате оказался «бессильным противодействовать напору контрреволюции». С горечью подчеркивая, что революция отброшена назад, Мартов в статье «Что же теперь?» пророчески писал: «Завтра, может быть, Милюковы и Родзянко приобретут некоторое влияние на ход государственного корабля. Будут сделаны попытки – о, конечно, – под предлогом «спасение революции и Родины» урезать основные права рабочего класса. Предстоят черные дни. Но судьбы революции этим поворотом не решаются». Призывая не поддаваться «ни провокации справа», ни «сигналам отчаяния слева», Мартов последовательно отстаивал свою идею однородного социалистического правительства и особенно напористо проводил эту мысль после разгрома корниловского заговора. Считая, что в истории русской революции наступила «критическая минута», что «в полном грозном объеме встал вопрос об итогах политики соглашения с буржуазией, политики, которая представляется «убийственной», он в передовой первого номера газеты «Искра» заключал: «Коалиционная политика, которую партийное большинство проводило с такой самоуверенностью, разлетелась в прах при столкновении с контрреволюцией... Пришлось подойти вплотную к выводу, что доделать революцию и докончить ломку старого может лишь демократия, вырвавшаяся из плена коалиции с имущими»