Из художественных приёмов, используемых М. Булгаковым в романе “Мастер и Маргарита”, выделяется цветовая символика, которая основывается на работах П. Флоренского. Факт знакомства с работами Флоренского взят из “Энциклопедии Булгаковской” Соколова Б. Ученый приводит такое объяснение цветов и оттенков: “...белый цвет “знаменует невинность, радость и простоту”, голубой — небесное созерцание, красный “провозглашает любовь, страдание, могущество, справедливость, кристаллически-прозрачный олицетворяет беспорочную чистоту, зелёный — надежду, жёлтый “означает испытание страданием, серый — смирение, чёрный — скорбь, смерть или покой...” [21, 481]. Через использование цветовой символики, построенной на ассоциативном восприятии, автору “Мастера и Маргариты” удаётся точнее и глубже передать внутренний мир героя, а так же обнаружить у него свойства свободного или несвободного человека. Подробнее об этом позже.
Действия в романе “Мастере и Маргарите” переносят читателя то в Москву 20 – 30 годов ХХ века, современное для автора романа время, то в “ветхозаветный” Ершалаим и его окрестности, возвращаясь тем самым на две тысячи лет назад. Для какой цели Михаил Афанасьевич сравнивает события и людей, между которыми полегли столетья? Я глубоко убеждён, что писатель хотел тем самым показать повторяемость проблем, их вечностный характер. Определяя жанр романа “Мастера и Маргариты”, можно с уверенностью сказать, что это роман философский, так как проблемы, поднятые в произведении, носят не только социальный, политический, бытовой, но и, в большей степени, философский характер. К таким проблемам, наверняка, можно отнести проблему свободы и несвободы, актуальной в любые времена.
Михаил Булгаков использует различные художественные средства и приёмы для раскрытия этой проблемы. Я бы выделил несколько основных, средств и приёмов писателя. Прежде всего, приёмы, раскрывающие психологию: внутренние монологи, диалоги, сны героев, портретные зарисовки, наконец, антитеза, подчёркивающая амбивалентность, то есть двойственность персонажа, и образы-символы.
Из главных действующих лиц “евангельских” глав романа “Мастер и Маргарита” я бы выделил четверых, в жизни которых проблема свободы сыграла особенную роль. Это Иешуа Га-Ноцри, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, Левий Матвей и Иуда из Кириафа.
Иешуа Га-Ноцри — бродячий философ, “...проповедник, пытающийся убедить людей в Истине, в которую он верит всем своим сердцем” [5, 367]. Этот герой романа появляется перед взором уже в первой главе, которая мысленно переносит читателя из Москвы 20 – 30 годов ХХ века в легендарный Ершалаим, преодолевая с легкостью временное пространство в две тысячи чет. Под именем Иешуа Га-Ноцри, конечно же, узнаётся Сын Божий Иисус Христос. Однако, М. А. Булгаков трактует этот образ иначе. В романе — это Человек, хотя и наделенный необыкновенными способностями. Недаром антипод и вечный оппонент прокуратор Иудеи Понтий Пилат считает Иешуа великим врачом: “Сознайся, — тихо по-гречески спросил Пилат, — ты великий врач? — Нет, прокуратор, я не врач, — ответил арестант...” [5, 291]. Показать Иешуа, прежде всего, человеком — главная задача писателя, который, судя по рукописям ранних редакций, стремился сделать это как можно безапелляционно, т. е. так, чтобы у читателя не возникло даже малейшего ощущения Божественного происхождения персонажа. В этом легко убедиться, прислушавшись к выводам, которые делает Л. Яновская после изучения текстов ранних рукописей романа: “...Иешуа знает о болезни Понтия Пилата, смерти Иуды, но не знает о своей судьбе. В нем нет божественного всеведения. Он человек. Человечность героя обостряется автором от редакции к редакции” [26, 87]. Иешуа удивительно реален. Он предстает самым, что ни на есть, земным, таким же смертным, как и все живущие на Земле люди. А между тем, по мнению И. Виноградова “...Иешуа в романе М. Булгакова — это тот, кто, судя по всему, возглавляет “ведомство добра” в потустороннем мире булгаковской вселенной, — во всяком случае, обладает правом прощать, и наделён такими полномочиями, что сам Воланд, словно соблюдая какой-то свыше установленный порядок, называет (Иешуа — В. Д.) так, как называют Бога [7, 367].
Иешуа Га-Ноцри — “универсальный” образ “евангельских” глав “Мастера и Маргариты”. Вокруг этого, изначально абсолютно свободного человека разворачиваются все события. Для доказательства абсолютной свободы персонажа М. Булгаков использует цветовую символику: Иешуа “...был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба...” [5, 285], что говорит о его простоте, невинности, нравственной чистоте. Иешуа является связующим звеном между прокуратором Иудеи Понтием Пилатом — Левием Матвеем — Иудой из Кириафа. Именно Иешуа Га-Ноцри позволяет увидеть других героев через призму свободы — несвободы.
Центральный и самый сложный по своему драматизму персонаж “евангельских” глав романа — римский прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Создавая образ Пилата, М. Булгаков использует всю гамму художественных приёмов. Насколько Иешуа Га-Ноцри, не имеющий ничего, абсолютно свободен, — настолько Понтий Пилат, наделенный огромной государственной властью, этой свободы лишен. Во время допроса Иешуа говорит так об этом: “Беда в том, что ты слишком замкнут, и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон, — и тут говорящий позволил себе улыбнуться...” [5, 291]. В данном случае, кроме самих слов, которые сами по себе уже много значат, очень важным, мне кажется, является последнее действие арестованного: “...позволил себе улыбнуться...” Что это — насмешка, ирония? Нет. Улыбка Иешуа — улыбка сожаления, сочувствия человеку, лишенного свободы. Улыбка является своеобразным катализатором свободной личности. На протяжении всего романа прокуратор никогда не улыбается, что подчёркивает несвободу персонажа. Иешуа видит в Пилате пусть несчастного, но человека. А то, что прокуратор сохранил человеческие качества, о которых бродячий философ знал так же, как и о болезни, на мой взгляд, свидетельствуют слова самого арестованного. Пожелав поделиться новыми своими мыслями, интересными для прокуратора, он говорит: “...ты производишь впечатление очень умного человека” [5, 291]. Именно двойственность (амбивалентность) героя: Понтия Пилата — человека и прокуратора — лишает его свободы.
Да, трагедия Пилата заключается в том, что он сам себе не принадлежит. Он — исполнитель власти “великого кесаря”. В герое постоянно происходит борьба двух “Я”: прокуратора Иудеи и Понтия Пилата-человека. Эта борьба ярко показана М. Булгаковым через психологические портретные зарисовки, в которых изображены ежеминутные изменения внешности прокуратора во время и после допроса бродячего философа Иешуа Га-Ноцри.
С каждой минутой общения с Иешуа Понтий Пилат убеждается, удивляясь, с одной стороны неординарностью личности бродячего философа, а с другой — его полной невиновности. Прокуратор уже для себя решил, как поступить с этим человеком, который, без сомнения, заинтересовал его. В голове Пилата проносятся мысли: “Игемон разобрал дело бродячего философа... и состава преступления в нем не нашел... смертный приговор Га-Ноцри... прокуратор не утверждает. Но... удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает его заключению в Кесарии Стратоновой, то есть именно там, где резиденция прокуратора” [5, 294]. Понтий Пилат, наверняка, уже представлял себе, как, уехав в свою резиденцию, будет бродить с этим странным человеком, Иешуа Га-Ноцри, по тенистым аллеям парка дворца и вести свой бесконечный спор о добре и зле, о Царстве Истины. Иначе говоря, Понтий Пилат мечтает о собственной свободе, свет которой он увидел на горизонте в виде учения бродячего философа.
Прокуратор недолюбливает свою должность, в чём неоднократно признаётся, например, обращаясь к Марку Крысобою: “...У вас тоже плохая должность... моё положение... ещё хуже” [5, 591]. Плоха она, прежде всего, потому, что лишает его свободы, мешает делать то, что ему может быть хотелось, так как прокуратор исполняет волю “великого кесаря”. То ли дело во главе кавалерийской турмы разить врага. Знакомство с бродячим философом, проповедующим Царство Истины (а значит и Свободы), где нет места власти кесаря, даёт шанс прокуратору приблизиться к собственной свободе, но привычка, а может быть трусость, которая является самым большим пороком, по мнению самого же Пилата, берут верх.
Вдруг, прочитав вторую часть доноса, которая гласит о “законе нарушения величия”, прокуратор “...нахмурился... он еще больше изменился в лице. Темная ли кровь прилила к шее и лицу или случилось что-либо другое, но только кожа его утратила желтизну, побурела, а глаза как будто провалились” [5, 294]. Отчего происходят такие резкие изменения с человеком, который до последнего мгновения оставался спокойным? Это опять вступают в борьбу два Пилата — прокуратор и человек. В данном случае М. Булгаков использует антитезу как художественный приём, указывающий на двойственность характера, позволяющей выявить наличие или отсутствие свободы у игемона.
Понтий Пилат явно не питает особой симпатии к великому кесарю, который вдруг померещился ему на месте арестованного философа: “...голова арестанта уплыла куда-то, а вместо неё появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней губой” [5, 295]. Находясь на службе, Понтий Пилат не принадлежит себе, а значит, не может делать то, что хочет, что считает нужным. Прокуратор побеждает в нем человека. Иешуа обречён на мученическую смерть. Но даже теперь, когда участь арестованного почти предрешена, жестокий прокуратор Иудеи, по-моему, всё-таки пытается правдами и неправдами его спасти. “Слушай, Га-Ноцри, — заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны (глаза — зеркало души), — ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или... не... говорил? — Пилат протянул слово “не” несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту” [5, 295]. Далее, видя, что Иешуа Га-Ноцри собирается сказать, как всегда, правду, которую “говорить легко и приятно”, Понтий Пилат “...позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор” [5, 295]. Без сомнения, прокуратор пытается спасти бродячего философа. Чем вызвано это желание? Быть может уверенностью в невиновности подследственного? Или это шевельнулось в прокураторе милосердие? Убежден, что всеми действиями Понтия Пилата руководит страх и эгоизм. Когда Иешуа Га-Ноцри, предчувствуя что-то неладное из-за того, что сказал правду прокуратору, просит, проявляя тем самым наивность, отпустить его, то в ответ слышит следующее: “...Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твоё место? Я твоих мыслей не разделяю!..” [5, 298]. При этой вспышке гнева лицо прокуратора искажается судорогой. И, буквально, тут же в тексте находим вновь странность в поведении прокуратора “...Покрепче помолись! Впрочем, — тут голос Пилата сел, — это не поможет. Жены нет? — почему-то тоскливо спросил Пилат, не понимая, что с ним происходит... Ненавистный город, — почему-то пробормотал прокуратор и передёрнул плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы омывая их...” [5, 298]. Однако ни что не поможет смыть с рук кровь невинного бродячего философа, проповедовавшего Царство Истины, а холод, который пронял Пилата — это холод вечности, долгих лет раскаяния и одиночества!