Путь «служения истории», на который вступили в свое время Маркс и Энгельс, путь включения в мирской праксис крайне опасен для философии, поскольку последняя, как мы полагаем, связана не с эмпирическим, а с трансцендентальным мышлением, предполагающим главный вопрос – а хорошо ли я мыслю действительность, которая (в отличие от реальности) не предполагает процесс своего конструирования, а, напротив, отталкивается от принципа конструирования, самоопределения духовных структур. В данном отношении у Маркса, вероятно, как продолжателя лучших традиций немецкой классической философии, должна идти речь не об истории, в ее чисто эмпирическом «грязно-торгашеском» толковании, а об истории взаимного движения навстречу друг другу двух ведущих сил современности – философии и пролетариата. Такая история никогда не будет служить целям «потребительского акта».
Философия, говорят Маркс и Энгельс в “Святом семействе”, была до сих пор «только трансцендентным, абстрактным выражением существующего положения вещей»1.
Но если она хочет стать истиной для всех, а не «истиной только для некоторых»2, то она должна соединиться с «интересом». Но с чьим интересом? Пролетариата, который не существует как таковой, если далеко не выходит в «идее», или представлении за свои реальные границы и не объединяется «с человеческим интересом вообще». Пролетариат – это окультуренная, одухотворенная масса. Поэтому он изначально не может быть «врагом духа», как это считал Б. Бауэр. «Подобно тому, как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, также и пролетариат находит в философии свое духовное оружие»1. Этот тезис является главным у Маркса и он не противоречит трансцендентальной (а не трансцендентной!) постановке вопроса о человеческой свободе. Государственно-феодальный же «казарменный» коммунизм, напротив, рассматривая пролетариат как часть массы, наделяет его лишь материальной деятельностью, вставая тем самым в непримиримую оппозицию не только к Марксу, но и ко всей традиции немецкой классической философии.
Марксизм – нечто большее, чем наука. Он несет и аксиологическое воодушевление. Многие мыслители усматривали аналогию между христианской установкой на спасение и марксистской установкой на освобождение. Классический марксизм противоречив и далеко не монолитен. За монолитность выдавалась очередная его версия, созданная очередным претендентом на роль «единственно последовательного» марксиста. Бесспорно одно: марксизм содержит гуманистическую ориентацию на достижение такого общественного состояния, где свободное развитие каждого явится условием свободного развития всех. По поводу средств достижения такого состояния основоположники марксизма в разное время высказывались по-разному. Есть ориентация на классовое насилие. Но есть и иная ориентация – на достижение революционных целей посредством реформ. В речи, произнесенной на собрании в Эльберфельде 15 февраля 1845 г., Ф. Энгельс говорил: «Если социальная революция и осуществление коммунизма на практике являются необходимым следствием существующих у нас отношений, то нам, прежде всего, придется заняться теми мероприятиями, при помощи которых можно предотвратить насилие и кровопролитие при осуществлении переворота в социальных отношениях. А для этого имеется лишь одно средство. Именно – мирное осуществление… Речь идет о создании для всех людей таких условий жизни, при которых каждый получит возможность свободно развивать свою человеческую природу, жить со своими ближними в человеческих отношениях и не бояться насильственного разрушения своего благословения»[9]. Как видно, пока нет и речи о том, чтобы разрушить все до основания.
Проблема свободы - это, возможно, самая главная проблема всякой метафилософии, что определяет сам характер картины мира, результаты теоретического отношения к действительности. Философия развивается в свободном обществе. Философствовать может только свободный человек. И фатализм - лишь вариант решения этой проблемы, в данном случае - отрицательный по преимуществу. От того, как мы трактуем категорию «свободы» во всех ее аспектах, зависит и наше решение относительно сущности человека, его места в социальной реальности, в космосе, направление и сам характер исторического развития, взаимоотношения человека и Абсолюта, человека и мира метафизических духовных сущностей. Даже совершенно не занимаясь проблемой свободы, мы, в своем мировидении, бессознательно, тем не менее, исходим из определенной установки относительно того, как и насколько «свободны» мировые явления и человек в мире. «Быть свободным» и «быть рабом» - вот два крайних подхода к человеческой реальности, две абстракции, подлежащие конкретизации, между которыми заключено все разнообразие мнений и решений по этому вопросу. Таким образом, понятие и переживание человеком свободы - центр всех центров, смысл всех смыслов. Для человека ничто не имеет ценности, если нет свободы или ее определенных форм, а если она есть, то и негативные явления мироздания уже не самодовлеют, становятся ступенями эволюции и прогресса человечества и индивида. При этом «тьма» превращается в дополнение к «свету», указывает на свет, утрачивает статус «первейшей силы космоса». Предназначением человека оказывается самоосвобождение. Необходимость здесь оказывается уже не столь злой и абсурдной, если где-то есть свобода и случай - надежда на лучшее изменение мира. Необходимость уже не создатель «наличного ничто», не «закономерное» развитие-в-никуда; она оказывается органически сопряженной со свободой; она приобретает от последней всю свою ценность, действительную разумность.
Теоретики постмарксизма стремятся в этом плане подчеркнуть гуманистические принципы марксистского учения, в частности - положение о том, что свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех (тезис, который еще никем не был опровергнут), об удовлетворении подлинно человеческих потребностей, о выдвинутых Марксом условиях их осуществления. Они считают, что эти принципы не утратили своего значения и поныне.
На этом фоне выделяется работа Ф. Фукуямы «Конец истории», где он утверждает, что духовная сущность марксизма - это идеология, но «идеология, которая не сводится к политическим доктринам, которые мы с ней ассоциируем, а включает также лежащие в основе любого общества религию, культуру и нравственные ценности». Но еще задолго до Фукуямы К. Каутский утверждал, что «социализм принесет людям обеспеченность, спокойствие и досуг, он поднимет их душу выше будничных забот..... Сделает доступным все сокровища богатой культуры и вернет им природу» (подробнее об этом см.: статью Завьяловой Г.И. К вопросу о понимании духовности в классическом марксизме // Материалы третьего Российского Философского конгресса).
Все эти рассуждения выполнены, на наш взгляд, в духе раннего Маркса, который полагал, что «положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, то есть возвращение человека из религии, семьи, государства и так далее к своему человеческому, то есть общественному бытию».1
Итак, в рамках социокультурной трактовки свободы этот феномен соотнесен сугубо с социальной сферой и мыслится в качестве достигаемого, - в отличие от феномена воли, соотносимого с индивидуальной сферой и мыслимого в качестве имманентного ей. В самом содержании понятия свободы имплицитно заложен вектор альтернативности, сознательного противостояния социальному давлению. Свобода конституируется именно в социальном контексте как результат преодоления несвободы. Если в рамках сферы приватности возможна «свободность» как имманентное состояние личности, то свобода реализует себя только в сфере публичности, а именно – в рамках политики, в контексте политического противостояния, часто находящего свое разрешение в революции как «прорыве к свободе».
Мера свободы людей в каждую конкретную историческую эпоху в общем и целом определяется уровнем развития производительных сил, степенью познания объективных процессов в природе и обществе, наконец, социальным и политическим строем данного общества. Свобода личности представляет собой часть свободы, которой располагает данное общество в целом.
Выделяя социальный аспект трансформаций свободы, не стоит забывать, что он может плавно трансформироваться в экзистенциальный (и наоборот), так как такое вычленение аспектов трансформации свободы во многом искусственно. И мы прибегаем к нему специально, чтобы попытаться рассмотреть со всех сторон видопроявления свободы.
§2 Экзистенциальные трансформации свободы.
Во второй половине XIX-ХХI в., по мере того, как индустриальное общество все глубже запутывается в неразрешимых противоречиях, все более и более становится очевидным, что прогресс науки и техники не ведет сам по себе к реализации вековых идей человечества; что исторический процесс не есть проявление и осуществление высшего разума; что современное общество не всегда соответствует идеалам рационализма и зачастую является игрой стихийных иррациональных сил. В таких условиях рационализм не выдерживает испытания историческим опытом. Перед социальным сознанием встают проблемы, которые нельзя разрешить лишь ссылками на всемогущий разум. Принцип рационалистической свободы все чаще предается публичной экзекуции, а тем самым происходит серьёзный сдвиг в развитии европейской философии. На первый план здесь выдвигаются иррациональные концепции. В них отражаются такие стороны бытия и мироощущения человека, которые оказываются не выраженными в рамках рационализма в силу его односторонности: не достигают концептуализации спонтанные, бессознательные импульсы, эмоционально-волевые и нравственно-практические структуры субъекта.