Фонетический облик речетворцев значительно беднее отразился в памятниках, чем другие языковые срезы. Дело в том, что «деловой» стандарт прежде всего касался определенных графических норм: необходимо было записывать так, как того требовала образовательная практика, упорядочившая подачу текстового материала. Поэтому те немногие особенности местного говора и в целом системы великорусского наречия, которые мы указали в монастырских памятниках, и есть образцы письменной фиксации живых речевых признаков, реально существовавших в то время и потому стоящих обсуждения. Именно диалектные черты в подобных утилитарных массивах представляют собой элементы социолингвистического пейзажа эпохи.
Остановимся подробнее на характеристике процессов в области вокализма и консонантизма, закрепленных в текстах середины – второй половины XVIII в.
А). Фонетические процессы в области вокализма:
1). Наблюдается последовательное разграничение букв, обозначавших гласные а и о в безударном положении: «…у меня … выкрадено из чюлана из за замка днгъ ис коробки…» (1195: 4: 14: 1), «…по бокамъ сьмерьтьно исьтязалъ…» (1195: 4: 18: 29), «…билъ меня батожьемъ смертно…» (1195: 3: 528: 1), «…питатися работою своею…» (1195: 3: 529: 1) и мн. др. Однако под влиянием оканья в рукописях продолжает фиксироваться [о] предударное на месте [а], но значительно реже, чем в памятниках более раннего времени и часто чередуясь друг с другом у одного и того же писца: «…была у нас ат всех складников земляная поверстъка из улишков от Лавровские деревни…» (1195: 3: 398: 20), «…взяли стокан…» (1195: 9: 53: 1). В соответствии с особенностями северновеликорусского наречия наблюдается правописание начального [о] в именах собственных: «…Семько Обрамов…» (1195: 8: 580: 1). Ср. подобное написание у П. В. Владимирова, исследовавшего рукописи Соловецкой и Анзерской библиотек XVI-XVII веков: «…Олексино (название местности)…, боран…, в роботах…» [Владимиров 1878: 12].
И наоборот, там, где исторически было о, писцы нередко помещают а: «…о тои лаврентъевои прапажы ничево де не знаю» (1195: 3: 423: 3), «…пад челом бием…» (1195: 3: 367: 13), «…не велите приезжат варават…» (1195: 8: 622: 2).
Особые затруднения у авторов документов возникают при соприкосновении с иноязычными элементами. В таких случаях в большинстве примеров слова приобретают привычную для той местности оболочку: «…каменда<н>ту Ивану Яковлевичю…» (1195: 1: 675: 2 об.), «…правианту случилас смерть…» (там же: 4), «…приЪзжал отютантъ … з салдаты…» (1195: 1: 650: 13 об.). Отмеченные написания в области иноязычной лексики имели большое количество вариантов и стали общерусской нормой (см. подробнее [Копосов 1991: 35–37]).
М. А. Колосов к отмеченным случаям добавляет еще один, утверждая следующее: «Замечательно, что в северном (наречии. — О. Н.) есть случаи (хотя количество их ничтожно) перехода в а даже ударяемого о…» [Колосов 1874: 4]. Следует отметить, что ученый строил свое исследование на фольклорном материале, собранном Е. В. Барсовым, А. Ф. Гильфердингом, П. Н. Рыбниковым. Итак, М. А. Колосов нашел только пять примеров, подтверждающих указанное фонетическое явление (в сборнике А. Ф. Гильфердинга): «РЪшатчатый 162, тащится 614 («золоти казна нё-»), пощалкивать 274, за жарновом 266, храмъ («СмЪлыя Олешенька Поповичъ он на ножку храмъ, да на походку спор»)» [там же].
2). Процесс изменения а в е в позиции между мягкими согласными, а иногда после мягкого перед твердым или в абсолютном конце слова — характерный признак северновеликорусского наречия. Причем, подобное диалектное явление наблюдается как в ударном, так и в безударном положении: «…начели в наволоке со скотом спать…» (1195: 3: 518: 9), «… слышели…» (1195: 3: 423: 4), «…того де мы не паметуем…» (там же: 3). Указанная диалектная черта в памятниках XVIII века имеет меньшее распространение, ввиду унификации орфографических норм на письме. Поэтому в рукописях данного периода примечательны вариантные написания, встречающиеся даже у одного автора: «…возжы заячи…» (1195: 1: 751: 3 об.), «…вожжы заечьи с удилами…» (там же: 5 об.), «…вчарашняго числа…» (1195: 4: 73: 2 об.). Полагаем, что такая нестабильность свидетельствует о борьбе двух тенденций в письменной речи этого периода: гражданских правил и местных традиций, испытывавших значительное диалектное влияние. Впрочем, в начале XX века указанное явление было широко распространено в говорах Архангельской губернии: «грезь, петь, дедя, в шлеге, хозеин» [ТКДРЯ 1930: 19]. Следует отметить, что процесс перехода а в е хорошо отражен в употреблении форм числительных: «…взято двЪ тысечи кирпичю…» (1195: 1: 650: 28 об.), «…двенатцет потников…» (там же: 27 об.). Заметим, что С. И. Котков объясняет написание е вместо а иным фонетическим явлением – яканьем [Котков 1963: 64–65]. Видимо, такие примеры нередки и в памятниках южновеликорусской письменности, поэтому, как считают, некоторые исследователи, считать их отличительным признаком архангельских диалектов не следует (см. подробнее: [Копосов 1991: 38]).
3). Отражение перехода е в о наблюдается, как правило, после шипящих и ц (часто в суффиксах имен прилагательных и окончаниях существительных): «…у приказных старцов…» (1195: 3: 367: 17), «…а было то печищо меж Якимовскои дрвнею…» (1195: 3: 346: 8), «…з женою Еqросеницой … з женою Марицои з дочерю Анницой…» (1195: 3: 324: 1). Данное явление очень широко представлено в памятниках как конца XVII, так и первой половины XVIII века.
Отметим, что переход е в о отражается не только в ударных слогах, но и в предударных и заударных. Именно фиксация этого явления в предударных и заударных слогах является отличительным диалектным признаком северновеликорусских говоров. Обратный процесс (замена о – е) орфографически не подтверждается. Случаи подобного написания типа «…в мешечке…» (1195: 3: 423: 1) относятся к традиционному написанию. Интересным представляется отражение перехода е в о в сфере заимствованных слов: «…изошло маеру десять алтын…» (1195: 1: 675: 3). В данном примере, как мы полагаем, проясняется только орфографическая фиксация, не связанная с самим явлением
Таким образом, переход е в о имеет ряд местных особенностей, довольно широко представленных в памятниках письменности. Вместе с тем, в рукописях отмечается немало примеров, где орфографическое написание не отражает реального произношения.
4). В северных говорах отражается также характерное общерусское явление — изменение и в ы после предлогов и приставок. Нами отмечены многочисленные написания такого рода: «…в ыюле мсце…» (1195: 3: 423: 1), «…в ынгермоладскую канцелярию…» (1195: 1: 710: 1), «…которыя употреблены будут в ыскъ…» (1195: 1: 1100: 5).
5). Отражение на письме фонемы <ě> в XVIII веке — вопрос неоднозначный. К нему в разное время не раз обращались языковеды. Одним из первых сделал попытку публикации полного свода мнений о звуке Ъ акад. Я. К. Грот [1876]. Известный исследователь в области фонетики северновеликорусских говоров М. А. Колосов посвятил, в частности, этой проблеме свою книгу [Колосов 1874]. Не раз к вопросу о функционировании Ъ на письме и времени его утраты обращался акад. А. А. Шахматов [1893]. Нашей задачей не является анализ возможных точек зрения на эту проблему и поиск ошибок и неточностей в освещении данного вопроса. Мы проследим примеры употребления Ъ на письме, представленные в наших рукописях.
В текстах конца XVII – начала XVIII в. наблюдается вариантное написание Ъ и е: «Никонъ променилъ соли верховцамъ на рож…» (1195: 1: 687: 4), «…промЪнилъ соли…» (там же: 4) и т. п. Довольно редко нами отмечается написание е вместо Ъ, в частности в глаголе «владеть». Как правило, писцы соблюдают традицию (особенно люди духовного сана и казенные «пищики»), но в начале XVIII столетия и их стремление к архаизации речи претерпевает изменения, в виду чего наблюдается вариантное написание и смешение: «…владеет…» (1195: 3: 398: 21), «…в вЪчное владение…» (1195: 2: 33: 1 об.), «…куплено мерин шерстью бурои с хомутом да у чаранца куплен мЪрин шерстью кареи…» (1195: 1: 700: 2 об.). Характерным показателем монастырской письменности является сохранение этимологического Ъ во второй половине XVIII века (такие многочисленные случае наблюдаются в памятках Антониево-Сийского и Соловецкого монастырей). Именно в этих центрах, «Ъ устойчив на протяжении всего столетия, причем, по сравнению с предшествующим периодом, здесь также наблюдается расширение сферы использования буквы Ъ за счет безударных слогов» [Копосов 1991: 46].
Нередко Ъ заменяется на и в текстах – это характерное диалектное явление местных архангельских говоров: «…и сваривши начали исть…» (1195: 9: 53: 2), «…ходил за конми в лиса…» (1195: 8: 45: 1). В памятниках XVII века эта особенность представлена шире, чем в документах XVIII столетия.
Таким образом, единообразного обозначения утраченной к тому времени фонемы <ě> не было. Характер отражения этого явления на письме во многом зависел от типа и состава документа, уровня грамотности писца. Но все же, по мнению Л. Ф. Копосова, наблюдается определенная тенденция в этом процессе: «…широкое вытеснение Ъ буквой Е характерно, по-видимому, для памятников тех территорий, говоры которых раньше других полностью утратили особую фонему ĕ, независимо от того, с какой фонемой — <е> или <и> она совпадала» [Копосов 1991: 47].
Б). Процессы в области консонантизма.
Церковнославянский консонантизм в основных своих чертах соответствует русской звуковой системе согласных.
1). Прежде всего необходимо отметить такую же палатализацию согласных перед гласными переднего ряда, как и в русском языке.
2). Характерной особенностью конфессионального консонантизма, в отличие от русского, является произношение г как заднеязычного спиранта γ. Время фиксации этого качества у данного звука наблюдаем с конца XVI века (разумеется, что само качество существовало и ранее) в глоссарии Л. Зизания, приложенном к его грамматике, где представлена оппозиция егда – кгды, которая указывает на противопоставление им церковнославянского г=γ (звонкий заднеязычный спирант) польскому g (звонкий заднеязычный взрывной). Произношение с γ и сейчас находит отражение у лиц духовного звания[xii]. С. К. Булич отмечает: «Такое произношение встречается довольно часто у означенных лиц, хотя бы по месту своего рождения они и принадлежали к таким великорусским говорам, в которых этот спирант в независимом положении вовсе не встречается» [Булич 1893: 154–155].