Смекни!
smekni.com

Театральные представления на Нижегородской ярмарке в середине XIX века (стр. 4 из 6)

Суждения П А Стрепетовоя разделял писатель П. В. Бобо-
рыкин, отмечая в игре Вышеславцевой “романтическую нервность” (“Нижегородские Губернские Ведомости, 1867, № 7). С похвалой отозвался Боборыкин и о крепостном актере театра Шаховского Завидове, признавал, что и во французских театрах он встречал мало актеров, в такой степени подходящих к специальности мрачного элемента драмы. Спустя двадцать лет Боборыкин вспоминал Завидова в “Терезе, или Женевской сироте”. Особенно сильное впечатление производила в пьесе “страшная минута”, когда Вальтер перелезал через забор и крался к павильону и когда в последнем акте он судорожно вытирал на себе пятна крови и весь полный трагической тревоги, как-то отчаянно ежился... К этому следует добавить, что П. Д. Боборыкин много жил
за границей и знал театр. Хорошо исполнял свои роли и крепостной актер Трусов. Драматург А. Н. Островский, получив в 1848 г. отпуск в канцелярии суда, где он работал писцом, приехал на неделю в Нижний и посетил театр Шаховского. Первое впечатление было безотрадным: в зрительном зале холодно, неуютно, в буфете не оказалось ни чаю, ни кофе. Декорации дрянные, засаленные. Но вот началась пьеса; играли “Магазинщицу”, в роли служителя выступил актер Трусов. Островский не только смирился с неудобствами, но и пришел к выводу, что Нижегородский театр не уступит многим московским театрам. “Водевиль был разыгран превосходно,— записал драматург в дневнике.— У актера: развязность, знание сцены, хороший голос, приятная наружность — да это хоть бы и в Москве...”. В своей игре актеры Шаховского во многом полагались на интуицию и собственную наблюдательность. Главным их учителем была сама жизнь Актриса Н И Пиунова писала, что образование крепостных актрис ограничивалось одной русской грамотой, причем девушек учили только читать, писать же учить их не дозволялось, чтобы они “не переписывались до замужества с кавалерами”. Только после вступления в брак некоторые артистки начинали учиться “мазать каракули”. Это им уже не возбранялось. Н. Г Шаховской полагал, что вся ответственность за их поведение лежала теперь на мужьях. Актеров учили “хорошим манерам”, “умению держать себя в обществе”. Девушек назначали по очереди на своеобразное “практическое занятие” к княгине. Целые дни они проводили с ней в беседах, чтении книг, рукоделиях. Когда в доме Шаховских были приемы гостей и праздники, на них приглашались “первые сюжеты” — лучшие актеры и актрисы. Они принимали участие в общих играх и танцах. Крепостным актерам запрещалось приглашать на танец светских дам, однако гости-мужчины могли танцевать с крепостными актрисами. Премьеров и премьерш театра Шаховского возили в Москву на постановки “Горе от ума”, “Русские в Бадене”. В жизни актеров подобные поездки имели громадное значение; дорога из Нижнего занимала несколько дней, ехали на перекладных, останавливались в постоялых дворах и дешевых гостиницах.Шаховской требовал, чтобы за актрисами строго следили, не приведи бог, какая убежит с офицером или молодым помещиком. В Москве артистов водили не только в театр, но и на хоры дворянского собрания смотреть,
как ведут себя в обществе “благородные дамы и господа”. Все это давало крепостным актерам не только знание обычаев и нравов, но позволило проникнуть в психологию людей — представителей светского общества, которых они изображали на сцене. После каждого посещения столицы актеры становились словно больными, они видели другую жизнь и не могли примириться со своей неволей. Здание Нижегородского театра Шаховского ничем примечательным не отличалось. В нем имелось 27 лож, 50 кресел, партер на 100 человек и верхняя галерея на 200 человек. А. С. Гацисский писал, что “это было мрачное неуклюжее строение, с запахом лампового масла, с толстыми, без всяких затей, выбеленными бревнами, связывавшими стойлообразные ложи, поддерживавшими крышу, с почерневшей от ветхости и копоти от ламп дверкой за кулисы, так заманчиво манившей всякое ребяческое воображение в свои заветные поэтические и чуть ли не волшебные тайны кулисного мира. По обеим сторонам занавеса имелись две огромные и засаленные дыры, в которых во время антрактов постоянно виднелись чьи-нибудь глаза, даже иногда с носом, сопровождаемые двумя пальцами, облегчавшими наблюдения, виднелась кудрявая голова рабочего, имевшего обязанность поднимать передний занавес и патриархально высовывавшего иногда из-за косяка с лирами эту кудрявую голову...”. В театре освещалась только сцена. И М Долгоруков говорил, что чем далее зритель сидел в глубине театра, тем меньше страдало его обоняние и лучше была видна сцена. Во время Макарьевской ярмарки труппа Шаховского перекочевывала к месту торга. Спектакли давались каждый день. За короткое время доход составлял много тысяч рублей, превышая то, что получал Шаховской от театра в течение года. Журналист и писатель Н. А. Полевой отозвался о театре Шаховского на Макарьевской ярмарке с благодарностью. Он впервые в своей жизни познакомился с театром. В июне 1811 г. в одном из своих писем Полевой вспоминал, что театр Макарьевский “был очень порядочный”. В нем давались драмы, оперы, комедии. Писатель видел “Редкую вещь”, “Гуситов под Наумбургом”, “Эпиграмму” и “Деву Солнца”. Во время спектакля он “весь превратился в слух и внимание, ловил каждое слово актеров... заливался слезами, и — право вышел из театра добрее, нежели вошел в него...” Жили крепостные актеры Шаховского в Нижнем Новгороде в особом, большом деревянном доме позади театра Здание это вместе с домом, где жил сам князь, занимало весь квартал Общежитие было наглухо разделено на две половины, мужскую и женскую Под страхом жесточайших наказании запрещалось
встречаться актерам и актрисам. За актрисами следила специально приставленная женщина с выразительной фамилией Заразина. Она имела обязанность, как сообщал Гацисский, подавлять в самом начале малейшее проявление любовных наклонностей княжеской труппы не только в доме, но и на сцене. Н. Ф. Юшкова в книге “К истории русской сцены. Екатерина Борисовна Пиунова-Шмидгоф...” привела воспоминания крепостной актрисы Шаховского Пиуновой: “Актрисы содержались строго. При них были приставлены “мамушки”, т. е. пожилые женщины, вполне, по мнению князя, благонадежные. На репетицию и спектакль девиц возили в каретах и, по доставлении в театр, сажали в особую уборную, с мамками, и оттуда и выкликались на сцену режиссером, да и на самой сцене, во время репетиций, постоянно находилась другая мамушка, или, как ее называли — “сторожея”. Разговаривать с мужским персоналом труппы не дозволялось. Во время спектакля актеру не разрешалось подходить к актрисе ближе чем на метр. По достижении 25-ти летнего возраста Шаховской имел обыкновение выдавать актрис замуж. Делалось это следующим образом: докладывалось князю, что такой-то и такой-то “девице” уже 25 годков, “как прикажете?” Князь призывал артистов-мужчин, спрашивал, кому из них нравится которая-либо из 25-летних артисток и, узнавши, объявлял девушкам о таком “излиянии”. Молодых венчали. Князь обыкновенно сам благославлял обрученных и давал приданое. После свадьбы молодым назначалось особое жалованье”. За несоблюдение введенных князем правил актеров подвергали наказаниям и пыткам. В ходу были “рогатки”, “стуло” и другие орудия Рогаткой в то время называли железный ошейник с длинными шипами, стуло—обрубок бревна, который приковывался цепью к шее человека. Приговоренный к наказанию “рогаткой” обрекался на бессонные ночи. От железных ошейников тело покрывалось язвами. В свободное от занятий время актеры прислуживали в княжеском доме в качестве лакеев. Крепостное состояние вырабатывало у некоторых крепостных равнодушие к угнетению. Актриса Н. И. Пиунова, например, считала князя Шаховского добрым, потому что он сам лично не бил актеров: “Поркой так и вовсе не занимался, а уж как бы иной раз следовало. Если уж больно на кого, бывало, рассердится из мужчин, то разве табакеркой в которого пустит и уйдет...” Крепостные актеры долго помнили добрые дела помещика, потому что случались они редко Н И Пиунова рассказала, как осенью князь приказывал привезти из своей оранжереи виноград, велел привязать кисти в своем городском саду к веткам лип и берез и по звонку впускал в него актрис. “Ну, девки, виноград созрел, собирайте!” — весело кричал он. Шаховской не любил, когда актрис звали пренебрежительно “Акулька” или “Матрешка”, он давал им в таких случаях новые имена “Фатьма”, “Зоя” и т. п.