Смекни!
smekni.com

Последний приют поэта (о Лермонтове) (стр. 13 из 33)

Город Пятигорск, июля 17-го дня 1841 г.

Пятигорского военного госпиталя ординатор

лекарь титулярный советник Барклай де Толли.

При освидетельствовании тела находились:

Плац-майор подполковник Унтилов.

Заседатель Черепанов.

Исполняющий должность окружного стряпчего

Ольшанский 2-й.

Корпуса жандармов подполковник Кушинников».

Этим внешним освидетельствованием ограничились.

«Роковая весть быстро разнеслась по Пятигорску, – вспоминала Э.А. Шан-Гирей. – Дуэль – неслыханная вещь в Пятигорске»…

В чистой белой рубашке лежал он на постели в своей небольшой комнате, куда перенесли его. Художник Шведе снимал с него портрет масляными красками.

Столыпин и друзья, распорядившись относительно панихиды, стали хлопотать о погребении останков, – рассказывал Висковатов. – Ординарный врач Пятигорского военного госпиталя Барклай де Толли выдал свидетельство, в коем говорилось, что «Тенгинского пехотного полка поручик М.Ю. Лермонтов застрелен на поле, близ горы Машука, 15-го числа сего месяца и, по освидетельствовании им, тело может быть передано земле по христианскому обряду».

«По христианскому обряду» священники Пятигорска отказались хоронить Лермонтова: «убитый на дуэли приравнивается к самоубийцам, а самоубийца – по статье 347-й уголовных законов – лишается христианского погребения».

В местной газете «Сезонный листок» сообщалось: «16 июля собралась масса народу на погребение и панихиду; но священник отказался явиться, ссылаясь на то, что по уставу убитые на дуэли приравниваются к самоубийцам».

Много лет спустя священник В. Эрастов вспоминал, что он действительно «отказался от похорон Лермонтова, когда его звал Столыпин».

Еще в 1903 г., совсем незадолго до смерти, Эрастов, отвечая на вопрос корреспондента «Варшавского дневника»: – Правда ли, батюшка, что Вы отказались хоронить Лермонтова, – тихо ответил: «Да, правда. Я знаю, что меня за это бранят теперь и в обществе, и во всех журналах, но мог ли я поступить иначе? От святейшего синода было строжайшее запрещение отпевать тело самоубийц и погибших на дуэли».

Потом он не раз подтверждал это.

«Когда собрались все к панихиде, долго ждали священника, который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, – вспоминала Э.А. Шан-Гирей. Это был священник Скорбященской церкви Пятигорска Павел Александровский, давший согласие только после вмешательства полковника Траскина.

Писарь комендантского управления Карпов рассказывал: «Является ко мне ординарец от Траскина и передает требование, чтобы я сейчас же явился к полковнику. Едва лишь я отворил, придя к нему на квартиру, дверь его кабинета, как он своим сильным металлическим голосом отчеканил: «Сходить к отцу протоиерею, поклониться от меня и передать ему мою просьбу похоронить Лермонтова. Если он будет отговариваться, сказать ему еще то, что в этом нет никакого нарушения закона, так как подобною же смертью умер известный Пушкин, которого похоронили со святостью». Я отправился к Павлу Александровскому и передал буквально слова полковника. Отец Павел подумал-подумал, наконец, сказал: «Успокойте полковника, все будет исполнено по его желанию».

Отец Павел, однако, не выполнил всего христианского обряда похорон. Он отслужил панихиду и проводил тело Лермонтова до могилы без отпевания в церкви, как полагалось[18].

…Не было покоя Лермонтову и после смерти. Как будто, он предвидел это, написав в 17 лет:

Кровавая меня могила ждет,

Могила без молитв и без креста…

Похороны состоялись 17 июля. Гроб с телом поэта вынесли из «Домика» на руках четыре товарища покойного и пронесли до самого кладбища. Поручик А.Ф. Тиран был от лейб-гвардии гусарского полка, в котором Лермонтов служил по окончании юнкерского училища. Полковник Безобразов – от Нижегородского драгунского полка, в который Лермонтов был переведен в первую ссылку, А.И. Арнольди – от Гродненского гусарского полка, в котором поэт недолго служил после первой ссылки, Н.И. Лорер – от Тенгинского полка.

Воспоминаний непосредственных свидетелей похорон Лермонтова сохранилось много.

Н.Ф. Туровский вспоминал: «В продолжение двух дней теснились усердные поклонники в комнате, где стоял гроб.

17-го числа, на закате солнца, совершено погребение. Офицеры несли прах любимого ими товарища до могилы, а слезы множества сопровождающих их выразили потерю общую, незаменимую».

Лечившийся в Пятигорске в 1841 г. Полеводин сообщал другу в письме, написанному на 6‑й день после похорон: «Поэта не стало!.. На другой день толпа народа не отходила от его квартиры. Дамы все приходили с цветами и усыпали его оными, некоторые делали прекрасные венки и клали близ тела покойника. Зрелище это было восхитительно и трогательно. 17-го числа в час поединка его хоронили. Все, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб его до самого кладбища несли штаб- и обер-офицера и все без исключения шли пешком до кладбища... Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6‑й день после этого печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу».

«Народу было много-много, и все шли в каком-то благоговейном молчании, – рассказывала Э.А. Шан-Гирей. – Это меня поражало, – добавляет она, – ведь не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами».

Или вот еще воспоминания очевидца Монаенко: «Трудно себе представить, какое грустное впечатление произвела на всех эта весть. Лермонтов убит. Лермонтов убит, вот что только слышалось на улицах и домах Пятигорска».

Очень ценны воспоминания о похоронах Лермонтова коллежского асессора Рошановского. Сохранились эти воспоминания в дошедшем до наших дней «Деле о погребении Лермонтова». «Дело» это возникло по доносу Эрастова на того священника, который «хотя настоящего погребения над телом Лермонтова и не совершил, но не следовало и провожать его... в церковном облачении и с подобающей честью».

Рошановского, как присутствовавшего на похоронах, допрашивали следователи, расследовавшие кляузу.

«В прошлом 1841 году, в июле месяце, кажется 18 числа, в 4 или 5 часов пополудни, я, – рассказывал Рошановский, – слышавши, что имеет быть погребено тело поручика Лермонтова, пошел, по примеру других, к квартире покойника, у ворот коей встретил большое стечение жителей г. Пятигорска и посетителей Минеральных вод, разговаривавших между собою: о жизни за гробом, о смерти, рано постигшей молодого поэта, обещавшего много для русской литературы. Не входя во двор квартиры сей, я с знакомыми мне вступил в общий разговор, в коем между прочим, мог заметить, что многие как будто с ропотом говорили, что более двух часов для выноса тела покойника они дожидаются священника, которого до сих пор нет. Заметя общее постоянное движение многочисленного собравшегося народа, я из любопытства приблизился к воротам квартиры покойника и тогда увидел на дворе том, не в дальнем расстоянии от крыльца дома стоящего о. протоиерея, возлагавшего на себя епитрахиль. В это самое время с поспешностью прошел мимо меня во двор местной приходской церкви диакон, который тотчас, подойдя к церковнослужителю, стоящему близ о. протоиерея Александровского, взял от него священную одежду, в которую немедленно облачился и принял от него кадило. После этого духовенство это погребальным гласом общее начало пение: «Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас», и с этим вместе медленно выходило из двора этого; за этим вслед было несено из комнаты тело усопшего поручика Лермонтова. Духовенство, поя вышеозначенную песнь, тихо шествовало к кладбищу; за ним в богато убранном гробе было попеременно несено тело умершего штаб и обер-офицерами, одетыми в мундиры, в сопровождении многочисленного народа, питавшего уважение к памяти даровитого поэта или к страдальческой смерти его, принятой на дуэли. Таким образом, эта печальная процессия достигла вновь приготовленной могилы, в которую был опущен вскорости несомый гроб без отправления по закону христианского обряда. В этом я удостоверяю, как самовидец; но было ли погребение сему покойнику отпеваемо о. протоиереем в квартире, я этого не знаю, ибо не видел, не слышал и даже тогда не был во дворе том».

Что же пережил в стенах «Домика» Столыпин, стоя над умершим другом? Он обещал бабушке беречь ее внука... Как? Какими словами сообщить ей скорбную весть?

А как чувствовали себя те, кто разжигал непокорное самолюбие Мартынова? Содрогнулись ли они у гроба поэта?

Не вспомнились ли им лермонтовские строки:

Летают сны-мучители

Над грешными людьми…….

VIII

Когда Лермонтов зимой 1841 года, будучи в отпуске в Петербурге, получил приказ выехать из столицы в течение 48 часов, поэт, охваченный отчаянием, написал:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, послушный им народ.

Быть может, за стеной Кавказа

Укроюсь от твоих пашей,

От их всевидящего глаза,

От их всеслышащих ушей.

Но и за стеной Кавказа не укрылся поэт от глаз и ушей своих врагов. Они преследовали его и здесь.

Профессор Висковатов встречался со многими современниками Лермонтова, свидетелями его последних дней в Пятигорске. Это происходило через 40-50 лет после трагедии у подножия Машука, но и тогда у некоторых из этих современников враждебные чувства к поэту не смягчились.

Висковатов утверждал, что в беседе с ним эти «некоторые из влиятельных личностей», бывшие тогда на водах, говоря о Лермонтове, употребляли такие выражения, как «несносный выскочка», «задира», «ядовитая гадина». Они-то и ожидали случая, когда кто-нибудь, выведенный Лермонтовым из терпения, «проучит» его.