Но в соответствии с гражданским подходом к литературе закулисное бытие грибоедовского героя тоже волновало общественность – и не меньше, чем бытие сценическое. Те, кто оценивал пьесу как прогрессию, полагали, что Чацкий пойдет прямиком в революцию. Однако почвенник Достоевский по-иному анализировал реплику «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…». Он писал: «Ведь у него только и свету, что в его окошке, у московских хорошего круга – не к народу же он пойдет. А так как московские его отвергли, то, значит, «свет» означает здесь Европу. За границу хочет бежать».
В 1929 году А.В. Луначарский говорил (на торжественном заседании, посвященном памяти Грибоедова), в частности, что пьеса «Горе от ума» «приобретает особенно серьезное значение потому, что, кроме восхитительных масок, созданных Грибоедовым, в ней дана фигура, представляющая самого Грибоедова. Чацкий – это портпароль Грибоедова. Пушкин чувствовал фальшь в Чацком… можно ли метать бисер перед свиньями, которые все равно его растопчут!
Правда глаголет устами безумцев, начиная от Василия Блаженного и кончая Любимом Торцовым и более близкими нам типами. В пьяном виде человек делается порой смельчаком. Он говорит то, чего бы не сказал, будучи трезвым. Безумие, опьянение Чацкого – в его молодости. Он еще слишком молод, он еще не созрел. Его ум – ум блестящего мальчишки. Его несдержанность оттого, что у него еще нет седых волос, что он еще не примерился с подлостью, не пережил тех щелчков, которые пережили и сам Грибоедов и Пушкин».
Можно, пожалуй, сказать, что разноречивость мнений о Чацком продолжает и развивает разноречивость мнений об его авторе. В конечном счете, в основе разногласий относительно Грибоедова, был вопрос об отношении Грибоедова к декабризму. В основе разногласий относительно Чацкого – вопрос об отношении к нему Грибоедова. Если согласиться с тем, что Чацкий декабрист (или будущий декабрист), то оба упомянутых вопроса с неизбежностью соединяются.
Но это – схема. Вопрос об отношениях различных авторов в различное время к Чацкому богаче такой схемы.
Образ Чацкого, вне сомнения, не покрывается проблемой отношения Грибоедова к декабризму как таковому.
Характерно в этой связи и объяснение Луначарским причин, по которым Чацкий не понравился Пушкину. «Бедный гениальный поэт, - пишет Луначарский, - был уже к тому времени «сивкой, которого уходили крутые горки».
Должно было пройти много времени и событий, прежде чем А.И. Герцен – человек, поклявшийся в верности памяти героев 1825 года, - смог бы сказать: «Энтузиаст Чацкий… декабрист в глубине души, уступает место Онегину… человеку, скучающему и чувствующему всю свою колоссальную ненужность. Онегин, - добавляет А.И. Герцен, - который вступал в жизнь с улыбкой на устах, с каждой песнью становится все более мрачным и наконец, поглощенный пустотой, исчезает, не оставив никакого следа, никакой мысли. Тип был найден, и с тех пор каждый роман, каждая поэма имели своего Онегина, т.е. человека, осужденного на праздность, бесполезность, сбитого с пути, - человека, чужого в своей семье, не желающего делать зла и бессильного сделать добро; он не делает в конце концов ничего, хотя и пробует все, за исключением, впрочем, двух вещей: во-первых, он никогда не способен стать на сторону народа… «Онегин» - самое значительное творение Пушкина…Эта поэма созревала под влиянием печальных лет, последовавших за 14 декабря…Чацкий – это Онегин-резонер, старший его брат. «Герой нашего времени» Лермонтова – его младший брат».
Чацкий, иными словами, - это герой, еще не переживший своего поражения, не переживший крушения своих надежд и верований, мечтаний. Чацкий – вечный юноша русской общественной мысли. И потому от него нечего требовать, чтобы он был критерием зрелости мысли. Довольно того, что он навсегда останется мерилом той непосредственности в отношениях к окружающему нас миру, которой посредственность никогда не знает и к которой посредственность всегда относится с насмешкой.
Его величество король был прусский здесь,
Дивился непутем московским он девицам,
Их благонравью, а не лицам,
И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и дымкой,
Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой,
Французские романсы вам поют
И верхние выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Нетрудно видеть: монолог Фамусова насквозь пронизан иронией. Причем этот парадокс был отмечен еще Белинским: «Это говорит не Фамусов, а Чацкий устами Фамусова, и это не монолог, а эпиграмма на общество… Нужно ли доказывать, что…все это Фамусов говорит не от себя, а по приказу автора? ». «Скалозуб острит, да еще как! – точь-в-точь, как Чацкий», и даже Лиза в разговоре с Молчалиным раздражается «эпиграммою, которая сделала бы честь остроумию самого Чацкого».
Действующие лица, замечает Белинский, словно бы «проговариваются, из угождения автору, против себя»31. Все это он объяснил целью Грибоедова «осмеять современное общество в злой сатире». Иное мнение у С.А. Фомичева: причудливая смена тем и тональности в монологе Фамусова, двусмысленность его похвал вызвана заветной целью – «навести Скалозуба на мысль о женитьбе».
Подобные странности в поведении персонажей комедии Белинский в ту пору относил за счет несовершенства произведения и авторского насилия над персонажами пьесы. Потом, как всем известно, Белинский изменил свою оценку комедии Грибоедова.
И Чацкий в монологе «А судья кто? » лишь подхватывает то, что мы уже слышали из уст Фамусова, отвечает сарказмом на иронию последнего.
Во многих исследовательских литературах отмечалось, что в «Горе от ума» постоянно употребляется весьма своеобразный прием повтора одних и тех же слов, выражений, стилистических оборотов, интонационных фигур и даже разговорной манеры в самых разных применениях, в самых разных конкретных обстоятельствах и у самых различных персонажей. Одни и те же или необычайно сходные, почти совпадающие по своему смыслу слова мы слышим в комедии из уст совершенно несхожих между собой героев. Еще точнее можно сказать, наверное, так: слова, которые мог бы сказать Чацкий, очень часто произносятся другими персонажами; слова, которые мог бы произнести главный герой, словно бы «передоверяются» зачем-то автором его оппонентам и противникам, или персонажам, с которыми главный герой, во всяком случае, не хотел бы иметь ничего общего.
В частности, часто внешняя общность фразеологии в некоторых случаях у Чацкого с Репетиловым неоднократно отмечалась разными авторами. При этом обязательно подчеркивалось, что ничего общего между Чацким и Репетиловым нет и быть не может. Что Репетилов для того и «выведен» автором, чтобы только оттенить достоинства Чацкого. Репетилов, согласно такой точке зрения, выведен единственно для контраста по отношению к истинно героической фигуре Чацкого.
Чацкий встречает Репетилова после трехлетнего перерыва в знакомстве с ним. Это большой срок для той поры. Общественное движение и люди созревали тогда поразительно быстро.
Люди менялись наглазно и тайно в одно и тоже время. И это обстоятельство еще более усугубляло путаницу. В одно и то же время сосуществовали самые разные «либеральные» тенденции, самые разные уровни развития общественной мысли, самые разные стадии зрелости движения. Репетилов на самом деле, а не по авторскому произволу был рядом с Чацким. И рядом с Грибоедовым. Репетиловщина постоянно сопутствовала декабристскому движению! В одних и тех же людях зачастую уживались суровая серьезность взгляда, действительная самоотверженность и репетиловская патетика салонного ораторства. В одних и тех же людях можно было увидеть соединение черт незрелости движения с предощущением трагизма избранного пути.
Что касается сатиры Грибоедова в сторону «московских девиц», на мой взгляд, она не может быть названа «злой». Она, как и вся комедия, «тонкая, умная, изящная и страстная» (И.А. Гончаров). Но и психологизм пьесы также нельзя отрывать от своеобразного грибоедовского комизма.
«Горе от ума» обладает удивительно целеустремленным развитием действия, когда каждое явление укрепляет единство действия, усложняя, но, не раздробляя его.
Не раз задавался вопрос: почему, собственно, Грибоедов назвал свое произведение, свое «Горе», комедией? Почему, скажем, не драмой? Ведь, действительно, речь у Грибоедова идет о драме Чацкого, о его горькой участи.
Налицо некое противоречие.
Ю. Тынянов объяснил это противоречие, снимая его, так: «Центр комедии – в комичности положения самого Чацкого, и здесь комичность является средством трагического, а комедия – видом трагедии. Пушкин необыкновенно ясно увидел эту черту Чацкого»34. Иными словами, Ю. Тынянов полагает, что в «Горе от ума» комическая форма выражает некий трагический элемент содержания, что «Горе от ума» - трагедия в форме комедии. И в этом смысле «Горе от ума» - своего рода трагикомедия.
Такое понимание «Горя от ума» очень близко к тому, что по этому поводу говорил и Луначарский.
А.В. Луначарский писал, что Грибоедову «нужно было взять такой тон, найти такую манеру, в которой можно было и царям и подцаренкам говорить правду. Давно известна для этого шутовская форма: в этой форме можно было кое-что протащить, поэтому, оставив за Чацким – своим прокурором – всю полноту серьезности… грибоедов в остальном старался сделать веселую комедию… Поэтому, - заключает Луначарский, - комедия как форма для Грибоедова была совершенно второстепенна. »
Во-первых, Грибоедов ничего не «протаскивал» - он писал заведомо неподцензурную вещь. И сам об этом знал и говорил. В «Горе от ума» нет ни аллюзий, ни «шиша в кармане», ни намеков, ни политически криминального подтекста. Ничего этого в комедии Грибоедова нет. «Прокурор Чацкий» все говорит прямо, открыто и кому ни попадя, за что и осуждается Пушкиным.
«Горе от ума» все пропитано стихией смеха – в самых разных его модификациях и применениях.