Ваш век бранил я беспощадно,
Предоставляю вам во власть:
Откиньте часть,
Хоть нашим временам в придачу,
Уж так и быть, я не поплачу.
Однако реальная действительность оказалась куда более мрачной. Старые друзья были заражены в той или иной мере фамусовщиной. Прежний друг Горич, совсем еще недавно полный жизни, теперь отступил все перед той же фамусовщиной.
Встреча с Репетиловым раскрыла Чацкому поверхность и пустоту либерализма многих, ничтожность собраний «либералистов», происходящих в Английском клубе. А тут еще Софья, умная, развитая девушка, любившая его когда-то, предпочла ему не то Молчалина, не то Скалозуба. И грустное чувство овладело им.
Чацкий понял, что фамусовские идеалы и принципы, несмотря на их нравственное безобразие, очень живучи в современной ему действительности, что слишком рано назвал он «преданием» «век минувший», что велика еще сила его традиций.
Когда же он узнал, кого Софья избрала, кого предпочла ему, что именно она пустила в ход сплетню о его сумасшествии, фамусовщина, казавшаяся вначале отживающей и смешной, представляется ему зловещей и страшной. И Чацкий восклицает:
Так! Отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой – и спала пелена;
Теперь не худо б было сряду
На дочь и на отца,
И на любовника-глупца,
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простаков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором,-
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вин из Москвы! Сюда я больше не ездок,
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!. .
Драма Чацкого типична для того периода русской жизни, который начался с национально-патриотического подъема 1812-1815гг. и закончился резким усилением крепостнической реакции в самом начале 20-х гг. Это время отличается, с одной стороны, пылким увлечением передовых кругов дворянской молодежи свободомыслием, надеждами на скорые изменения в русской общественной жизни, а с другой – неясностью, незрелостью общественно-политической программы, случайностью, неопределенностью участия в этом движении многих «либералистов», отказавшихся впоследствии от своего свободомыслия.
«Комедия «Горе от ума» - драма о крушении ума человека в России, о ненужности ума в России, о скорби, которую испытывал представитель ума в России, - замечает А.В. Луначарский.
Разве Пушкин не восклицал: «Догадал меня черт родиться в России с умом и талантом!». А Чаадаев, написавший самую умную книгу в тогдашней литературе, разве не был провозглашен безумцем? Все высшее общество – высокопоставленные «престарелые Несторы», выжившие из ума старухи - всем стадом твердило об этом безумии».
Драма Чацкого была отражением и еще более широкого общеевропейского явления. Он терпит горе от своего ума, от пробудившегося передового разума, глубокого в своем критическом отношении к эгоистическому и неразумному миру Фамусовых и Скалозубов, но слабого в понимании объективных законов развития общества и потому бессильного в определении правильных путей и действенных методов борьбы за преобразование действительности. Как уже указывалось, он был подлинным представителем века Просвещения и века романтизма и причины уродливости жизни видел в неразумности общества. Он верил в то, что крепостной строй можно изменить и исправить воздействием благородных, гуманных идей. Жизнь нанесла этим надеждам и мечтаниям страшный удар, раскрыв идеалистический характер просветительского, осложненного романтическими мечтаниями понимания действительности. Таким образом, в общественной драме Чацкого отразилась слабость дворянского освободительного движения. Вместе с тем Грибоедов в определенной степени запечатлел важный исторический момент в духовном развитии народов Европы – кризис рационалистической философии эпохи Просвещения и начало кризиса романтизма.
Однако пафос комедии оптимистичен. Горе от ума испытывает не только Чацкий. Чацкие наносят страшный удар своими обличениями Фамусовым и Молчалиным. Спокойное и беспечное существование фамусовского общества кончилось. Его паразитический эгоизм обличили, его философию жизни осудили, против него восстали. Если Чацкие пока слабы в своей борьбе, то и Фамусовы бессильны остановить развитие просвещения и передовых идей.
Мы рассмотрели все основные вопросы о главном герое комедии, увидели насколько разнообразны мнения критиков. Сопоставив их, нельзя подвести какой-либо однозначный итог.
«Чацкого роль – роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацкий, хотя она в то же время и всегда победительна. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие – и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха».
Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он не образумил, не отрезвил и не исправил. Если б у Фамусова при разъезде не было «укоряющих свидетелей», то есть толпу лакеев и швейцара, - он легко справился бы с своим горем: дал бы головомойку дочери, выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы свадьбой Софьи с Скалозубом. Но теперь нельзя: наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает – и пуще всех «Марья Алексевна» покой его возмутится со всех сторон – и поневоле заставит кое о чем подумать, что ему в голову не приходило. Он едва ли даже кончит свою жизнь таким «тузом», как прежние. Толки, порожденные Чацким, не могли не всколыхать всего круга его родных и знакомых. Он уже и сам против горячих монологов Чацкого не находил оружия. Все слова Чацкого разнесутся, повторятся всюду и произведут свою бурю».
Борьба против Фамусовых не завершилась в комедии. Она и в русской жизни только начиналась. Декабристы и выразитель их идей Чацкий были представителями первого, раннего этапа русского освободительного движения. Некоторые исследователи в бегстве Чацкого в конце пьесы усматривают параллели к бегству Чайльд-Гарольда Байрона от опостылевшего ему английского «света» и к бегству «Кавказского пленника» Пушкина. Однако бегство этих романтических героев означало разрыв со светом, но вместе с тем обнаруживало и их собственную пассивную позицию в жизни. Чацкий не таков, и Герцен справедливо писал о дальнейшей судьбе грибоедовского героя: «Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу и, если он уцелел 14 декабря, то наверное, не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим лицом… не оставил бы ни в коем случае своей пропаганды». Декабристы разбудили Герцена и Огарева, были их ближайшими предшественниками и воспитателями. Подчеркивая эту связь, Герцен и писал о Чацком, как о декабристе, который «протянул бы горячую руку нам». Гончаров правильно отметил, что в «горячих импровизациях» Белинского звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И в герценовских сарказмах Гончаров слышал «эхо грибоедовского смеха». Как верно заметил писатель «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим… Чацкие живут и не переводятся в обществе… где… длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым… Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого… будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне… Вот отчего не состарелся до сих пор и едва ли состареется когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия». Образ Чацкого придает гениальному творению Грибоедова не только национально-историческое значение. Подобно шекспировскому «Гамлету» или «Дон Кихоту» Сервантеса, оно полно глубокого, общественного смысла.