Смекни!
smekni.com

Тема войны и революции в романе "Тихий Дон" М.А. Шолохова (стр. 6 из 12)

Сводить причины, к какой – то одной – нельзя. Несомненно, мелкобуржуазные слои наиболее склонны к колебаниям, поскольку они занимают промежуточное положение и не имеют самостоятельной политической линии, независимой ни от пролетариата, ни от буржуазии.

Поворот Мелехова происходит в тот период, когда колебания захватили большую часть крестьянства. То были «сначала – за большевиков, - говорил Ленин, - когда они дали землю и демобилизованные солдаты принесли весть о мире. Потом – против большевиков, когда они, в интересах интернационального развития революции и сохранения ее очага в России, пошли на Брестский мир….Диктатура пролетариата не понравилась крестьянам особенно там, где больше всего излишков хлеба, когда большевики показали, что будут строго и властно добиваться передачи этих излишков государству по твердым ценам. Крестьянство Урала, Сибири, Украины поворачивается к Колчаку и Деникину».

После революции, пишет Шолохов, «казаки настороженно притихли. Многие радовались, ожидая прекращения войны…». Что же касается земли, то они не могли ощутить этого великого завоевания народа, потому что не нуждались в ней и больше думали о том, чтоб коренная ломка в этом случае не затронула интересы трудового казака.

В январе 1917 года Мелехов за боевые отличия был произведен в хорунжии. После Октябрьского переворота стал командиром сотни. «К этому времени, - читаем в романе, - можно приурочить и тот перелом в его настроениях, который произошел с ним вследствие происходивших вокруг событий и отчасти под влиянием знакомства с одним из офицеров – сотником Ефимом Извариным».

Это не значит, что настроение Григория стало определяться, в какой – то мере интересами кастовыми, офицерскими. Он хочет разобраться во всем именно как рядовой казак. А многие размышляли тогда так: русские цари уничтожили старые казачьи порядки, наказными атаманами стали всякие фон Таубе, фон Грабе. Не лучше ли сейчас, когда наступила революция, установить свою власть на Дону и «жить, как в старину наши прадеды жили»? Может, действительно прав Изварин, что если «большевики возьмут верх – рабочим будет хорошо, остальным плохо», особенно – казачеству со свои укладом? Такие сомнения беспокоили и Мелехова.

Мелехов сознается прямо: «ничего я не понимаю…Мне трудно в этом разобраться… Блукаю я, как метель в степи…»

Он проверяет изваринские идеи, беседуя с новым другом – Подтелковым, убеждается в правоте его доводов, что автономизм не спасет казаков: «Так же над народом, какой трудящийся, будут атаманья измываться. Тянись перед всякими их благодением.…В старину прижали нас цари, и теперь не цари, так другие-прочие придавют, аж запишшим!.. Нам от старины подальше, а то в такую упряжку запрягут, что хуже царской обозначится». «Раз долой царя и контрреволюцию, - разъясняет Подтелков, - надо стараться, чтоб власть к народу перешла». Мелехов понял, что это ему куда ближе, «и после недолгих колебаний вновь перевесила в его душе прежняя правда», то есть правда революционно настроенного казака, ставшего красногвардейцем.

Что усиливало в Мелехове колебания? Первую заметную трещину дал случай под Глубокой. Мелехов пытался предотвратить самосуд над Чернецовым и сорока офицерами, взятыми в плен. Произошла стычка с Подтелковым. Важно, прежде всего, вот что: Мелехов только что вышел из боя, в котором отличился как красный командир, помог разгромить Чернецова и был ранен. Но как разговаривает с ним Подтелков?

«А ты, Мелехов, помолчи-ка!.. Понял? Ты с кем гутаришь? Так – то!.. Офицерские замашки убирай! Ревком судит, а не всякая…»

Вот это – то определение «всякая», за которым обычно следует и еще что–нибудь не очень любезное, Мелехов переносить, не согласен.

Над этим «всякая», особенно «Ты с кем гутаришь?»- задумывается и автор. Иногда и такие люди, как Подтелков, могут приобретать черты властного самодовольства, неограниченной распорядительности, выйти из–под контроля.

Ведь в этом «Ты с кем гутаришь?» несомненно, есть нарушения принципа революции, явное расхождение с тем, как отвечал совсем недавно на вопрос Григория Подтелков:

« - А править нами кто будет?

- Сами! – оживился Подтелков. – Заберем свою власть – вот и правило…»

и дело как раз в том что «еще до избрания его председателем ревкома он (Подтелков – Ф. Б.) заметно переменился в отношение к Григорию и остальным знакомым казакам, в голосе его уже тянули сквозняком нотки превосходства и некоторого высокомерия. Хмелем била власть в голову простого от природы казака».

Как только началась расправа над Чернецовым и казаками, Григорий заковылял к Подтелкову, не сводя с него «налитых мутью глаз». «Сзади его поперек схватил Минаев,- ломая, выворачивая руки, отнял наган; заглядывая в глаза померкшими глазами, задыхаясь, спросил:

- А ты думал – как?».

Вопрос, обращенный к Мелехову, - не бесспорный. Страшен колорит всей сцены. И это, видимо, служит ответом: самосуд производит тяжкое впечатление. Мелехов имел основания не соглашаться, исходя из правил войны, тем более что происходит это в красногвардейской части.

Мелехов в растерянности. Он едет домой, но все же недоволен был, что «покидал свою часть в самый разгар борьбы за власть на Дону». Одолевают тяжкие и мрачные раздумья.

«Ломала и его усталость, нажитая на войне. Хотелось отвернуться от всего бурлившего ненавистью, враждебного и непонятного мира. Там, позади, все было путано, противоречиво. Трудно нащупывалась верная тропа; как в топкой гати, зыбилась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности – по той ли, по которой надо, идет. Тянуло к большевикам – шел, других вел за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем. «Неужто прав Изварин? К кому же прислониться?» Об этом невнятно думал Григорий, привалясь к задку кошелки». «А тут новое всучилось: не мог ни простить, ни забыть Григорий гибель Чернецова и бессудный расстрел пленных офицеров».

Говорят, что Мелехов отстаивает некие всечеловеческие принципы, что это абстрактный гуманизм, проявление всех тех же сословных пережитков, которые опутали его целиком…

Дома отец восторгался умом Каледина, в Каменской, по его мнению, собрались «пустобрехи». Твердо определил свою линию и брат Петро. Но Григорий Мелехов сопротивляется. И лишь постепенно стихийный круговорот захватывает и его.

После случая с анархистами в Сетракове по хуторам и станицам спешно формируются отряды. Когда в Татарском, на майдане, выбирают командира отряда и предложили Григория, старики не согласились, потому что он был в Красной гвардии. «Нехай Гришка в табуне походит», - решают они. Мелехова это нисколько не обидело, он отвечает: «Я и сам не возьмусь, на черта вы мне сдались».

Вовсю верховодят контрреволюционеры вроде Коршунова. Круто атаманил, например, Лиховидов в Каргинской. Он заставил стариков постановление о выселение «мужиков», которые не принимаю участия в защите Дона. Не менее строго карают и казаков, предлагают меру воздействия и на Мелехова: «Своим судом его».

Так Мелехов попадает в контрреволюционный лагерь, но воюет без твердого убеждения. Вообще, «молодые ехали поневоле, старые – по ретивой охоте». Григорий мало активен. Даже тогда, когда кричит Подтелкову, стоявшему перед виселицей, Мелехов еще раздвоен. Что–то заставило же его содрогнуться, когда он узнал о предстоящей казни. Какая – то сила гонит его и Христоню галопом вон из хутора Пономарева. Он где–то на середине: не противодействует казни, но и не казнит. Только со злостью напоминает Подтелкову случай с Чернецовым и скачет прочь.

Вместе с другими пробирается он в Усть - Медведицкий округ, но и теперь не уверен в себе. Это чувствует Петро: «Мутишься ты.… Боюсь, переметнешься ты к красным… Ты, Гришатка, до се себя не нашел».

А когда начались беспрерывные бои, Григорий стал с острым любопытством всматриваться в тех, против кого воевал. Но и он все больше накалялся злобой к большевикам, считал, как и многие другие, что по их вине идет война они, дескать, напирают на область, чтоб отнять права тамбовские рязанские саратовские мужики идут, стремясь захватить казачьи земли и угодья. И только из-за этого, думалось ему, в пору горячих полевых работ приходиться держать фронт. Многие ожесточились, реже стали брать в плен, беспощадно грабили.

И хотя летом 1918 года перевес был на стороне казаков, это не радовало Григория, ему было ясно: все хотят мира. Казаки перестали верить белогвардейской пропаганде, союзникам и начали понимать: Россия огромна, и не за то воют мужики, чтобы землю отнять у казаков. Почуяв развязку, Григорий самовольно покидает фронт, возвращается домой.

Подходят красные. Мелеховы не идут в отступ: будь что будет. Некоторые исследователи здесь приходят к такому выводу: имущество спасали… собственники…. Но дело не в этом, конечно. И другие тоже были собственниками, а бросали все, убегали и на прощанье грозили Мелеховым: «Мы припомним, какие красным на Дон ворота отворяли, оставались им служить…». Решением Мелеховых остаться объясняется тем, что наступил поворот в настроении казачества, стремление к миру.

У Мелеховых на постой остановились красноармейцы. Ведут они себя по – разному. Есть понимающие свой революционный долг. Есть и анархисты. Таким предстает Тюрников из Луганска. Правда, у него на глазах офицеры расстреляли мать и сестру. Сдерживаться ему трудно, особенно когда чувствует, что перед ним офицер. А в этом доме их двое. Происходит стычка с Григорием.

Началась тревожная ночь: придирки, наскоки… Григорий урезонивает дебошира:

«- Я тебе вот что скажу, товарищ.… Негоже ты ведешь себя: будто вы хутор с бою взяли. Мы ить сами бросили фронт, пустили вас, а ты как в завоеванную страну пришел… Собак стрелять – это всякий сумеет, и безоружного убить тоже не хитро…

- Ты мне не указывай! Знаем мы вас.… И разговаривать с тобой я могу по - всякому».

Григорий «в этот миг знал непреложно, что духом готов на любое испытание и унижение, лишь бы сберечь свою и родимых жизнь».