Можно ли уже сейчас увидеть истинные цели поступков Печорина? В какой-то
мере – да. Он сам объясняет Максиму Максимычу, что поступок с Бэлой – это стремление утолить ненасытное сердце. Наблюдая его «эксперименты», мы убедились, что цель их – дать возможность себе и другим сделать выбор в условиях свободы, полагаясь только на свои силы. Это не разрозненные цели, а разные грани одной, главной, увидеть которую в «Бэле» чрезвычайно трудно.
Еще раз обратим внимание на композиционное обрамление истории с Бэлой, начало и конец этой истории. Бэла произносит «комплимент» гостю – Печорину, который заканчивается словами: «только не расти, не цвести ему в наем саду». Это начало. А вот конец: в ответ на соболезнующие, утешительные слова Максим Максимыча Печорин засмеялся, и от этого смеха бедному старику стало страшно. Он, разумеется, объяснил это «странностью» Печорина.
Усложненность сознания Печорина обусловлена исторически, так же как исторически обусловлена и его трагическая судьба. Лермонтовский герой – сын иного времени – лишен славного жребия декабристов. Он гибнет от тоски, от отсутствия сферы, где бы нашли реализацию его активность и великие возможности.
Предельная активность сменяется у Печорина глубокой депрессией. Именно здесь нравственно хоронит он себя: «Мне осталось одно средство: путешествовать…авось где-нибудь умру на дороге!» Из этой депрессии Печорину уже не суждено выйти, и повесть заканчивается на очень печальной ноте.
Человек, наделенный «чудесной душой и золотым сердцем» (Белинский), Максим Максимыч легко и быстро привязывается в людям, и сам, одинокий и лишенный человеческого тепла и сочувствия, мечтает о людском участии. Ему тяжело и больно, что Бэла, к которой он привязался как к дочери, перед смертью о нем не вспомнила. Ему обидно до слез, что Печорин, кого он помнил и чьи записки всюду возил с собою в надежде возвратить их владельцу, отнесся к нему при состоявшейся, наконец, встрече холодно и равнодушно.
Характер Максима Максимыча по замыслу поэта должен был воплотить в себе положительные задатки, таящиеся в русском народе, не вышедшем еще из стадии духовного детства, и в то же время обнаружить отрицательные стороны неприобщенности народа к завоеваниям культуры.
Второй небольшой очерк романа – «Максим Максимыч» усиливает это настроение ожидания гибели. Здесь Печорин оставляет свои записки, ставшие, на его взгляд, ненужными, незначительными, как и вся прожитая жизнь. Значит, записки, которые в романе названы «Журнал Печорина», сделаны раньше, чем произошла история с Бэлой. Значить, это история была последней в хронологической цепи событий (не считая встречи с Максимом Максимычем, где Печорин не только не проявляет никакой активности, но даже старается нейтрализовать активность старика).
Вот в таком состоянии подошел Печорин к итогу своей жизни. То, что это итог, мы узнаем из «Предисловия» к «Журналу Печорина». В дальнейшем мы будет читать уже о человеке, который умер по дороге из Персии. И второе, немаловажное для нас обстоятельство: мы прочтем повести, автором которых является Печорин. Это ли не доказательство творческой активности героя? Причем направленной на самопознание, а самопознание в контексте всего романа является важнейшей ступенью в познании жизнь и людей. Самопознание – высшая ступень в развитии личности – ее переход к самоопределению.
«Тамань»
Прежде всего обращает на себя внимание лирическая окраска повествования в сравнении с предыдущими новеллами и сочетание лирических и объективно-драматических элементов. Заметим, что этому соответствует раздвоение героя: в одно и то же время он смотрит на себя и глазами участника событий, и глазами повествователя, вновь переживающего и анализирующего эти события. «Тамань» в «Журнале» самая лирическая новелла Печорина.
Действие «Тамани» развивается живо и стремительно. Экспозиция заключена всего в двух фразах, которые сразу вводят в содержание этой краткой повести, «Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер голода, да еще вдобавок меня хотели утопить».
Но вполне ли соответствует дальнейшее развитие действия этому введению?
В действительности Печорин расскажет только о том, как его чуть не утопили, но ничего не будет сказано о том, как он чуть не умер с голода.
Это «неувязка» уж в экспозиции не мелочь, это знак импульсивной, переменчивой, противоречивой природы повествования, которое запечатлело непредсказуемые перепады настроения самого героя. И это видно уже на первой странице повести.
Читаем первый абзац. Обратим внимание на те слова и словосочетания, которые рисуют состояние героя, приехавшего в Тамань: «поздно ночью», «усталую тройку», «я три ночи не сал, измучился», «хоть к черту, только к месту», «долгого странствия по грязным переулкам». Итак, герой измученный, голодный, три ночи не спавший. Что же делаем он, наконец добравшись до места?
Он очень внимательно рассматривает окружающую его картину. Для того, чтобы увидеть такие подробности, нужно время, усилие внимания. Значит герой вовсе не спешит устроиться на ночлег. Затем его внимание приковывает слепой мальчик. Характерная деталь: «Я засветил серную спичку и …» Казалось бы за этим должно следовать: «вошел». Однако дверь в хату открыта, а человек, мечтающий только о сне, не торопится войти. Фраза продолжается совсем иначе: «…и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза». Обратим внимание: Печорин вначале засветил спичку, а потом увидел, что мальчик слеп. Значит не слепота, что, конечно, редкость, а просто человек на дороге привлек его внимание. Слепота же словно служит удобным предлогом медлить: «Я начал рассматривать», «долго я глядел на него», «спросил я его, наконец».
Но вот герой, наконец, вошел. Что же происходит?
Герой ведет себя странно для человека, не спавшего три ночи и завтра поутру собирающегося уехать: он разбирает вещи, раскладывает их по местам. Никак не может заснуть, образ мальчика не дает покоя. И дальше Печорин ведет себя не менее странно.
Зачем Печорину понадобилось выслеживать слепого, для этого карабкаться по крутизне, прятаться и т.п.? Зачем надо было надевать бешмет и опоясывать кинжал, если ни жизни, ни имуществу мальчик не угрожал?
Ответ на этот вопрос не во внешних обстоятельствах, а в самом Печорине. Ответ этот есть в повести, и мы до него дойдем.
Итак, никакой практической необходимости Печорину вести себя так, как он вел, не было. Одно чистое «любопытство». Вскоре, однако, любопытство сменяется тревогой. И странности еще больше нагнетаются.
В чем они?
Мучился любопытством, тревожился, не спал, «насилу дождался утра». И что же? Наступает утро, и герой забывает обо всем: он любуется видом из окна, идет узнавать о возможности отъезда из Тамани, возвращается сердитым и угрюмым, оттого что такой возможности вскоре не предвидится. Это состояние его понятно, но оно никак не сочетается с ночным «любопытством». Тема тревоги остается, но она передана денщику, а тревога денщика совсем не трогает Печорина, он как будто не понимает состояния денщика.
Но вот новый прилив «любопытства», новые расспросы старухи хозяйки. И, наконец, фраза: «Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки».
Дальше можно ожидать интенсивно развития этой истории со слежкой, погоней, выстрелами и т.п. Однако… Герой, выйдя из хаты, пускается в воспоминания совсем иного рода и вообще «забылся». Мало того, твердя решимость разгадать загадку больше никогда не вспомнится герою; все, что произойдет дальше, произойдет не по его воле.
Обратим внимание на то, что от воспоминаний Печорина пробуждает песня ундины о море, воле, белопарусниках. Исследователи романа с символикой волн, моря, белого паруса связывают лирический подтекст «Тамани», в контексте которого воспоминания Печорина приобретают особую значимость и придают повествованию особую элегическую тональность: здесь и тревожное разочарование, и страстная тоска, и мрачная отрешенность.
Появляется девушка, к которой герой чувствует сильное влечение. Однако влечение знает не одни лишь приливы: с одной стороны: «моя певунья», «было для меня обворожительно», «свел меня с ума»; но здесь же звучит второй голос, и он явно ироничен: рассуждение о «породе», «с ума свел», «правильный нос, который в России реже маленькой ножки». Такое впечатление, что в герое два человека, и один наблюдает за другим, переводя на разумный, понятный язык чувства и настроения.
«Правильный нос» ундины «свел с ума» героя очень ненадолго. Уже в сумерках он пьет чай, забыв о своей ундине, иначе ее появление не заставило бы его вздрогнуть. Кроме того, прозаическое и конкретное сообщение о «втором стакане чая» дает почувствовать, что состояние героя далеко от романтического. Но при виде девушки интерес к ней вспыхивает с новой силой. От былой иронии не остается и следа. Это лирическая вершина повести, где звучит чудная мелодия, напоминающая стихотворение «Морская царевна». «Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил в ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание».
И вдруг без всякой подготовки читатель проваливается в холодную расщелину: «Эта комедия начинала мне надоедать»... Чему же верить? «Неизъяснимому смущению» перед «чудно-нежным» взором или насмешке над надоевшей комедией? И царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови. Это сопоставление с «Думой» тем более важно, что вповести, как и в стихотворении, эти два состояния следуют не одно за другим, а одновременно. Ведь прежде, чем почувствовать, что «комедия» начала надоедать, надо было осознать, что это «комедия», и это сознание жило в нем все это время, пока длилось «неизъяснимое смущение». И «смущение», и скепсис сошлись водной временной зоне. И опять слышны два голоса звучащие одновременно. В финале эпизода звучат слова: «Только тут я опомнился». Разве только тут. А «комедия»?